— Что значит этот жест? — резко спросил Олдрик, и я ощутила, как щёки мои заливаются жаром.
— Мы помолвлены, — ответил за меня Джерт.
Я испуганно покосилась на лицо Генриха, на щеках которого проступили красные пятна. Хорошо, что все смотрят на меня, но сердце всё равно замерло от страза, что Генриха разоблачат раньше времени. Поддавшись порыву, я резко поднялась и крикнула:
— Протестую!
Раздались смешки, а Олдрик положил на моё предплечье тёплую ладонь и потянул меня за руку, принуждая сесть. Глаза хранителя сузились, а по щекам заскользили желваки. Мне стало не по себе, словно я снова маленькая девочка и чужие воспоминания вот-вот нахлынут на меня.
— Этот вопрос не рассматривается Комитетом, — тихо произнёс Олдрик. — Но если ты считаешь, что свидетель говорит неправду, то…
— Я говорю правду, — вальяжно произнёс Джерт, и я снова вскочила, но промолчала, лишь буравя инститора ненавидящим взглядом: — Мы обручились сразу после ареста Келлера.
Я заметила, как дёрнулся кадык Генриха, и, застонав, плюхнулась на проклятое кресло, зарываясь пальцами в свои волосы.
— Я готов, — удовлетворённо произнёс Джерт, и обвинитель тут же набросился на него с вопросами.
Я, мучительно размышляя, как мне себя вести, ощутила лёгкое прикосновение и удивлённо подняла лицо на Олдрика. Хранитель ничего не сказал, лишь взглядом показывая на свидетеля, и я послушно уставилась на Джерта, хоть и не понимала зачем. Свидетель замолчал и, снова послав мне воздушный поцелуй, неспешно удалился.
Лицо Олдрика прямо-таки излучало разочарование, и больше он на меня не смотрел. Я же мяла свои руки, пытаясь понять, к чему ведёт обвинитель. Выходит, Комитету не сильно и важно, убил ли инститор волколаков. Неужели они собираются доказать, что Генрих пытается подорвать работу самого Комитета… или вообще разрушить его?!
Я сглотнула и перевела взгляд на неподвижного инститора. И как он умудряется так долго практически не шевелиться? Обвинитель вызвал третьего свидетеля, и я увидела, как альков наполняет алое отражение одежды хранителя. Лицо Канилы было спокойным, а взгляд уверенным, когда он произносил уже привычное «я готов».
Голос Канилы был сух и нудно скрипел, словно старая форточка на сквозняке. Он рассказывал о том, как добился для меня фиктивной лицензии, но взгляд его, прикованный ко мне, горел ненавистью. Сигард заметил:
— Ты понимаешь, что твои слова звучат как признание? Ты виновен в том, что скрывал от Комитета даймонию!
— Я признаю свою вину, — коротко кивнул Канила. — И готов понести наказание. — Он многозначительно посмотрел на Сигарда и добавил: — Лишь бы истинный виновник тоже не ушёл от кары.
Сигард улыбнулся и медленно кивнул.
— Лишить Канилу статуса хранителя, — едко произнёс обвинитель, и на столе я заметила лишь правые ладони. — Единогласно!
Канила покинул альков, на его лице я заметила довольную усмешку, и мне очень не понравился взгляд, которым он окинул меня при этом. Я невольно опустила лицо, ощущая укол совести: из-за меня Канила практически лишился сына. Теперь мне понятно, что волколак будет мстить до тех пор, пока не раздавит, даже если этот путь уничтожит и его самого. Всё это было крайне подозрительно, и у меня росло и крепло ощущение, что весь этот суд медленно, но неуклонно обращается против меня. И самое ужасное, что я не понимаю, как… Не вижу меча, который заносят надо мной, не осознаю, в какой стороне лежит пропасть…
Обвинитель вызвал следующего свидетеля, я рассеянно посмотрела в сторону алькова, как кожу на голове сжало от ужаса при виде ироничного лица Степана.
— Я готов, — тихо произнёс он, и я быстро посмотрела на Келлера.
Лицо инститора, казалось, оставалось непроницаемым, но я отчётливо увидела, как задрожали пальцы его рук, словно он едва сдерживался от желания вцепиться старому другу в горло, и сердце моё сжалось от ощущения непоправимой угрозы. Полицейский не смотрел на меня, словно и не заметил, а я сжала челюсти, мучительно сожалея, что утренняя пуля не попала прямо в это противное лицо. Степан же спокойно рассказывал, как по просьбе друга ему пришлось курировать сотню ведьм, чтобы отыскать среди множества рыжих и зеленоглазых ту самую…
— Предатель! — не выдержала я и, вскочив, бросилась к алькову: — Ты хуже, чем самый последний гад!
Лицо Степана побелело, взгляд заметался, но через мгновение он вновь выпрямился. И, когда я подскочила к нему, протягивая руку для мести, легко перехватил моё запястье.
— Разве я не просил тебя уехать? — жёстко проговорил он, пристально глядя мне в глаза, и лицо его перекосилось от ненависти: — Ха! Ты никогда не слушала советов. Я был уверен, что не послушаешь и сейчас. Я очень хорошо изучил тебя, ведьма!
Колени мои задрожали, и я невольно отшатнулась, осознав, что решилась заявиться прямо на суд Комитета именно после того, как Степан попытался отговорить меня. Полицейский рассмеялся и оттолкнул меня, а я, дрожа всем телом, полетела на зеркальный пол. Так это ловушка!
