“Попытка взять меня врасплох таким «психологическим» натиском была настолько комична и неуклюжа, что она не то что не вывела меня из равновесия – я едва не прыснула от смеха”.
– Не откажетесь от чашечки чая? – спросила она. – Мне позвать мужа?
Урсула позвала Лена из сада в дом и поставила чайник, понимая, что перевес на ее стороне. Если она просто уйдет в глухое сопротивление, мистер Снеддон будет лишен оснований продолжать разговор, а она как раз и не собиралась давать ему никаких оснований.
В гостиную вошел Лен. “Даже для своих 33 лет Бертон выглядит необычайно молодо, – писал Скардон. – Но его совершенно затмевает жена, явно играющая доминирующую роль в доме”.
Как только чай был подан, Скардон возобновил разговор. “Я немедленно пошел в атаку, рассказав миссис Бертон, что в нашем распоряжении имеется множество данных и нам требуется ее содействие, чтобы исключить некоторые недоразумения”. Доказательства, намекнул он мрачно, были получены в результате “утечки из российской службы разведки”.
Урсула доброжелательно улыбнулась:
– Вряд ли я могу оказать вам содействие. Я не намерена лгать, поэтому предпочитаю не отвечать на вопросы.
Таких женщин Скардон еще в своей жизни не встречал. В его представлении им полагалось быть кроткими и опрятными. “По той позиции, которую она заняла, можно было сразу же заключить, что она молча признает факт своей работы на советскую разведку в прошлом. Избранная ею манера поведения отражает пройденное обучение, поскольку в ход были пущены всевозможные льстивые приемы, уловки и лукавство, не возымевшие ровно никакого действия”.
Скардон настаивал:
– Нам известно, что вы разочаровались в коммунизме после вторжения Советского Союза в Финляндию. Мы знаем, что вы верная гражданка Британии, не совершившая здесь ничего предосудительного. Раз вы осознали подлинную цену коммунизма, почему бы вам не пойти нам навстречу и не рассказать о вашей жизни в Швейцарии?
Урсула вновь дала отпор: “Я подтвердила свою лояльность, отметив, однако, что она не обязывает меня рассказывать о своей жизни до получения британского гражданства. Я ответила, что да, у меня были разочарования, но я не могу назвать себя антикоммунисткой. Кроме того, я придерживаюсь мнения, что в том, чтобы быть лояльной гражданкой Британии и придерживаться левых взглядов, нет никакого противоречия”.
Скардон был разочарован. Совершенно невозможно продемонстрировать мастерство в ведении допроса, когда человек отказывается отвечать. “Тем не менее она ничего не отрицала, постоянно прикрываясь щитом «отказа от сотрудничества»”.
Скардон “как-то нехотя” переключился на Лена:
– Нам известно, что вы близко знакомы с Алланом [sic] Футом.
– Фути? – сказал Лен, словно припоминая имя из далекого прошлого. – Ах да. Чем он нынче занимается?
Скардон почти исчерпал запасы своего добродушия. Урсула предложила еще чаю, попросив разрешения отлучиться на несколько минут – она печет торт для детского торжества в честь четырехлетия Питера.
Оставшись наедине с предположительно “слабым звеном”, Скардон и Серпелл стали обрабатывать Лена. “Мы разговорили молчаливого Бертона, но, невзирая на все наши усилия, из него не удалось вытащить ничего, кроме того, что он познакомился с миссис Бертон в Брайтоне в 1936 году”. Лен утверждал, что потом снова “совершенно случайно” столкнулся с ней в Швейцарии, “как бывает в Prix-Unis [sic]”.
Теперь Скардон был уязвлен до глубины души. “После довольно продолжительного отсутствия миссис Бертон вернулась все в том же несговорчивом настроении. Беседуя с ней, мы прибегли ко всем мыслимым доводам, [но,] по ее словам, даже объяснить ее отказ сотрудничать с нами означало бы обратиться к прошлому, а лжи она предпочла бы молчание”.
Скардон рассказал Урсуле, что “верность ее прежним работодателям” не будет вознаграждена; она ответила, что “хранит верность идеалам, а не людям”. Он предостерег, что некоторые ее родные могут “попасть под подозрение”, если она не будет говорить начистоту, она же “сохраняла славянское хладнокровие”.
Спустя почти три часа этих бесплодных состязаний за чаем Скардон поднялся, сухо пообещав вернуться на следующий день “в надежде, что, взвесив все как следует, она передумает”.
Урсула не передумала.
“Ей снова были подробно изложены все преимущества сотрудничества и, как следствие, все опасности отказа от него, но она оставалась непреклонна”.
Лишь однажды ее защита дала сбой. Фут откровенно признался, что помог Урсуле добиться развода на суде в Швейцарии, согласившись лжесвидетельствовать, будто Руди Гамбургер изменил жене с Бригиттой в отеле в Лондоне. Скардон писал: “Мистер Серпелл весьма умело выводил миссис Бертон из равновесия неоднократным употреблением слова «развод»”. Урсула с Леном украдкой переглянулись. “Нет никаких сомнений, что история расторжения ее брака – слабое место в ее броне, но к документам никаких претензий, как представляется, нет, и оснований для признания брака Бертона и Гамбургер недействительным и принудительного возвращения ей гражданства Германии почти не имеется”. Второй день допроса зашел в тупик, так же как и первый.
Уходя, Серпелл попытался завести светскую беседу, похвалив цветущие у порога ее дома розы:
– А у вас здесь красиво. Я бы и сам был не прочь так пожить. Урсула ухмыльнулась.
