Здесь Кирилл углядел троих охранников-свердловцев. Их гимнастёрки, туго перетянутые ремнями, торчали как пачки балерин, а галифе, заправленные в сапоги, смотрелись как ошибка пьяного портного. Звёзды с «богатырок» были почему-то спороты, винтовок не было ни у кого, зато у каждого из-за пояса выглядывали рукоятки пары кольтов, излюбленного оружия товарища Малькова, — револьвер не даёт осечек.
Не двигаясь, Авинов прильнул к биноклю, обшаривая глазами площадку, газоны, жёлто-белые стены Большого дома, намечая пути отхода. Вот чекисты сошлись, скрутили по «козьей ножке», попыхтели смрадным дымом и направили стопы за угол Северного флигеля — соображать на троих.
Хоронясь за деревьями, Кирилл спустился по склону, зашагал по дорожке к Малому пруду. Издали он мог показаться одним из свердловцев, а вот вблизи… А ты не попадайся!
Авинов выбрался к Нижнему парку с круглым прудом посередине. Склон от берега задирался круто вверх, из-за бровки выглядывал второй этаж парадного восточного фасада с ионическим портиком.
Чуток повыше Малого пруда был устроен грот с балюстрадой, и там точно кто-то прятался — в тёмном провале искусственной пещеры тлела красная искра цигарки. Ага…
Охранник, пригибаясь, вышел из грота. Распустив штаны, помочился на столетнюю иву. Это четвёртый… Один он? Штабс-капитан глянул в бинокль. Один.
Кирилл отступил в заросли липы, берегом Большого пруда заскользил на юг. Потом дорожка резко вильнула к востоку — к белоколонной беседке, открывавшей вид на долину Пахры. Под куполком ротонды маялся пятый чекист. Или это один из той троицы? Нет-нет, все, кого он видел ранее, были просто небриты, а у этого усищи — будь здоров. Как у моржа.
От южной беседки, слегка вверх по склону, вилась тропа к Южному флигелю, ответвляясь к добротному Хозяйственному двору — с водонапорной башней, с конюшнями, с электрофицированным коровником, с каретным сараем.
Большевики устроили «при дворе» коммуну — из латышей, набранных прежней хозяйкой имения. Коммунары-прибалты отличались от крестьян-русаков обстоятельностью — они крали всё, целые возы набивая мейсенским фарфором и ампирной мебелью. А огород зарастал бурьяном…
— Эй, стой! — послышался строгий окрик. — Кто такой? Руки!
Это был шестой. Не оборачиваясь, Авинов припустил к калитке в заборе, ограждавшем верхний парк.
— Стой, стрелять буду!
Петляя, штабс-капитан пробежал мимо усадьбы к Северному флигелю, метнулся к трёхсотлетнему вязу. Грохнул выстрел, пуля чиркнула по стволу, сбивая кору.
— Стой, тебе говорят!
Но Кирилл уже канул в обширный сад.
Августовская ночь была на диво прохладна. Чтобы согреться, Авинов залез в самую глубину стога, спугнув недовольно пищавшую полёвку. «Ничего, — утешил себя он, — хоть не душно!» Зато тревожно…
Достав фонарик, Кирилл посветил на часы. Уж полночь близится. Пора.
Разворошив сено, он вылез. Ночной ветерок легонько касался верхушек деревьев, шурша листьями — и заглушая шаги.
Отряхнув с себя травинки, Авинов постоял, вслушиваясь, приучая зрение к темноте, различая более светлую поляну, на которой он стоял, и темнеющий лес, куда ему надо было идти. «Вперёд!» — скомандовал себе Кирилл и зашагал к имению.
Хозяйственный двор крепко спал — ни огонёчка. Намаялись коммунары, социалистическую собственность расхищая. А вот в окнах Большого дома свет кое-где горел. Горел внизу, в коммутаторной, и почему-то в библиотеке. Светились три окна на втором этаже Северного флигеля, в комнате у Ленина. Не шёл сон к вождю мирового пролетариата. Главный вход в дом располагался с торца, где веранда. Там маялись охранники. Штабс-капитан зашёл с другой стороны, куда выходил зимний сад, и пригнулся — поодаль засветили цигарками двое бойцов, обходивших охраняемую территорию.
Бочком-бочком Авинов продвигался вдоль оконных переплётов, холодно и тускло отблескивавших в ночи. Надежда была на расхлябанность и разгильдяйство, и она таки оправдалась — одна из узких створок была плотно притворена, но не закрыта. Толкнув раму ладонью, Кирилл влез в окно и аккуратно запер его за собой. В зимнем саду было сыро, пахло прелью, но растения никли без полива и ухода. Да и кому за ними смотреть? Не пролетарское это дело — за барскими кустиками приглядывать…
На цыпочках выйдя в диванную, штабс-капитан поморщился — люстра была увешана сохнущими портянками. Из коммутаторной доносились глухие голоса и шлёпанье карт: «С червей, значится, зашёл… А мы тебя валетом!»
Авинов пробежал на носочках по раскатанному ковру к лестнице, скрадом взошёл на второй этаж. Богатая усадьба, ничего не скажешь. Стильная. Это сколько ж уже всего коммунары порастащили, а словно и не убыло. Одни картины чего стоят — вон тот пейзажик Дриленбюрга, например, или этот, левитановский. А там вон… Бенуа? Похоже, его… «Не отвлекайся!» — осадил себя Кирилл.
Искомую комнату в Северном флигеле он обнаружил сразу — по полоске света, пробивавшегося из-под двери. Потянув за ручку, Авинов убедился, что тут не заперто, и переступил порог.
