И Саундерс сделал рукой жест, будто беря в свидетели всех образовавших вокруг кольцо.
— Как! — продолжал Саундерс.— Неужели на всем острове нет ничего достойного внимания? Вы обращались с нами как со стадом баранов там, где не было ни дорог, ни людей. И осмеливаетесь держать нас на борту вашей… вашей…— Саундерс искал нужное слово,-…вашей галоши,— нашел он его наконец,— когда мы оказались в более или менее цивилизованной стране!
Томпсон, подняв глаза к небу и запустив руки в карманы, позвякивал связкой ключей, ожидая конца этой грозы. Такое поведение окончательно взбесило Саундерса.
— Это вам так не пройдет! — закричал он.
— Вот именно,— поддержал его Гамильтон.
— В Лондоне мы обратимся с жалобой в суд!
— Это уж точно! — энергично поддержал его барон.
— А сейчас я спускаюсь на землю и отправляюсь в гостиницу. Слышите? В гостиницу первого класса, сэр! И живу там за ваш счет!
С этими словами Саундерс исчез в каюте и вскоре показался снова с чемоданом. Он кликнул лодку и торжественно и шумно покинул корабль.
Большинство пассажиров не протестовало столь бурно, но тем не менее разделяло недовольство Саундерса. Плохую организацию путешествий осуждали многие. Они предпочли бы не ограничиваться осмотром одной только столицы.
Элис и Долли решили путешествовать по острову по собственной программе. Естественно, с ними был и Роже. Француз намеревался получить у Робера некоторые необходимые для этого сведения. А также хотел воспользоваться случаем и выяснить давно интересовавший его вопрос относительно личности корабельного гида, его происхождения.
— Позвольте задать вам несколько вопросов,— сказал он, подходя к Роберу после ужина и не пряча лукавой улыбки.
— К вашим услугам,— ответил Робер.
— Семья Линдсей и я,— продолжал Роже,— хотели бы совершить экскурсию в глубь острова. Не могли бы вы посоветовать нам, какой выбрать маршрут?
— Я? — почему-то растерялся Робер, и при свете фонарей Роже увидел, что тот покраснел.— Но я совершенно ничего не знаю о Мадейре!
Робер во второй раз дал себя поймать на том, что пренебрегает своими обязанностями. Это его огорчало и унижало. Какая у него слабая воля! Все время посторонние мысли отвлекают его от того, что должно быть для него главным!
— В самом деле? — удивился Роже.— Но вы ведь корабельный гид-переводчик!
— Действительно так,— сухо подтвердил Робер.
— Как же случилось, что вы ничего не знаете о Мадейре?
Робер предпочел оскорбляющим его оправдательным словам молчание, он развел руками.
Роже продолжал чуть насмешливо:
— У вас, наверное, не было возможности заглянуть в справочники? Я давно не вижу по ночам света в вашей каюте.
— Что вы хотите сказать? — опять покраснел Робер.
— То, что говорю, черт возьми!
Робер ничего не ответил в замешательстве. Что-то располагающее было в поведении его собеседника, несмотря на иронию. С дружеской фамильярностью взяв его за руки, Роже сказал в упор:
— Ну, дорогой мой, признайтесь, что вы такой же гид, как я папа римский!
— Я вас не понимаю,— попробовал защищаться Робер.
— Зато я понимаю,— настаивал Роже.— Вы такой же переводчик, как я матрос. Разве я похож, например, на священника? Должен заметить, если вы и оказались гидом, то плохим!
— Но…— запротестовал Робер, пытаясь улыбнуться.
— Конечно, я прав,— энергично продолжал Роже.— Вы делаете свое дело неважно. Не вы направляете, а вас направляют. И всегда у вас лишь общие слова, заимствованные из путеводителя. Если это называется гид…
— Но, наконец…— запротестовал Робер.
Роже снова прервал его, добродушно улыбаясь:
— Не упорствуйте, ваше инкогнито шито белыми нитками. Вы такой же профессор, как моя трость, и такой же гид, как моя сигара. Вы надели маску, дорогой, не так ли?
— Маску? — повторил Робер.
— Ну конечно, прикинулись гидом. Вы надели эту личину, как надевают взятый напрокат костюм.
Робер почувствовал озноб. Ему больше не хотелось в самолюбивом упорстве отвергать дружбу, предлагаемую с таким доверием.
— Вы правы,— произнес он.
— Черт возьми! — удовлетворенно сказал Роже, увлекая за собой Моргана.— Я давно об этом догадался. Хорошо воспитанный человек узнает другого и под слоем угольной пыли. Но теперь, я надеюсь, вы продолжите ваши признания. Как вы попали в такое положение?
Робер вздохнул.
— Причиной была любовь?
— Нет,— ответил Робер.— Бедность.
Роже остановился и сжал руку своего соотечественника. Этот жест тронул Робера. А де Сорг продолжал:
— Бедность!… Дорогой мой, расскажите все. Ведь делиться своими неприятностями — такое облегчение, и вы не найдете слушателя, который посочувствует вам более, чем я. Ваши родители живы?
— Умерли.
— И мать и отец?
