— Он специально начинает!!!
— Хитрый какой!!
Зал зашумел, зашелся в крике.
— Тихо! — спокойно сказал Виктор и зал словно вымер. Наступила такая тишина, что слышно было как заурчало в животе одного из воспитанников.
— Продолжай, — повернулся он ко мне.
Я развёл руками:
— Я все сказал.
— То есть ты не отрицаешь, что специально нанёс увечья Чумакову?
— Увечья чем? — изумился я, — неужели череп Чумакова мягче пшённой каши на молоке? Хотя нечто подобное я и предполагал.
В зале послышались смешки.
— Прекратить! — рявкнул один из воспитателей.
— А где вы были, уважаемые вожди СТК, когда ваш пресловутый Чуня, он же Чумаков, ещё с четырьмя подельниками ворвались в спальню бригады номер пять, набросили на меня одеяло и избили меня? Где было ваше советское воспитание? И ведь это не только меня. Других воспитанников Чуня и его банда регулярно избивают и запугивают. Что это за соцвос такой у вас, а? Элита, которая безраздельно властвует над остальными, обычными детьми? Так разве мы в 17-м все эти элиты не разогнали к чертям собачьим?
— Капустин, не выражайся, — подал голов второй воспитатель.
— А если у меня нет слов? — вскипел окончательно я, — пройдитесь по спальням воспитанников, поспрашивайте их, как Чуня глумится над ними.
— Стукач!
— Доносчик! — закричали несколько пацанов.
Но меня этими детскими выходками «на слабо» не проймёшь.
— Ещё раз повторяю, — банда под предводительством Чумакова регулярно избивает и запугивает детей на протяжении уже длительного времени. Готов повторить свои слова перед милицией, в суде, в прокуратуре. Я надеюсь, вы, уважаемые СТК, уважаемые воспитатели, напишете соответствующее заявление после этого заседания, пусть разбираются и ищут виновных, кому это было выгодно.
— Да что ты говоришь такое! — вскипел первый воспитатель.
— Вы меня на СТК зачем позвали? — удивился я, — чтобы публично обличить? Покарать? Или найти истину?
— Да ты посмотри, как он заговорил, — возмутился второй воспитатель, — научился там на агитбригаде богемы этой.
— Слышал бы вас Макар Гудков, — зловеще посмотрел многообещающим взглядом на него я. — Мы там, между прочим, не ерундой занимаемся, а ведем культурно-просветительскую агитацию, считай войну с мракобесием, среди народных масс.
И воспитателя проняло: он минут десять меня отчитывал, отчитывал. Я чуть не задремал, слушая о том, каким должен быть советский человек и какой есть я.
Я его не переубеждал и не доказывал. Во-первых, лень. Во-вторых, я не ставил себе задачу изменить его мировоззрение. Пусть считает, как считает.
В общем, впаяли они мне наказание — две недели убирать после основных работ мусор на главном школьном дворе и на площадке с цветниками. Причем не одному, а… тадам! — вместе с Чуней! Педагоги трудовой школы имени 5-го Декабря посчитали, что общий труд нас сблизит и возлелеет в наших душах чувство прекрасного.
Ну-ну…
Как только меня выпустили с изолятора (а случилось это сразу после заседания СТК), как я моментально бросился к библиотеке, где за кадкой с фикусом я припрятал тогда деревяшку.
В библиотеке было шумно, народ готовился к конкурсу самодеятельности.
Отмахнувшись от кого-то из пятой бригады, я полез за кадку. Дощечки нигде не было! Я уже и так, и эдак всё обшарил, даже под кадку заглянул, умудрившись кое-как сдвинуть неповоротливую конструкцию. Но дощечки не было!
Как же так?
В растерянности я сел прямо на пол и уставился на злосчастный фикус немигающим взглядом. Я же точно помнил, что перед отъездом оставил её где-то тут. И вот что теперь делать?
Рядом прошла какая-то девочка. Увидев меня, сидящего на полу, она вернулась обратно и строго спросила:
— Ты почему сидишь на полу, Капустин?
Я поднял глаза — на руке у нее была красная повязка. Дежурная, значит.
— А что тут поменялось, не могу понять? — спросил я, кивнув на фикус.
— У нас же воскресник был, — удивилась она, — мы тут всё поубирали. Ого, сколько хлама и мусора здесь было! Нужно почаще такие воскресники проводить!
— А дощечка там была? — замирая, спросил я мгновенно ставшими непослушными губами.
— Да чего там только не было, — хмыкнула она.
— А где вы весь этот хлам дели? — с надеждой спросил я.
— Как Виктор и сказал — сожгли на костре! — похвасталась она. — Хороший костёр получился.
О, нет! Енох!
У меня сердце рухнуло вниз.
Оставалась последняя надежда — в кармане моего пиджака была щепка. Я бросился к себе, в спальню.
— А где моя одежда? — спросил я дежурного.
— Всё собрали и отнесли в прачечную, — строго ответил он, — ты что, Капустин, забыл, что ли? Сегодня же санитарный день.
У меня аж затряслись руки.
Я рванул к прачечной, вдруг не успели ещё постирать!
Но нет, мой пиджак уже сох на натянутых длинных верёвках вместе с остальной одеждой других воспитанников.
Я бросился к нему и полез в карманы — щепки там не было!
— Что ты ищешь, Капустин? — спросила одна из прачек.
— Да я тут в кармане кое-что забыл, — растерянно ответил я.
— Даже не ищи, — замахала руками женщина, — перед стиркой все карманы дежурные вытряхивают. А мусор сметают и в печку. Так что иди отсюда!
У меня волосы зашевелились на голове.
Я вышел за прачечную и тихо позвал:
— Енох! — никакого ответа.
Тогда я крикнул чуть громче:
— Енох!
Опять без изменений. И тогда я заорал что есть мочи, уже не надеясь ни на что:
— Ено-о-ох!
Глава 33
Я высыпал опавшую листву, обрывки бумажек, куски досок и щепок, и прочий мусор из тачки в общую кучу, и устало выдохнул — до конца назначенной ежедневной «отработки» оставалось ещё около часа, а я уже совсем что-то замотался.
— Капустин, хватит лодырничать, возле Доски почёта еще много мусора осталось! — заявил Чуня, глядя на меня наглым взглядом.
Я вздохнул и поплёлся туда. Вот же «повезло» — мало того, что СТК назначил трудовую повинность за мой проступок, так ещё отрабатывать велели вместе с Чуней. Но и этого оказалось мало садистам от педагогики — в нашей бригаде из двух человек бригадиром поставили Чуню.
Можете себе представить, как этот малолетний засранец принялся самоутверждаться за мой счёт? В общем, терпение моё и так уже было на исходе и лишь необходимость поскорее получить реабилитацию, чтобы отправиться в столицу на поиски злоебучего Мамбурина, удерживала меня от необдуманных поступков. Например, сломать Чуне нос.
— Капустин! — опять заорал придурок, — ты здесь плохо убрал!
— Где? — удивился я, ведь я точно помнил, что убрал там нормально.
— Вот где! — хохотнул Чуня и высыпал на только что убранное мною место у овальной клумбы кучу окурков из большого вазонного горшка, который местные рабочие — истопник, дворник и мастера школьных цехов, использовали вместо пепельницы. Причём говнюк постарался рассыпать их на максимально большую площадь — веером.
— Ну что же ты, Капустин? — уже открыто глумился надо мной Чуня, — иди убирай! Я кому приказал! Языком вылизывай, гнида! Бегом!
— А то что будет? — тихо, но отчётливо спросил я.
— Ты уже забыл, как мы тебе тёмную устроили, урод? — откровенно забавлялся над ситуацией Чуня, — можем повторить!
— И вот так, девушки, он постоянно у нас в школе развлекается, — обратился я к стоящим уже минуты три за спиной у Чуни Наташе и Смене, которые всё прекрасно слышали. — Сами же видите.
— Ч-что-о-о? — хрипло заблеял Чуня, который от испуга аж дёрнулся и уставился на девчонок полубезумными глазами.
Да и девушки стояли явно в шоке.
— А теперь скажите, товарищи комсомолки, как мне следует поступить? — продолжил я, — Идти и покорно убирать эти окурки, раз бригадир велел? Или сломать Чуне нос и опять сидеть в изоляторе?
— Погоди, Геннадий! — выкрикнула Наташа нервно, — мы сейчас дежурного позовём! Нужно на СТК, раз такое дело!
— Как ты мог, Чумаков! — со слезами в голосе воскликнула Смена.
— Да вы всё не так поняли! — тоненьким голоском заверещал Чуня, — это мы так тренируемся! Номер у нас, к самодеятельному конкурсу! Ну скажи им, Капустин!
Но Наташа и Смена не стали слушать его до конца и уже убежали искать дежурного. Чуня разразился потоком ругательств и угроз в мой адрес.
Ну, а я молча стоял и улыбался.
Нужно ли упоминать, что после СТК с меня наряды по уборке территории моментально сняли, а вот в изолятор отправился теперь уже Чуня.
С утра погода была расчудесная, а воздух настолько чист и прозрачен, что от избытка чувств хотелось петь и кричать. Но я не стал ни петь, ни тем более, кричать — с дисциплиной на территории трудовой школы было ой как строго. Вместо этого я направился в город. Заведующий ещё не вернулся, экзамены были назначены лишь на следующий день, от работы меня, благодаря Чуне, освободили, поэтому дежурный воспитатель не нашел причины не отпустить меня в город. Тем более, я сказал, что мне нужно к товарищам по агитбригаде.
На самом же деле я хотел прикупить там новую одежду. Слишком уж запомнился мне оценивающе-презрительный взгляд, которым одарила меня Изабелла в первые минуты знакомства.
Я шел по городу, беззаботно насвистывая незатейливый мотивчик, пока не поравнялся с церковью. Точнее, бывшей церковью, а нынче складскими помещениями для деревянных изделий. Как и в прошлый раз, там крепко пахло сосновой живицей и дубовой стружкой, а рядом крутилась всё та же призрачная старушонка и сварливо ворчала на разбросанные там и сям по двору штабеля досок.
— Добрый день, бабушка, — сказал я.
— Добрый, добрый, — приветливо заулыбалась женщина, — ну что, нашел ты отца Демьяна?
— Нашел, спасибо вам, — поблагодарил я, не став вдаваться в подробности, что случилось со священником дальше.
— Он помог тебе? — продолжила допрос неугомонная старушка.
— Конечно помог! — кивнул я. — Дал мне аж две книги.
— А почему же ты такой смурной? — прицепилась назойливая старушка.