Посетители «братьев» тоже не донимали: ни Ольга, ни Цанава, ни коллеги по работе, наверняка ничего не знающие ни о гибели профессора, ни об участи, постигшей его любимого ученика.
И только немолодая сестра-хозяйка, к которой медицинский персонал и пациенты больницы обращались исключительно по отчеству — Викентьевна, а за глаза и вовсе звали просто нянечкой, при каждом удобном случае навещала полюбившегося ей с первых дней Павлика, а заодно с ним, и Ярослава.
Завтрак, обед, ужин.
Первое, второе, третье.
Красота!
Так можно жить до старости!
Ночь с четверга на пятницу Плечов впервые за последнее время спал крепко и безмятежно. И, входя в старый график, проснулся уже в шесть часов утра.
Встал. Медленно доковылял до дверей палаты. Немного размялся — помахал руками, повертел шеей… Затем попытался сделать приседание, но едва сохранил равновесие и решил больше не рисковать. Часто дыша, опустился на пружинящую кровать и принялся раскачивать её.
Вверх — вниз, вниз — вверх: хоть какая-то зарядка для одряхлевшего организма!
Как вдруг…
Из коридора донёсся звук шагов — чётких, ритмичных. Как на плацу: раз-два; раз-два!
Конечно же это был старший майор Цанава.
— Всё. Хватит бездельничать. Через час едем в Москву.
— Без Ольги — я ни шагу.
— Она уже в машине. Вместе с Шуриком.
— Неплохо работаете…
— Стараюсь.
— Павлика тоже придётся взять с собой.
— Хорошо. Вели ему собираться, Ярослав Иванович.
Глядя на уже поднявшегося и даже успевшего нарядиться в неизменную сутану монаха, замершего в дальнем левом углу палаты с ничего не понимающими, широко распахнутыми глазами под высоким челом без единой морщины, Плечов кивнул и что-то показал жестом.
Душевнобольной засуетился и, выдвинув из тумбочки ящик, начал лихорадочно выгребать из него немногочисленное своё и оставшееся от профессора имущество.
Плечов тем временем сбросил надоевшую пижаму и стал натягивать брюки, до того висевшие на спинке кровати, затем накинул длинную рубаху, одну из самых любимых в своём гардеробе — её принесла супруга во время прошлого визита…
— А где Леонтий? — тем временем не сбавлял напора нарком.
— Ещё спит.
— Почему не в палате?
— Зачем? Мы и так никуда не сбежим.
— Получит… Ох и получит — по полной программе…
Скрипнула дверь, и за спиной Цанавы выросла грузная фигура нянечки, которую Лаврентий Фомич ранее не раз встречал в больничной палате.
— А… Викентьевна… Здравия желаю.
— Доброй раницы[40]!
— Будьте добры, разбудите моего охламона!
— Михайловича?
— Так точно.
— Хорошо. Я мигом.
Сестра-хозяйка развернулась, несмотря на свои пышные формы — чётко, резко, как положено — через левое плечо, и скрылась с глаз.
А уже через несколько секунд вместо неё на пороге возник заспанный Савицкий.
— Здравия желаю, товарищ стар…
— Оставить! Быстро помоги хлопцам собрать шмотки.
— Есть!
— Неси всё в мою машину. Позже поговорим — когда вернусь.
— Вы поедете с нами, Лаврентий Фомич? — спросил Ярослав.
— Нет. Вы со мной. Автомобилем.
— Ох, и повезло же нам!
— Должен будешь.
— Согласен.
— Издеваешься?
— Нет. Просто перенимаю вашу оригинальную манеру общения.
— Думаешь, получится?
— Почему бы нет.
— Ну-ну… Дерзай… Посмотрим, что из этого выйдет.
Глава пятая. Неожиданная встреча
Цанава сидел спереди.
Сзади — Плечов, Ольга и Павлик.
Машина, как уже говорилось — семиместная, так что места всем хватало.
Да ещё…
Прах Фролушкина тоже перемещался в Москву, но о содержимом запертой на ключ шкатулки, покоящейся средь личных вещей Ярослава, кроме него самого, не знал никто.
Лычковский, правда, известил наркома о последней воле профессора, но о том, как она будет выполняться — не сказал и слова.
Ехали долго.
Малыш почти всё время спал и своим поведением оказывал убаюкивающее действие на любящих родителей.
И только Павел не смыкал глаз. Он впервые путешествовал по стране и сразу — в автомобиле. Да ещё в таком комфортабельном!
Неподдельное восхищение постоянно меняющимися пейзажами выливалось в частое мычание и блеяние, которое откровенно раздражало пытавшегося дремать Лаврентия Фомича, но вслух своих эмоций нарком ни разу так и не высказал.
Что с дурака возьмёшь?
Ругайся не ругайся!
Ори не ори!
Всё напрасно!
Зачем тогда рвать голосовые связки?
За окнами мелькали сплошные леса, разбавленные гладью синеоких озёр, поля, долины полноводных рек, по берегам которых то тут, то там возникали новые рабочие посёлки… Электрические опоры, рельсы и шпалы бегущей вдоль шоссе железной дороги…
Однако самое большое изумление Павлика вызывали паровозы, часто встречавшиеся на их пути. Одни мчались в одном направлении с ними — на Москву, другие — в обратном, на Минск. Пыхтели, дымили, иногда издавали странные гудки, приводившие юродивого в восторг. Тогда он начинал хлопать в ладоши и радостно визжать.