— Показания свидетеля подтверждают факт саботажа Комитета, — услышала я торжествующий голос обвинителя, и перед глазами всё поплыло. Степан покинул альков, и тощий хранитель громко добавил: — Слово обвиняемому. Сигард, Комитет отзывает лицензию на гипноз. Прошу!
Хранитель медленно поднялся с места и, словно не замечая меня, дрожащую от страха и гнева, подошёл к Генриху и прошептал:
— Стая псов!
Голос его был полон сарказма, и я с ненавистью уставилась на Сигарда, сожалея о том, что маленькой забрала лишь его воспоминания, а не лишила рассудка.
— Ты ещё издеваешься? — прошипела я. — Может, это ты тот, кто выдал лицензию на уничтожение логова? Ты врал в лицо другу?
Хранитель улыбнулся и медленно развернулся ко мне, а я зашипела от бессильной ярости. Сигард иронично приподнял брови и, наклонившись, подхватил меня за локоть да резко притянул к себе.
— И что, если это так? — издевательски прошептал он мне на ухо. — Что же ты тогда сделаешь? — И громко произнёс: — Следующая из даймоний! — Сигард практически потащил меня к столу: — Займите полагающееся место.
Меня затрясло, и, когда он усадил меня в зеркальное кресло, я с ненавистью посмотрела на хранителей.
— Все вы трусы и предатели! — стуча зубами, проскрипела я, и лица хранителей исказились. — Каждый играет сам за себя, проворачивая дельца подобно этому? — И прокричала: — Да какой смысл в таком Комитете?!
Вдруг я ощутила, как мою руку сжала тёплая ладонь и, вздрогнув, бросила возмущённый взгляд на Олдрика. Тот едва заметно покачал головой и снова указал взглядом на альков. Обвинитель же издевательски произнёс:
— Если ведьма закончила истерику, то мы можем продолжить. Генрих Келлер?
— Я готов, — услышала я тихий голос инститора, и весь гнев мой мгновенно испарился, оставив лишь ощущение беспомощности. — Я признаю себя виновным в убийстве волколаков.
Раздались изумлённые шепотки, а я резко повернулась к Генриху и испуганно вскрикнула: альков, в котором находился инститор, был объят синим пламенем. Сердце моё, казалось, остановилось.
— Генрих! Нет!
Одним прыжком я забралась на зеркальный стол и бросилась к инститору. Не помня себя от страха за инститора, я спрыгнула на пол и судорожно стянула с себя футболку. Генрих вжался вглубь алькова, и его изумрудные глаза расширились, а рот раскрылся, словно в безмолвном крике. Едва дыша от ужаса, я яростно размахивала футболкой, пытаясь сбить пламя, а по щекам струились слёзы.
— Что вы сидите? Он же горит! — в отчаянии закричала я, не понимая, почему никто мне не поможет: — Это что?.. Казнь?! Не позволю! Сволочи, да я вас всех убью! Ненавижу…
— Ложь! — услышала я громогласный окрик Олдрика, и пламя вмиг исчезло, словно и не было.
Я застыла с футболкой в дрожащих руках и, не отрывая взгляда от практически круглых глаз Генриха, растерянно качала головой. Ни на лице инститора, ни на теле, не было и следа от ожогов, а одежда была абсолютно целой. И я не могла уловить ни намёка на запах гари.
Генрих, казалось, уже пришёл в себя после представления, которое я устроила, поскольку прижал ладонь к глазам и тяжело вздохнул. Я быстро отступила и нервно обернулась.
— Но как же это? — прошептала я, рассматривая растерянные лица хранителей.
Лица одних вытянулись, но многие уже посмеивались, и я опустила взгляд на футболку в моих руках. Чтобы потушить огонь, я перед всем Комитетом сняла с себя одежду, и теперь ни для кого не тайна, какого цвета я предпочитаю бюстгальтеры. Я резко прижала руки к груди и со свистом вдохнула, а щёки мои опалило от стыда.
— Не смотрите! — крикнула я.
— Да было бы на что, — произнёс кто-то, и зал взорвался от смеха, а я ощутила, как ожгло мои уши, и поспешно натянула футболку.
— Тишина! — неожиданно рявкнул обвинитель, и я ощутила малую толику благодарности к тощему хранителю, даже его крысиное лицо показалось сейчас не таким уж отталкивающим. — Дочь Кики, прошу вернуться на место.
— Может, нам привязать её к креслу? — Услышала я издевательский голос Сигарда, которому вторили тихие смешки.
Я резко обернулась к инститору, и Генрих сухо кивнул.
— Со мной всё в порядке, — тихо прошептал он, и я едва не разрыдалась от облегчения при виде его мимолётной улыбки.
С трудом передвигаясь на ватных ногах, я обогнула стол, плюхнулась на жёсткое сидение и покосилась на Олдрика: почему пламя погасло от одного его слова? Лицо хранителя, обращённое ко мне, прямо-таки излучало торжество: сжатые губы заметно подрагивали, едва сдерживая улыбку, а глаза победно искрились.
— Что это было? — одними губами спросила я и ощутила короткое ободряющее пожатие под столом.
Смешки уже стихли, и в полной тишине раздался скрипучий голос тощего хранителя:
— Обвинение Келлера в незаконном проникновении в логово волколаков и множественном убийстве без лицензии отклонено.
Я встрепенулась и радостно повернулась к Генриху, но тут снова заговорил Сигард: