Он бросился назад, к развилке, и в кромешной тьме повернул налево. Прильнул спиной к стене тоннеля и начал медленно двигаться вперёд.
И вдруг вдали блеснул тусклый огонёк.
«Нет, это конечно же не фонарь Цанавы»…
К счастью, через несколько метров в стене оказалась какая-то неглубокая вмятина, ниша, в которой когда-то, судя по всему, стояла статуя.
Плечов забился в неё и стал терпеливо ждать.
Когда сгорбленная фигура в сутане с зажжённой керосинкой в правой руке наконец поравнялась с ним, Ярослав что было сил залепил своим неслабым кулаком по скрывавшемуся под балахоном лицу.
Такого удара не смог бы вынести ни один самый тренированный соперник.
Однако незнакомец каким-то странным образом всё же устоял на ногах!
Он только взвыл диким голосом не столько от боли, сколько от неожиданности и попытался выхватить заткнутый за широкий пояс пистолет.
Но не тут-то было!
Заученным движением Плечов выбил оружие и принялся наносить удар за ударом, пока противник не упал.
Яра посветил лампой.
«Чёрт, больно знакомая рожа… Только — чья? Жаль… немного перестарался, так разукрасил несчастного, что его и мать родная теперь не сразу узнает!»
Плечов схватил за ноги недвижимое тело и поволок туда, где его поджидали Фролушкин и Павел.
Как вдруг…
Сзади раздался грозный окрик.
— Стой! Стрелять буду! Руки вверх!
Конечно, в других условиях Яра сразу бы узнал Цанаву, но здесь, в тёмном подземелье, где многоликое эхо до неузнаваемости искажает каждый голос, ошибиться было немудрено.
Он бросил поверженного врага посреди тоннеля и начал медленно поднимать руки, одновременно поворачивая голову на звук.
В это время «труп» ожил, вскочил, ударил Ярослава, развернулся и, петляя, помчался прямо на Лаврентия Фомича.
От неожиданно нарком опешил и вместо того, чтобы выстрелить в противника, отпрянул в сторону.
— Упустили! Прошляпили! — орал на него Плечов, но было уже поздно — незнакомца и след простыл.
— Откуда я мог знать, что это ты? — неуклюже оправдывался Цанава, прекрасно осознавая свою вину.
Яра молчал.
— Ну, скажи хоть что-нибудь…
— Тьфу на вас! Легче?
— Конечно, дорогой. Конечно, легче… Я ведь уже было подумал, что ты онемел от досады. — И вообще никуда этот гад от нас не денется. Достанем — и обезвредим. Вопрос времени… Вот выберемся наверх — и дам указание оцепить город. Только никому не рассказывай о моём косяке…
— Ладно. Будете должны.
— Ты только скажи — я сразу… Договорились?
— Лады, товарищ старший майор!
В подземном тоннеле царили мрак и холод, Павел начал мёрзнуть. Отец прижал его к себе и накрыл пиджаком, хотя сам был одет ещё более легко.
И тут где-то вдали вдруг блеснул одинокий тусклый лучик. Затем — ещё раз. Уже ближе.
Причём не с того направления, в котором ушёл Цанава, а с противоположного.
Но ведь Плечов, как известно, с собой фонаря не брал…
Фёдор Алексеевич приподнялся, похлопал сына по плечу, мол: «Беги!» — и принял боевую стойку.
Павел несогласно покачал головой в ответ.
Сначала из темноты вынырнул один силуэт, за ним — другой.
«Кто же это, кто?», — терялся в догадках профессор, но с каждым мгновением всё больше убеждался — свои!
Вскоре все наши герои воссоединились и отправились в обратный путь…
В старинной часовне горевали двое подчинённых Лаврентия Фомича. Каждый из них в мыслях рисовал самые мрачные картины.
Всем ведь уже ясно, что наркома похитили коварные враги, уведя его в неизвестном направлении через так и оставшийся незапертым подземный ход.
А раз так, то теперь им точно не сносить головы…
Когда из подземелья послышались шаги, оба решили занять «круговую оборону». Но из открытого люка показалась сначала рука с зажжённым фонарём, а затем и форменная фуражка с васильковой тульёй, и парни наконец-то смогли вздохнуть с облегчением.
— Товарищ нарком, родненький, где вы так долго пропадали? — восторженно протарахтел Балабанов, пользуясь правом старшего по званию.
— Где, где… В общем, люди взрослые, сами знаете в каком месте.
— Печально, но ключ мы так и не нашли…
— А дверь как открыли?
— Я стрелял из карабина, целый магазин патронов израсходовал, а Козырев, как проклятый, безостановочно махал пудовой кувалдой… Так, общими усилиями, и достигли цели.
— Теперь сообща новый замок покупать будете.
— Но, товарищ нарком…
— Да шучу я. Шучу. Настоятеля так и не нашли?
— Никак нет! — точно цитируя одно из самых распространённых требований устава, бодро отрапортовал Козырев. — Правда, какой-то тип в рясе, длинный, тощий, по пути мне всё-таки попался. Точнее, он сам на меня налетел, чуть с ног не сбил — так спешил куда-то. Я его припугнул, на всякий случай, мол, гони ключи от часовни, гадина поповская, а он: «Моя по-русски не понимайт»…
— Описать его можешь? — загорелся Плечов.
