И так я взбудоражился от своей догадки, что еле-еле выдержал эти полдня на хуторе.
Агитбригадовцы давали представление. Так как состав был в усеченном виде, то Нюра и Люся танцевали, Зёзик им аккомпанировал сперва на скрипке, а затем — на баяне. Жорж продемонстрировал несколько силовых трюков, потом они с Люсей на пару жонглировали. Моя роль была, как обычно — вовремя подавать и относить на место реквизит.
Затем, в заключение, Нюра, Люся и Жорж сыграли небольшую антирелигиозную сценку, где Люся опять изображала попа, а Нюра и Жорж — обманутых прихожан.
Я стоял и держал в руках красные флаги, которые надо было подать Нюре, после того, когда они споют финальный куплет первой части.
И вот, взявшись за руки, Жорж и Нюра подошли к краю сцены и громко запели:
— Мы докажем, что с завета
Никакого толку нету
И рабочим по христу
Вовсе жить невмоготу!
По евангельской затее
В рай доедем без затей…
И речитативом, почти крича, продекламировали:
— Живём не по писанию и никаких гвоздей!
Дальше по сюжету посрамлённый поп (Люся Пересветова) бегала по сцене и грозно махала кадилом, а после этого Нюра и Жорж должны были исполнить акробатический танец с красными флагами.
И тут Зёзик, который лихо аккомпанировал на баяне, побледнел и схватился за живот.
— Что случилось? — шепотом спросил я.
— Ой, не могу, — прохрипел Зёзик, зеленея на глазах, — живот прихватило, кишки так режет, что не могу больше.
— До конца полчаса примерно осталось, — я торопливо подал флаги Нюре, в глазах которой застыл вопрос, что, мол, за заминка.
— Ой, больше не выдержку, — чуть не плача, Зёзик торопливо стянул ремни баяна и мелкими деревянными шагами, но быстро-быстро, побежал прочь от площадки для представления, по направлению к лесочку.
В это время Нюра как раз уже вскочила на плечи Жоржу и высоко подняла красные флаги в руках. Она должна была под музыку изображать патриотические фигуры.
Только музыки-то не было.
Я стоял, и растерянно смотрел то вслед убегающему Зёзику, то на побледневшую от волнения Нюру.
Пауза затягивалась. В толпе крестьян послышались шепотки.
Ситуацию надо было спасать — я схватил баян и, как сумел, заиграл первый попавшийся более-менее бравурный мотивчик, который только смог вспомнить.
Нюра и Жоржик хоть и выглядели слегка удивлёнными, но с честью исполнили танец, затем Люся Пересветова спела злую песенку посрамлённого попа, затем Нюра и Жоржик речитативом продекламировали победные куплеты и на этом представление закончилось.
Селяне были довольны, многие подходили, жали Жоржу руку, одобрительно кивали Нюре и Люсе. Вскоре появился взволнованный Зёзик.
Он подошел к нашим и сказал:
— Ребята, извините, я все представление вам запорол. Живот так прихватило, что пришлось бежать в кусты. Не надо было мне вчерашнее молоко допивать.
— В каком смысле запорол? — удивилась Нюра. — Всё нормально же станцевали.
— Без музыки только…
Я про себя хмыкнул. Сцена была сделана на высоких сваях и оттуда им не было видно, кто играл внизу.
— Как без музыки? Ты о чем? Музыка же была, — захлопала глазами Нюра. — Только другая.
— Это не я играл, — развёл руками Зёзик.
— Генка, ты, что ли? — повернулась ко мне Люся.
— Вот это да! Вот уж не ожидал от тебя, Капустин, — усмехнулся Жорж и крепко тряхнул меня за плечи.
— Зёзику стало плохо, он убежал, надо было спасать ситуацию, — скромно пояснил я, — что-то такое вспомнил, ну и сбацал более-менее подходящее.
— Более-менее подходящее, говоришь? — хмыкнула Нюра и повернулась к остальным, — а ничего, товарищи, что он «Либертанго» Пьяцоллы соло сыграл, причем без единой ошибки!
— Да ладно! — выдохнула изумлённая Люся.
— Я точно говорю! Всё-таки я полтора курса консерватории закончила!
Глядя на их вытаращенные глаза, я понял, что с Пьяцоллой я прокололся капитально.
Обратный путь пришлось отбиваться от вопросов агитбригадовцев, которые пристали, как смола, мол, откуда я так играть умею.
И вот что им отвечать?
Поэтому я делал крайне сконфуженный вид или отшучивался. А сам аж подпрыгивал от нетерпения: сейчас вернемся и надо срочно поговорить с отцом Анфисы.
Наконец, мы-таки доехали до двора, где квартировали наши, и я уже напрягся, что сейчас ещё и Гудков присоединится к экзекуции по выяснению моих внезапно проснувшихся великих музыкальных талантов.
Но не успели мы слезть с телеги, как из дома выскочил взволнованный Гришка Караулов и выпалил:
— Новость знаете? Бабу Фросю сегодня убить пытались!
У меня аж торба из рук выпала.
— И что? Убийцу нашли?! — загомонили все одновременно.
— Она живая?
— А кто это?
— Не может быть!
— Да ты что!
А я сидел как громом пораженный — вся моя стройная теория рассыпалась прахом. Мотива убивать старушку у отца Анфисы вообще нету.