Ничего особенного: у стены — деревянная кровать, напротив — платяной шкаф. Между двумя зеркальными окнами помещался небольшой рабочий стол. За ним сидел Владимир Ильич — сгорбившись, он быстро писал, изредка покряхтывая и морщась. Вся его грудь и шея были обмотаны бинтами, левая рука висела на перевязи, на плечи был накинут чёрный люстриновый пиджак.
Прикрыв за собою дверь, Кирилл молча смотрел на человека за столом — невысокого, рыжеватого, лысого, лобастого. Хмуря брови, вздёргивая бородёнку, Ленин витал в неких марксистских эмпиреях, тщась совместить горячечные мечтания с грубой действительностью.
Авинов склонил голову, изучая вождя. Сталин, тот проще. Иосиф Виссарионович — типичный деспот, владычество безраздельное, без рамок и сдержек, для него — всё. Владимир Ильич малость иной. Власть для Ленина не цель, а средство, могучий инструмент для переделки мира, для воплощения бредовых идей Бабёфа и Сен-Симона, «списанных» Марксом и Энгельсом.
Что интересно, оба: и наркомнац, и Предсовнаркома — были убеждены в собственной правоте. Оба этих величайших вивисектора, не колеблясь, ставили бесчеловечный опыт на русском народе, разрушая всё — народное хозяйство, религию, частную собственность, семью. У них не холодела душа при одной мысли о десятках миллионов жертв. «Лес рубят — щепки летят», — равнодушно говорит Ленин. Сталин молча пожимает плечами: человеческие жизни — песок; дела их — гранит. Кому ещё не ясно?
Разве что размах у этих великих — кроме шуток! — людей неодинаков. Иосифу Виссарионовичу достаточно быть властелином бывшей Российской империи, а вот Ленину подавай Земшарную Советскую Социалистическую Республику! Ильич просто бредил мировой революцией. Он прекрасно понимал всю унизительность Брестского мира, но таки подписал его, будучи уверен, что не сегодня завтра красные флаги Советов взовьются и в Германии, и в Австрии. Чудовищная наивность…
— Я, кажется, уже предупгеждал вас, товарищ Воронин, — раздражённо сказал Владимир Ильич, не отрываясь от писанины, — чтобы не являлись без стука!
Подняв голову и повернувшись всем корпусом, Ленин глянул на Авинова, и гнев на его лице заместился страхом. Правая, здоровая рука дёрнулась, роняя карандаш, к лежащему на столе браунингу.
— Кто вы такой? — каркнул «вождь мирового пролетариата». — Что вам здесь надо?
— Тише, тише, Владимир Ильич, — проворковал Кирилл. — Я послан товарищем Сталиным.
Страх, исказивший жёлтое лицо вождя, трансформировался в досаду.
— Вы были в Кгемле? — требовательно спросил Ленин, особенно сильно картавя. — Что там? Как там? Я каждый час звоню в Москву, но мне никто не отвечает! Я спгашиваю Семашко[98] — он пугается и мямлит какую-то чушь! Что вообще пгоисходит, вы можете мне объяснить?!
— Могу-с, — коротко ответил Авинов, устраиваясь на мягком стуле гамбсовской работы. — Свердлов и Троцкий составили заговор против вас, Владимир Ильич. Вы для них — третий лишний. Свердлов подослал к вам убийцу, но вы исключительно везучий человек…
— Я вам не верю! — выпалил Ленин, бледнея.
Кирилл усмехнулся, откидываясь на спинку.
— Свердлов занял ваш кабинет, Владимир Ильич, — спокойно проговорил он. — «Кожаный» подгрёб под своё тощее седалище и Совнарком, и ВЦИК, и ЦК партии. Вот письмо от Иосифа Виссарионовича.
Ильич нервно выхватил конверт, покривился от боли в шее. Одной рукою развернув письмо, он углубился в чтение, и уже не бледность красила его щёки, а багрец — Ленин приходил в бешенство. Дочитав послание, он сложил его, зачем-то вкладывая обратно в конверт.
— Расстгелять сволочей! — выговорил Ильич глуховатым голосом, означающим всегда крайнюю степень волнения. — Пегевешать ренегатов!
Помолчав, соображая, он спросил:
— Комиссар Югковский — это вы?
— Да, товарищ Ленин.
— Как вас по батюшке?
— Виктор Павлович.
— И что же теперь, Виктор Павлович?
Авинов подумал.
— Свердлов будет счастлив устроить вам торжественные похороны, Владимир Ильич, — сказал он, выбирая слова. — Но я бы не ждал ещё одного покушения, по крайней мере в ближайшие дни. Пока вы здесь, под негласным наблюдением и бдительной охраной, «Кожаному» бояться нечего. Полагаю-с, Яков Михайлович сейчас сильно занят, вербуя сторонников. Он доказывает партии, что справляется со всеми делами и без вас…
— А потом?
— А потом — суп с котом. Или с ядом-с.
— Меня могут отравить?
— Стрельбы точно не будет — отравят либо «перепутают» лекарства.
Ленин закудахтал, сгибаясь в кресле.
— А я… А я… — еле выговорил он, душимый хаханьками. — А я щи да кашу провегять стану! На Наденьке! И… и чай!
Мучимый припадком нервного смеха, Ильич изнемог. Откинувшись на мякоть кресла, он дрожащей рукой отёр потный лоб.
— М-да, плохо, очень плохо, — глухо проговорил он, — архиплохо…
— Ложились бы вы спать, Владимир Ильич.