Однажды утром в конце января, скорее по привычке, нежели рассчитывая на что-то, Урсула вновь отправилась на велосипеде к тайнику. В гололедицу знакомый маршрут, проходивший под железнодорожным мостом и мимо перекрестков, таил множество опасностей. Прислонив велосипед к четвертому дереву, Урсула проверила тайник. И нащупала небольшую посылку. Окоченевшими пальцами она открыла ее: там были деньги и письмо от Центра с разрешением на поездку в Германию. Спустя три года Соню вновь признали своей.
Урсуле не терпелось вновь увидеть родину, но она не была уверена, что готова там жить. Мише было уже почти девятнадцать, и он учился на втором курсе университета в Шотландии. Даже если бы Лен согласился уехать, путешествовать с загипсованной ногой он не мог. Урсула неторопливо готовилась к отпуску в Берлине. Визовые ограничения ослабили, и, как ей сказали, проблем для получения необходимого разрешения возникнуть не должно. Спешить было некуда. Когда-то Урсула ушла от преследования китайской и японской тайной полиции, швейцарских спецслужб и гестапо. Медлительный мистер Снеддон со своими печальными усами никаких опасений не вызывал. В МИ-5 явно ничего не знали о ее последней шпионской работе.
3 февраля 1950 года, подняв с порога дома газету и прочитав заголовок на первой полосе, Урсула испытала “шок и горе”: “Арестован немецкий ученый-ядерщик”. Клаус Фукс, ученый, давший России бомбу, был пойман.
За четыре года до этого вернувшийся из США Фукс возглавил отдел теоретической физики в Британском научно-исследовательском центре атомной энергетики в Харуэлле, Оксфордшир, где ученые разрабатывали атомный реактор для производства электроэнергии в мирных целях. Второй, тайной повесткой было производство плутония, чтобы получить атомную бомбу независимо от США. Фукс был одним из главных членов этой команды.
Как офицер ГРУ, Урсула не знала о возвращении Фукса, ведь теперь он находился в распоряжении КГБ. Некоторое время он воздерживался от шпионажа, но спустя год жизни в Британии получил указания встретиться с сотрудником КГБ Александром Феклисовым в пабе “Голова клячи” в Вуд-Грине, на севере Лондона, держа в руках выпуск газеты Tribune. Его посредник с красной книгой в руке поднесет к его столику пиво со словами: “Темное пиво не очень, мне больше по душе светлое”. На что Фукс должен был ответить: “А по-моему, ничего не сравнится с «Гиннессом»”.
С тех пор раз в несколько месяцев Фукс встречался с Феклисовым в самых разных лондонских пабах. За “Гиннессом” и светлым пивом он передавал новейшие данные научной разведки: планы о создании британской атомной бомбы, строительство экспериментальных реакторов, страницы записей о производстве плутония и точные расчеты для ядерных испытаний, которые дадут советским ученым возможность оценить атомные резервы Запада. Он описал также ключевые особенности водородной бомбы, создававшейся в США, и эта информация подстегнула Советский Союз к разработкам собственной “супербомбы”.
Кураторы Фукса из КГБ из кожи вон лезли ради конспирации. Так, если физику требовалось срочная встреча, он должен был забросить номер эротического журнала Men Only через изгородь сада в Кью, на перекрестке улиц Стенмор и Кью, между третьим и четвертым деревом, написав послание на десятой странице, а затем начертить мелом знак на заборе на северной стороне Холмсдейл-стрит напротив дерева, росшего на восточном конце улицы, оповестив таким образом жильца дома по Стенмор-стрит, что в саду его кое-что ждет. Запомнить наизусть формулы производства плутония и то было бы легче.
Фукс скрупулезно следовал правилам. Не допускал никаких ошибок. Очередная рядовая проверка его досье в МИ-5 не выявила ничего подозрительного.
Разоблачили физика после прорыва в работе американских дешифровщиков, которым удалось хотя бы частично расшифровать тысячи сообщений военного времени, отправленных КГБ и ГРУ. Охотники за шпионами получили шанс заглянуть в прошлое. Из исторических радиозаписей, собранных под кодовым названием “Венона”, стало ясно, что Советы внедрили в проект “Манхэттен” крота, и к июлю 1949 года, за месяц до первого советского ядерного испытания, британские и американские следователи пришли к выводу, что этим шпионом, по всей видимости, был Клаус Фукс. Радиозаписи “Веноны” были слишком секретны, чтобы их можно было раскрыть в суде. Прослушка телефона Фукса, перехват его писем и пристальное наблюдение не привели ни к каким результатам. Единственным способом добиться обвинительного приговора было вытянуть из него признание. И эту задачу в МИ-5 доверили Джиму Скардону.
К этому времени Фукс уже восемь лет был шпионом, и напряжение давало о себе знать. Британия стала вызывать у него глубочайшее восхищение. Ровно в тот момент, когда в МИ-5 почуяли что-то неладное, он прервал связь со своим советским куратором.
