— Сперва спрошу дозволения брата Али, — заявил он.
— Конечно, бога ради! — не посмел возражать ему Нагой.
И тогда Ишим послал к старшему брату гонца-татарина с письмом, а сам остался в Уфе в ожидании ответа.
Али не стал отговаривать его от поездки.
Отправив Ишима в сопровождении стрельцов в Москву, уфимский воевода Михаил Нагой решил наведаться к пользовавшемуся всеобщим уважением Тюлькесуре-бею с тем, чтобы просить его поспособствовать вхождению в Россию проживавших за Уралом башкир.
Тамьянский родоначальник не преминул напомнить ему о беспределе, чинимом сибирскими воеводами, и в просьбе отказал.
— Не желаю я, чтобы наши братья, избавившись от Кучума, оказались под властью такого лжеца, грубияна и самодура, как Щербатов, — заявил он.
— Даю тебе слово, Тюлькесура-бей, повлиять на них, — продолжал уговаривать Михаил Нагой. — Разве ж я чинил вам какое худо?
— Нет, худого ты нам не делал, — согласился тот.
— Отчего же тогда упорствуешь? Посуди сам, друг мой, ежели зауральские башкирцы пойдут в Россию, все ваши племена смогут объединиться.
Тюлькесура и сам хорошо понимал, что гость его прав, но все еще колебался. Несколько столетий разделенные границами четырех ханств башкиры были разобщены. И он не мог не мечтать о едином государстве. Однако подходящий ли выбран для этого момент?
Когда-то дед его Шагали Шакман-бей с остальными послами просил Ивана Грозного принять в Россию освободившееся из-под гнета Казанского ханства племя Тамьян и все это время старался не портить с русскими отношений.
Отец тоже не изменял присяге. Служа Белому царю в составе русского войска, он погиб во время Ливонской войны… И Тюлькесуре придется продолжить дело своих предков.
«Кто же еще, кроме меня, позаботится о зауральских братьях-башкортах, похлопочет за них перед властями? А ведь уфимский воевода, кажется, и вправду желает нам добра».
Поразмыслив, Тюлькесура нехотя уступил:
— Ну ладно, попробую потолковать с вождями. Когда ехать?
— Важное дело откладывать на потом негоже, — сказал Нагой.
Тюлькесура согласился и вскоре после их встречи направился в сопровождении конного отряда и кряшена Рудака Федорова в Кара-табынскую волость.
Староста Утямыш Акбаров сообщил ему, что сынрянцев и мякотинцев нужно искать между реками Ишимом и Убой, как и то, что они готовятся к зимовке рядом с сибирскими царевичами.
— А почему они не хотят зимовать сами по себе? — удивился Тюлькесура.
— Урысов боятся. А с сыновьями Кучум-хана, говорят, надежнее. Да и с припасами полегче, мол, будет.
— Как я понял, вы не собираетесь объединяться с Россией… — задумчиво произнес Тюлькесура.
— Верно понимаешь.
— А почему?
— Ежели мы оторвемся от сибирских татар, урысовы воеводы нас кончают.
— Ну, а если ханские сыновья примкнут к России, тогда что? Вы ведь одни останетесь.
— Не знаю… — пожав плечами, тихо промолвил табынец и, подумав немного, добавил: — Надо бы посоветоваться с другими начальниками. А пока мне нечего тебе сказать.
Беседа затянулась. Тюлькесура с воодушевлением поведал о нынешней жизни башкир, прежде находившихся в подчинении четырех ханств, сказал, что теперь они вольны и снова владеют завещанными им предками землями-водами и лесами.
— Наши деды своей волей вошли в Россию и сделали башкортов свободными. Выгода нам от того союза была большая. Если бы Иван-батша не расправился с нашими врагами, мы вряд ли бы помнили теперь, что предки наши были башкортами, остались бы без своего языка.
Утямыш покачал головой.
— Да, вижу, польза вам от батши была немалая. Зато нам сибирские воеводы житья не дают. У них одно на уме — поскорее нажиться. Жадные да ненасытные, они без конца грабят, убивают наших людей. Хищников мы и то меньше боимся, чем душегубов этих. Потому и прибились к сыновьям Кучума. Не от хорошей ведь жизни, сам понимаешь…
Услышав такое, Тюлькесура понял, что ему не удастся здесь кого-либо переубедить, и, распрощавшись с хозяевами, поехал дальше.
Между реками Ишимом и Обаги он нашел царевичей Каная и Азима. Они встретили единоверца как дорогого гостя. Заведя Тюлькесуру к себе, Кучумовичи предложили ему угощение. Но как только тот завел разговор о союзе с Россией, гостеприимные хозяева насупились.
— Мы не верим вероломным урысам! — выпалил Канай.
К нему присоединился Азим:
— Эти чужаки страшнее лютого зверья!
— Знал бы ты, что они тут вытворяют! Сколько хозяйств, домов разворотили, женщин и детей распродали понаехавшим из России алпаутам[39]. Слыхал, как воевода Щербатов с нашим братом Кубей-Муратом поступил?! Тот приехал к нему по делу, а его — в кандалы да в Маскяу. Вон и Минлебай-абыз хотел Белому батше присягнуть, отправился к тюменскому воеводе. С тех самых пор ни слуху о нем, ни духу. И кто нам скажет, что стало с братом Ишимом, которого уфимский воевода к царю отправил?..
— Насчет этого не беспокойтесь. Нагой — хороший человек, умный. Другим воеводам — не чета. Слово свое держит, — сказал Тюлькесура, а сам подумал: «Если Ишима не отпустят, вина будет на мне. После этого никто уже не поверит ни единому моему слову…»
Канай покачал головой.
— Уфимского воеводу мы не знаем, а тебе доверяем.
Поблагодарив его, Тюлькесура, вспомнив про интерес Нагого к царевичу Али, высказал желание с ним встретиться.
Хозяева снова помрачнели.
— Про Али нам ничего неизвестно.
— Разве вы с ним не общаетесь? — изумился гость.
— Нет!.. — резко ответили ему.
«А еще говорили, будто доверяют мне», — с обидой подумал Тюлькесура и вышел из юрты.
Невдалеке, шагах в пятнадцати, его поджидала группа башкир-табынцев. Они радушно приветствовали знатного гостя:
— Ассалямагалейкум!
— Вагалейкумассаллям, — ответил Тюлькесура. — Как поживаете?
— Иншалла, покуда имен-аман!
— Какое у вас ко мне дело?
— Да вот, хотели спросить, не нужна ли помощь. Ты только скажи. Мы готовы пособить.
Прежде чем ответить, Тюлькесура подумал.
— Я хотел потолковать с Али-ханом. Кто-нибудь из вас знает, где его стан? — спросил он.
— Я знаю! — тут же откликнулся какой-то долговязый парень. — Али в пяти днях отсюда. И с ним наши братья сынрянцы и мякотинцы…
— А проводить меня к нему сможешь?
— Смогу, конечно! Когда поедем?
— Да прямо сейчас, — сказал Тюлькесура.
Их разговор подслушивали притаившиеся невдалеке кучумовичи. Один из них выступил вперед и подозвал к себе джигита:
— Подойди-ка, хочу тебе кое-что сказать!
Тот послушался и, отделившись от товарищей, направился было к царевичам, как в эту самую минуту навстречу парню бросился какой-то нукер и одним махом снес ему саблей голову.
— Тварь продажная! — крикнул Канай.
— И так будет с каждым, кто продастся урысовым соглядатаям, — вторил ему брат. Однако связываться с вооруженными конниками кучумовичи не посмели.
Тюлькесура был потрясен свершившейся на его глазах жестокой казнью безвинного человека, но лезть на рожон не стал.
— Да какие уж там соглядатаи! Мы приехали с добрыми намерениями. Что поделаешь, раз вы не понимаете, что к чему, — с болью произнес он и вскочил в седло. — Прощайте! Может, когда еще свидимся. Приезжайте к нам в любое время. Мы не злопамятные!..
Он возвращался домой не в духе, оттого что поездка за Урал не удалась. А вскоре до тамьянского вождя дошел слух, будто сынрянские башкиры из Верхотурского уезда отказались подчиняться воеводам и согласились платить ясак ногайским мурзам, вызвавшимся защищать их от произвола русских.
Потом Тюлькесура узнал, что после его отъезда братья-кучумовичи разорили несколько ближних русских селений. К ним примкнули кочевавшие на берегах Яика ногайцы, бежавшие туда после разгрома орды, распоряжавшейся некогда юго-восточной частью Башкортостана. Объединив силы, они готовились к нападению на основанные русскими сибирские городки. Однако начавшийся в самый решающий момент раздор помешал им осуществить задуманное. Ногайские мурзы, отделившись со своими отрядами от объединенного войска, разъехались. И оставшиеся без их поддержки кучумовичи были вынуждены вернуться в кышлау-зимовье.
Несмотря ни на что, Али-хану удалось-таки собрать большое войско числом свыше тысячи человек, с которым он намеревался напасть на Тюменский уезд. Но весть о том, что из Москвы возвращаются некоторые из его родственников, заставила его передумать, отказаться от затеи.
Эти события совпали по времени с начавшейся в России смутой…
XXV
С 1598 по апрель 1605 года государством правил Борис Годунов — родной брат царицы Ирины, удалившейся в монастырь после кончины государя Федора Иоанновича — сына Иоанна Грозного. Пора недолгого царствования Бориса ознаменовалась не только борьбой за власть и жестокими расправами, но и неурожаями, повлекшими за собой страшный голод. И как раз в это лихолетье Россию взбудоражил слух о чудесном спасении царевича Дмитрия, погибшего в Угличе еще в 1591 году.
Самозванец объявился в 1602 году в Польше, где был поддержан знатью, в особенности воеводой Юрием Мнишком, собравшим для него при попустительстве короля Сигизмунда частную армию. А спустя два года Мнишек и Лжедмитрий подошли к границе с Россией. Под началом у них было свыше тысячи польских гусар, с полтысячи пехотинцев и две-три тысячи примкнувших к ним запорожских и малороссийских казаков.
Получив в середине октября первые известия о вторжении войска самозванца в Россию, царь Борис потребовал срочно, в течение двух недель, собрать дворянское ополчение. Приказ пришлось повторять трижды, ибо многие дворяне пытались уклониться от службы. И ополчение собралось в Москве с опозданием на полмесяца.
Командование армией было поручено вначале московскому воеводе Дмитрию Шуйскому, затем — князю Федору Мстиславскому.
Двадцать первого декабря пятнадцатитысячная армия Лжедмитрия атаковала превосходившую ее в три раза царскую рать. В том бою Мстиславский был ранен, после чего войско перешло под начало Голицына, Телятевского и Шуйского. Не сумев использовать свое численное преимущество, они отступили.