– Это можно устроить. Я как раз сдаю комнаты.
Скардон написал полный раздражения рапорт об этом допросе.
Мы получили мало полезной для нас информации. Имеются основания считать, что миссис Бертон отказалась от работы на русских по идеологическим причинам, когда они допустили столь недостойное, с точки зрения антифашистки, поведение в начале войны. Вполне очевидно, что она была фанатичной антифашисткой и признала в некоторой степени, что была разочарована политикой России в 1939–1940 годах, отметив, что многие разочаровываются в правительствах, сохраняя при этом свои политические убеждения. В этом почти полном фиаско при попытке разговорить миссис Бертон есть лишь один проблеск. Она согласилась, что, если передумает, свяжется с нами через детектива Герберта в Чиппинг-Нортоне. Остается лишь слабая вероятность, что она воспользуется этой возможностью. Эта беседа могла сыграть полезную роль, упрочив стремление Бертонов не иметь больше ничего общего с разведывательной работой. Мы вполне удовлетворены тем, что в данный момент они не вовлечены в шпионаж, и не существует никаких оснований полагать, что занимались им в течение последнего времени.
Сэр Перси Силлитоу написал полковнику Ратерфорду из оксфордширской полиции, обрушив его надежды на захватывающий арест. “Допрос обернулся разочарованием, никакого нового света на жизнь этих людей пролито не было […] нет никаких оснований подозревать их в шпионской деятельности ни в данный момент, ни в последнее время, невзирая на коммунистические взгляды обоих”.
В МИ-5 поверили в выдумки, будто Урсула завязала со шпионажем в 1940 году. Чтобы поймать ее, у Скардона должны были появиться весомые доказательства, что она занималась разведкой в Британии, а их у него не было. Пока что.
Встреча с МИ-5 потрясла Урсулу больше, чем могло показаться. Роберт Кучински тоже был глубоко обеспокоен, к тому же его мучил рак, от которого он умрет через несколько месяцев; он помчался в Лондон, чтобы поведать о случившемся Бригитте. Новости о том, что Урсулу допрашивали, облетели всю семью. Юрген уже перебрался в Берлин и настойчиво звал Урсулу приехать и начать строить с ним новое коммунистическое государство Восточной Германии. “Постарайся как можно скорее приехать к нам с визитом. Ты должна сама оценить положение и строить свои планы соответственно”.
Предложение Юргена показалось Урсуле привлекательным. От неприятного мистера Снеддона она избавилась, но надолго ли? Лен не находил себе места: работа на алюминиевом заводе ему надоела, он мучился бессонницей. После пережитых в Испании артиллерийских обстрелов он страдал от приступов невыносимой головной боли. “Он все чаще бывал подавлен. Мог молчать целыми днями”. Урсула продолжала проверять тайник, однако, похоже, надежды на восстановление контакта с ГРУ уже не было. “Моя жизнь зашла в тупик”.
Но ровно в тот момент, когда она начала представлять себе новое существование, прошлое Урсулы напомнило о себе, воплотившись в образе женщины, познакомившей ее с миром шпионажа. Совершенно случайно Урсула узнала, что Агнес Смедли находится в Британии и живет всего в нескольких милях от нее, в Оксфорде.
Неугомонная, ожесточенная кампания Смедли во имя международного коммунизма подходила к концу. В 1941 году она вернулась в США и поселилась в писательской колонии Яддо на севере штата Нью-Йорк, пока писала биографию генерала Китайской Красной армии Чжу Дэ, продолжая работать, как писали в Chicago Tribune, “главным апологетом коммунистического Китая”. ФБР не спускало с нее глаз. Из Яддо ее выставили в 1948 году. Спустя несколько месяцев в одном из рапортов разведки армии США ее назвали ключевой фигурой агентуры Рихарда Зорге, после чего на первых полосах всей страны появились заголовки: “В армии заявляют, что советские шпионы владеют военными тайнами Токио: писательница под подозрением”. Смедли угрожала судом – опасная тактика, если учесть, что она была виновна. Маккартистские охотники за коммунистами работали не покладая рук. Смедли с готовностью приняла свое мученичество: “Презренная пресса сожгла на костре очередную ведьму”. Здоровье Агнес было давно подорвано годами, прожитыми в зонах боевых действий Китая, поэтому к новой битве было готово ее сердце, но не разум и тело. Она забронировала билет в один конец в Англию и укрылась в оксфордском доме своей подруги Маргарет Слосс.
Урсула жаждала вновь увидеться с Агнес, опасаясь, однако, навести сотрудников МИ-5 на след подруги. “Один безответственный визит мог обернуться для нее политической угрозой. Как бы то ни было, я не знала, насколько она изменилась за эти годы. Как бы я могла заговорить с ней?” Вероятно, МИ-5 вела наблюдение за обеими. Если бы Урсула была замечена в контактах с женщиной, обвиненной в шпионаже на СССР, это лишь упрочило бы их подозрения. Так стоило ли рисковать, выходя на связь с Агнес со всеми вытекающими отсюда последствиями, или лучше было избегать контактов с давней подругой и первой наставницей? Снова сердце Урсулы влекло ее в одну сторону, а шпионская выучка – в другую. Когда-то в Китае, когда их отношения дали трещину, Смедли обвинила Урсулу, что личные дела для нее важнее борьбы за общее дело. Теперь же ее решение доказывало обратное: она решила, что не должна и не будет пытаться выходить на связь с женщиной, которая когда-то ее завербовала. В отличие от Урсулы, Агнес Смедли уже несколько лет не занималась шпионажем, и пропасть между ними была непреодолима.