21 декабря 1949 года Скардон допросил Фукса в его кабинете в Харуэлле. С ним он использовал тот же бесцеремонный подход, что и с Урсулой. “В нашем распоряжении имеются точные сведения, доказывающие, что вы виновны в шпионаже в интересах Советского Союза”. Фукс немного подумал и дал неоднозначный ответ: “Вряд ли… быть может, вы мне скажете, что это за доказательства?” Поскольку у сыщика из МИ-5 не было доступа к “Веноне”, никаких доказательств Скардон предъявить не мог. После четырех часов допроса он ничего не добился и не был уверен в виновности Фукса. После второго разговора он решил, что тот невиновен. Третий допрос был неубедителен. Скардон упорно проявлял уникальный талант не замечать шпионов прямо у себя под носом.
Но 23 января 1950 года Фукс сам пригласил мистера Снеддона в свой дом в Харуэлле.
“Он явно очень переживал, – писал Скардон. – Я предложил ему снять с души камень и очистить совесть, рассказав мне все с начала и до конца”. Фукс колебался, и вместо того чтобы воспользоваться своим преимуществом, Скардон предложил сделать паузу и пообедать в пабе. “Во время еды он, казалось, все взвешивал и был заметно рассеян”. К моменту возвращения домой Фукс уже принял решение. “Он сказал, что, по-видимому, в его же интересах было бы ответить на мои вопросы”. Этот неожиданный поворот будут потом приписывать уникальному таланту Скардона в проведении допросов. На самом деле Фукс просто решил выложить все как есть без дальнейших понуканий. Скардон был ошеломлен, когда Фукс признался, что последние восемь лет занимался разведкой на Советский Союз, “передавая информацию, связанную с атомной энергией, во время нерегулярных, но частых встреч”.
Три дня спустя в кабинете 055 Военного министерства Фукс подписал десятистраничное признание. Как и разведдеятельность Фукса, его решение о признании напоминало дело принципа, в котором эхом отзывались проповеди отца: “Есть некоторые стандарты морального поведения, с которыми ты живешь и которые нельзя игнорировать […] Я до сих пор верю в коммунизм. Но не в том виде, в котором он существует в современной России”.
Фукс наивно верил, что, после того как он снимет гнет с души, ему позволят продолжить работу в Харуэлле. Заключение под стражу стало для него потрясением.
Арест Клауса Фукса попал на передовицы всех британских газет, даже в Oxford Times, которую получала Урсула. Она содрогнулась от ужаса, продолжив читать статью: немецкий ученый передавал Москве атомные секреты, “встречаясь с иностранкой-брюнеткой в Банбери”. Даже непутевый мистер Снеддон не упустил бы столь очевидной наводки.
Урсула столкнулась с самой значительной угрозой со времен предательства Ольги Мут. Наедине с Леном она обсудила все возможные последствия ареста Фукса. Раз детектив-констебль Чиппинг-Нортона еще не появился у их порога с ордером на арест, Фукс, вероятно, не назвал ее имени. Возможно, он его и не знал. “Я никогда не бывала у него в доме, как и он у меня, – писала она. – Ни разу не ночевала в Бирмингеме, где он работал, поэтому никаких записей о регистрации в гостиницах не существовало”. Фукс, возможно, еще не предал ее, но раскрыл некоторые подробности их встреч, а под присягой в суде, безусловно, всплыли бы новые детали. Тем временем в МИ-5 занимались поисками улик. “Со дня на день я ждала, что меня арестуют”. Процесс по делу Фукса должен был начаться 28 февраля. Мистер Снеддон вот-вот придет за ней. Но покинуть Великобританию будет непросто.
На получение немецкой визы могло уйти по меньшей мере дней десять, если МИ-5 не наложит запрет. Урсула рассказала младшим детям, что они едут на каникулы. Миша в Абердине не догадывался, что мать готовится к побегу в Восточную Германию. Лену придется остаться и присоединиться к ним, когда нога заживет, если к тому времени его самого не посадят.
Годом ранее, чтобы немного поправить дела, Урсула сдала свободную комнату молодой паре – Джеффри и Мадлен Грейтхедам. Джеффри работал на ферме, а Мадлен убирала в доме местного сквайра. С миссис Грейтхед в доме стало веселее, но она была чрезвычайно любопытна. Как раз в феврале она заметила, что Урсула была особенно “встревожена” и сожгла во дворе большую стопку бумаг. “Нас никогда не пускали в погреб. Бывало, она просила меня приглядеть за детьми, пока сама будет в Лондоне, куда она ездила довольно часто”. Мадлен обожала сплетни. “Все это выглядело подозрительно. Но когда мы говорили о своих подозрениях, на нас смотрели так, словно мы все выдумываем”. Мадлен нравилась Урсула – “она научила меня делать мороженое и бисквит”, – но она чувствовала, что в доме творятся какие-то странные дела, поэтому решила присматривать за своей домохозяйкой и выяснить, что же у той на уме. Предыдущие двадцать лет Урсула жила настороже на случай слежки и немедленно заметила, что вопросы Мадлен выходили за рамки праздного любопытства. Урсула вновь жила под одной крышей со шпионкой.
Она купила три билета на самолет до Гамбурга. В четыре больших американских вещмешка она упаковала свои и детские вещи. Эти сборы напоминали, как двадцать лет назад в Шанхае она собирала чемодан для себя и младенца Миши в ожидании сигнала от Рихарда Зорге, чтобы бежать в захваченные коммунистами внутренние районы Китая. Ее нервы были напряжены до предела, она не спускала глаз с полей Грейт-Роллрайта, проверяя, нет ли там соглядатаев из МИ-5.