— И мать и отец. Мать, когда мне было пятнадцать лет, отец полгода назад. Все это время я вел жизнь богатого, даже очень богатого человека, и только после смерти отца…
— Я понимаю,— сказал Роже с глубокой симпатией.— Ваш отец был светский человек, один из тех прожигателей жизни…
— О, я нисколько его не обвиняю,— быстро перебил собеседника Робер.— Он был ко мне добр. Его душа и кошелек всегда были для меня открыты. Что касается остального, то он имел право жить как ему хотелось. Тем не менее в один прекрасный день я оказался без гроша в кармане. Все, что осталось в наследство, через две недели после смерти отца перешло к кредиторам. У меня не осталось почти ничего. Следовало подумать о том, как зарабатывать себе на хлеб. Не имея привычки преодолевать трудности жизни, я, надо признаться, растерялся. Вместо того чтобы противостоять беде, остаться в Париже, воспользоваться связями, я почувствовал какой-то глупый стыд из-за своей бедности и решил исчезнуть. Переменил имя и уехал в Лондон, там очень скоро потратил последние сбережения. К счастью, удалось найти место преподавателя, и я начал даже вынашивать разные планы, например, хотел попытать счастья в какой-нибудь французской колонии. И вдруг снова потерял работу и оказался в отчаянном положении. Тогда я решил воспользоваться первым же подвернувшимся случаем. Этому случаю суждено было материализоваться в образе мистера Томпсона. Вот в немногих словах вся моя история.
— Она не очень веселая,— сказал Роже.— Но вы сказали, что изменили имя…
— Да.
— А ваше настоящее имя? Если уж вы столько мне рассказали…
Робер горько улыбнулся.
— Боже мой! Но я прошу вас хранить тайну, иначе я стану на корабле притчей во языцех. Признаюсь, что решился на это из самолюбия. Я не хотел, чтобы потешались над моим настоящим именем. И, как в детстве, сделал анаграмму.
— И следовательно, Морган — это?…
— Морган — это Грамон. Прибавьте сюда бесполезную теперь частицу «де» и титул маркиза — и вот вам моя полная личность.
Роже с горечью воскликнул:
— Черт возьми! Я ведь был уверен, что знаю вас! Вы должны вспомнить, что в детстве мы встречались. Я имел честь быть принятым у вашей матери. Я думаю даже, что мы дальние родственники.
— Именно так,— подтвердил Робер.— Я вас вспомнил, как только услышал ваше имя.
— И после этого вы упорствовали в своем инкогнито! — упрекнул Роже.
— Зачем было его нарушать? — сказал Робер.— Ведь только ваша настойчивость заставила меня раскрыть имя.
Некоторое время оба соотечественника молчали.
— А ваша должность переводчика?…— внезапно спросил Роже.
— Что? — не понял Робер.
— Хотите ли вы с ней расстаться? Я с радостью готов вам помочь.
— А как я с вами расплачусь? Нет-нет! Я очень тронут вашим предложением, но не могу его принять. Если я низвел себя до такого состояния, если покинул страну и друзей, то прежде всего чтобы не быть никому обязанным. В этом я буду упорствовать и теперь.
— Может быть, вы и правы,— ответил Роже задумчиво.
Два француза долгое время ходили по палубе, взявшись за руки. В свою очередь, Роже немало рассказал новому другу о себе.
Разойдясь по своим каютам, случайные спутники почувствовали, что взаимные признания сблизили их. На борту корабля было теперь, по крайней мере, два друга.
Робер думал о том, что его одиночество наконец кончилось. И сознание того, что, оставаясь для всех гидом-переводчиком в глазах одного человека он тот, кто есть на самом деле, стало для него моральной опорой.
С этими приятными мыслями Морган зажег лампу и погрузился в изучение Мадейры и ее столицы Фуншала. Необидные насмешки Роже напомнили ему о необходимости наверстать упущенное. На другой день гид чувствовал себя уверенно и был готов отвечать на любые вопросы.
Чтобы достичь берега, находящегося на расстоянии полумили, корабельные лодки не годились. Море было неспокойно, и это затрудняло высадку. Для безопасности пассажиров пришлось взять местные лодки и местных моряков, хорошо знающих особенности берега.
— Знаете, господин профессор,— сказал Томпсон Роберу,— на Мадейре все говорят по-английски, похоже, у вас намечается что-то вроде отпуска. Загляните только к одиннадцати часам в отель «Англетер» и, если хотите поспеть к ужину, будьте на корабле в восемь вечера.
Лодки путешественников скоро достигли суши. Но причалить оказалось не так-то легко. Был базарный день, поэтому баркасы и лодки всех видов загромоздили подход к берегу. Стоял оглушительный гвалт. Ревели, хрюкали, блеяли животные — каждый на своем языке.
Животных высаживали, бросая при общем веселье в воду. Пассажиры «Симью», затерянные в этом шумном стаде, должны были причаливать на глазах публики, выражающей к ним самое разное отношение. Те, кто на берегу принимал животных для препровождения на рынок, проявляли полное равнодушие. Большее внимание уделяла им хорошо одетая публика, в основном англичане. Они прогуливались по плотине и разглядывали вновь прибывших.
Помимо надежды обнаружить друзей и близких среди гостей острова, гуляющие англичане проявляли интерес и к самому процессу высадки на берег. Для зрителей это было своеобразное представление.