— Живая она, — усмехнулся Гришка, — такие старушки, они же непотопляемые. Она в платке была, а под платком ещё толстый шерстяной чепец, вот ушибло её только.
— Так она видела убийцу?
— Думаем, что видела, — кивнул Гришка, — но она без сознания ещё. Послали срочно в Красный Коммунар за лекарем.
— А где она?
— А убийца за ней не вернется?
— Её пока в сельсовет отнесли. Гудков с Петром и Зубатовым там караулят.
Мы бросились к сельсовету.
Невзирая на холодный пронизывающий до костей ветер, который тащил мокрую взвесь, у сельсовета собралось много людей. Почти всё взрослое население Вербовки. И даже с окрестных хуторов люди были. Привезенный из Красного Коммунара врач хлопотал внутри. Ему помогала Зинаида, женщина, которая в Вербовке выполняла всякие несложные медицинские манипуляции — вывих там вправить, рану зашить, ну и всякое по мелочи.
Все стояли и терпеливо ждали, когда баба Фрося очнется. Две смерти и одно покушение — это для маленького села уж слишком. Люди были встревожены, напуганы. Все кучковались, хмуро поглядывали друг на друга и тихо переговаривались между собой.
Наши агитбригадовцы тоже были здесь, только сгрудились чуть в стороне. К ним подошли Сомов, Лазарь и хромой Фадей, который был пастухом в Вербовке и, как я понял, приходился каким-то дальним родичем жены Сомова. Я отошел в сторону, натянув старую шапку почти до бровей, и старался быть в толпе среди крестьян, вдруг что услышу.
Наконец, на крыльцо вышли покурить Гудков и Пётр. К ним сразу кинулся народ, посыпались вопросы:
— Ну что там?
— Что?
— Как она?
— Очнулась?
— Что говорит?
Пётр хотел что-то сказать, но Гудков покачал головой.
Но народ не унимался, вопросы и предположения сыпались один за другим, поднялся шум.
Гудков не выдержал:
— Пока не пришла в себя. Так что ждём, товарищи! И не шумим! — веско сказал Гудков, нервно затушил недокуренный бычок и они с Петром торопливо вернулись обратно.
Народ, получив пусть и небольшую, но порцию новостей, зашушукался с новым жаром. Все обсуждали, спорили, доказывали. Градус напряжения скакнул вверх.
В толпе я увидел отца Анфисы. Он тоже пришел узнать. Стоял бледный, поседевший от горя.
Мы простояли так ещё примерно час, я окончательно задубел, даже куртка, которую дала мне добрая Клара, не помогала согреться. И вот, наконец, из сельсовета выскочили Гудков, Зубатов, Пётр, и с ними ещё один человек, чернявый, горбоносый — как я понял, это был следователь. Они бросились в толпу, расталкивая людей, прямо к Лазарю и скрутили его за руки. Тот закричал не своим голосом. Он пинался, отбивался, но к ним подбежал ещё Жоржик, и парни всей толпой повалили его, связали и увели.
Все были в шоке.
Лазарь! Кто бы мог подумать!
Нет, невозможно! В это невозможно поверить!
Вечерело. Обычно в это время все селяне спокойно занимались своими хозяйственными делами, но только не сегодня. Вербовка гудела, бурлила и волновалась, как штормовой океан перед цунами. Люди битых полдня не расходились от сельсовета, хоть и перемёрзли. Баба Фрося пришла в себя и таки дала показания. И показания странные. Дурацкие показания. Дескать, мол, Лазарь — чернокнижник, занимался чародейством, ворожбой и всяким непотребством. И потому убил Анфису и Василия и пытался убить её.
Многие решили, что бабка сошла с ума.
Гудков тоже считал, что она, после удара, повредилась в уме. А вот Зубатов спорил, он утверждал, что бабка Фрося просто сводит счеты с передовым комсомольцем. Как бы там ни было, но следователь собирал показания со всех, и Гудков с нашими парнями ему помогал.
Я чувствовал, что Лазарь стопроцентно выкрутится. Начнет напирать, что раз бога нет, значит и чернокнижия не бывает, и выкрутится. Поэтому первое, что я сделал — отправился к дому Сомовых. Надо было поговорить с Серафимом Кузьмичем, пока Лазаря не выпустили.
И сейчас мы сидели на завалинке перед домом. Мы — это я, Серафим Кузьмич и Енох, который упросил меня взять его дощечку с собой, узнав, куда я иду.
— Мда-а-а-а… дела, — глухо протянул Серафим Кузьмич. — А я сразу понял, что этот Лазарь тот ещё злодей. Ещё когда он под капусту яд сыпать начал.
— Но зачем он их убивал? — не мог понять я, хотя бабке Фросе почему-то поверил, кстати, ещё в первый раз, когда она к нам приходила.
— Насколько я понимаю, тут всё просто, — важно изрёк Енох и снисходительно посмотрел на нас с Серафимом Кузьмичом, — однажды Анфиса увидела, как Лазарь магичит и, после того, как Василий бросил её, она прицепилась к Лазарю, чтобы тот сделал приворотное зелье, приворожил и вернул её любимого. Лазарь отнекивался, сколько мог. Тогда Анфиса пригрозила, что расскажет всем, чем он занимается. Лазарь испугался и убил её.
— Ну, предположим, в это я кое-как, с натяжкой, поверить ещё могу, — скептически сказал я, — А Василия тогда за что он убил?