И только когда совсем стемнело — затих.
Лаврентий Фомич предлагал поселить супругов в ведомственной гостинице. Но Яра наотрез отказался и назвал адрес, по которому их следовало доставить.
Цанава не спорил.
Тем более что местонахождение этой квартиры было ему хорошо известно — предусмотрительное начальство и само рассматривало её в качестве запасного варианта.
— Но помни… Завтра ровно в десять я заеду за тобой!
— Ладно.
— Только выйди во двор. Чтобы мне не пришлось гонять зря по этажам. И смотри, не проспи, философ!
В профессорских апартаментах вовсю хозяйничала Ладогина. Переставила мебель, занавесила окна лёгкой прозрачной сетчатой тканью с узорным рисунком, как она говорила — тюлью.
Полиглоту Плечову конечно же было известно, что слово тюль — мужского рода, однако поправлять Наталью Ефимовну, которая совершенно не обрадовалась поздним нежданным гостям и даже не поинтересовалась самочувствием своего гражданского мужа, («вернувшегося», как мы знаем, домой в шкатулке), он не собирался.
Попросил постелить им в самой маленькой комнате, по одному сводил всех членов своего дружного семейства в душ — и рядом с Павликом завалился спать на пол у кровати, уже занятой самыми близкими существами на земле — женой и сыном.
Поутру хозяйка, казалось, сменила гнев на милость и приготовила для постояльцев лёгкий завтрак. Чай. Бутерброды. То есть хлебушек с маслом, на который она удосужилась положить по тонко нарезанному кусочку колбаски с необычным и пока ещё не очень привычным названием — «Докторская».
(Рецепт этого продукта несколько лет тому назад разработали в НИИ мясной промышленности под руководством самого Анастаса Ивановича Микояна — в прошлом наркома пищевой промышленности, а теперь и вовсе заместителя председателя Совнаркома.)
Сама к продуктам даже не прикоснулась. Демонстративно убралась в соседнюю комнату, где начала нарочито громко шуршать шваброй.
Причину такого холодного отношения к себе и своим близким Плечов поначалу никак не мог объяснить. Может, во время прошлого приезда между Фролушкиным и его благоверной пробежала чёрная кошка? Почему тогда профессор не сказал ни слова об этом?
Ярослав лишь удивлённо пожал плечами и решил, что никак не будет отвечать на такое, откровенно недружелюбное, поведение.
По крайней мере сейчас.
Тем более, что с улицы уже донёсся звук клаксона.
Плечов вышел из подъезда и ступил на улицу, над которой витали первые снежинки. Нежные, пушистые, они плавно падали на землю и сразу таяли.
Огляделся.
Чёрного ЗИСа не было нигде.
Однако всего в нескольких метрах от того места, где вчера припарковалась машина наркома, чтобы высадить гостей из Белоруссии, стояла точная копия легендарного американского «бьюика». Светло-зелёный Л-1, потасканный, обветшалый — такие собирали в Ленинграде на Кировском заводе ещё в 1932–1933 годах.
Яра уже проходил мимо, когда услышал позади себя голос, показавшийся до боли знакомым.
— Куда вы, коллега? Прошу — садитесь!
Вернувшись к машине, он плюхнулся на свободное переднее сиденье и сразу же узнал немного пополневшего Копытцева, крепкие руки которого привычно сжимали руль.
— А где Лаврентий? — вместо приветствия обронил Плечов, протягивая холодную, никогда не знавшую перчаток и рукавиц ладонь.
— Уехал в Минск. Давай лучше о себе, — пожимая руку, дружелюбно улыбнулся Алексей, обращением на «ты» подтверждая доверительный характер их отношений, сложившийся после первой встречи.
— Жив, здоров… Короче — в полном порядке!
— А с виду — и не скажешь…
(Под глазами Плечова ещё красовались отдельные лиловые пятна, никак не желавшие сходить.)
— А… Это… Чепуха. До свадьбы заживёт.
— Потише, парниша, ты ведь женат!
— Развестись?
— Не стоит. В нашей организации не приветствуют такие шаги.
— Понял.
— Родным что сказал?
— Ничего. Я забрал их с собой. В Москву.
— Нам это известно. Сегодня утром, что жене говорил?
— «Еду по работе!»
— Этого достаточно?
— Ну да… Ольга Александровна приучена не задавать лишних вопросов.
— Она ничего не подозревает?
— Нет.
— А как супруга отреагировала на действия нашего агента?
— Какого?
— Который расспрашивал о тебе в центре Минска.
— А… Нормально. Кстати, спасибо вам. Если б не тот парень…
— Знаю. Трогаем?
— Я готов, товарищ капитан!
— Куда едем? — полюбопытствовал Ярослав, вглядываясь в боковое окно.
— В Кунцево, — поправил круглые очки, при движении автомобиля постоянно сползавшие на кончик носа, Копытцев.
— Зачем?
— Там узнаешь…
Всего несколько минут — и на их пути выросла Поклонная гора, расположенная в междуречье Сетуни и Фильки. Потом на горизонте показался густой смешанный лес. Единственный путь, ведущий к нему, преграждал опущенный шлагбаум.