— Кого?
— Ох, и туп же ты, братец…
— Попа?
— А ты ещё с кем-то встречался?
— Сказал же: высокий, худой, как наша родная черноморская тюлька, чё ещё?
— Глаза какие?
— Вредные! Колючие!
— Волосы, уши?
— Так сразу не разобрать… Мы же всего несколько секунд с ним общались.
— А потом?
— Потом он махнул рукой и побёг далее…
— Узнаешь его при встрече?
— Несомненно!
— Опять ты за своё?
— Так точно!
— Ладно. Свободны! — Лаврентий Фомич взял бразды правления в свои руки. — Ждите нас у входа в костёл. Да… Ещё… Балабанов!
— Я!
— Ближе к вечеру всю эту шушеру поповскую соберёшь в одном месте — и доложишь. Как только освобожусь, побеседую с ними по душам…
— Ну что будем делать, товарищи? — поинтересовался Цанава, нервно переводя взгляд с одного учёного на другого.
— Обедать. Кушать хочется невыносимо, — чистосердечно признался Фёдор Алексеевич.
— Угу-гу, — нечленораздельно согласился с мнением профессора его юродивый отпрыск.
— Могу предложить только скупой казенный харч. Хлеб. Тушёнка.
— Мы люди избалованные. Нам первое-второе подавай. Причём — ежедневно.
— Боюсь, что наш родной советский общепит в эту глушь ещё не добрался.
— Печально. Но когда-то здесь были два-три неплохих польских ресторанчика. Пойдём, поищем?
— Не возражаю. Кто угощает?
— Я. Как-никак Несвиж — моя родина, выходит, вы у меня в гостях.
— Это уже по-нашему, по-кавказски!
— И по-белорусски тоже! — заверил Ярослав.
— Выходит, законы гостеприимства одинаковы для всех народов?
— Скажу так: они не имеют национальности.
— Браво-браво! Прекрасно сказано, — шутливо поаплодировал нарком.
— Спасибо на добром слове.
— Пожалуйста… А сейчас — построились… Тьфу ты, чёрт… Вперёд, товарищи!
Начали конечно же с борща.
Свекольник был потрясающим — настолько вкусным, что каждый из компании управился со своей порцией за считанные минуты. Быстрее всех — Павлик, похоже, что в костёле его совсем не кормили. Или кормили очень плохо.
Пока ждали второе — завязали разговор про житьё-бытьё, скоро переросший в монолог или, если хотите, исповедь профессора:
— Семья наша была, может, и не самой богатой, но одной из наиболее образованных во всей Белоруссии — это точно. Отец преподавал в первой белорусской гимназии, которая, между прочим, открылась на сто лет раньше российской… И тут его за какие-то грехи перевели из Минска в Несвиж — по одним данным просто выслали за революционную деятельность, по другим — откомандировали поднимать упомянутое выше учебное заведение. Здесь он и познакомился с моей мамой — лучшей выпускницей знаменитой местной балетной школы… Да-да, не улыбайтесь — была в Несвиже и такая! А в 1880 году у них родился первенец. То есть я. Назвали меня в честь деда — Фёдором. Второй ребёнок — Василий — появился на свет через три года, но долго не прожил — умер, когда мне не исполнилось и шести лет. Я его помню плохо, но старшие соседские ребятишки шептались, что у него было не всё в порядке с головой. Может, поэтому родители больше не рисковали заводить детей…
Васькина смерть больно ударила по моей неустойчивой ещё психике, что, видимо, и сказалось значительно позже, когда у нас родился сын. Степан. Имя Павел ему дали в монастыре, на другое он уже не отзывается… Со своей будущей женой я, кстати, познакомился в этом самом ресторанчике, когда прибыл на каникулы из Виленского университета — Настя в нём прислуживала. Вот такая моя история… Ну, беритесь за вилки, дорогие друзья, а то вареники стынут!
— Надеюсь, вы прибыли сюда не только для того, чтобы пробудить светлые юношеские воспоминания? — покосился на профессора Цанава, поблескивая хитрыми чёрными глазами.
— Нет конечно… Что, сынок, откроем тайну товарищу наркому?
— От нашей организации не должно быть тайн ни у одного гражданина Страны Советов! Ни у рядового пролетария, ни у всемирно известного философа. Ясно?
— Так точно! — откликнулся профессор Фролушкин, и в самых потаённых мыслях не ожидавший от самого себя подобной прыти.
— А хотите, я угадаю, что вас привлекло сюда, а?
— Попробуйте, — с любопытством воззрился на наркома Плечов. — С трёх раз.
— Мне и одного хватит… Вас интересуют золотые статуи. — Лаврентий Фомич решительно поднялся из-за стола, на котором ещё стояла неубранная посуда, и принялся ходить по ресторанной террасе. — Я прав?
— Ваша проницательность не знает предела… — удивился Фёдор Алексеевич.
— А вы знаете что…
— Знаем. И не собираемся присваивать себе то, что принадлежит всему нашему народу, — предугадал ход мыслей старшего майора Ярослав. — Апостолы будут переданы представителям советской власти, как только мы их найдём.
— Это меняет дело. К тому же не самый последний представитель этой самой народной власти сейчас находится рядом с вами, — сменил гнев на милость Цанава. — Так что за работу, товарищи учёные!