Странно. Чертовщина какая-то.
Вполне возможно. Что тут какой-то особый энергетический фон, и он блокирует все эти призрачные проявления. Ведь не могут же мои призраки сюда выходить. Енох, говорил. что тут «кисель». Возможно, концентрация этого энергетического «киселя» здесь максимальна, поэтому я ничего и не вижу. Ладно, всё равно они потом наружу выйдут, там и погляжу, есть нити или нет.
Тем временем появился их главный проповедник. Статный высокий и даже красивый мужчина, еще вполне не старый, лет под пятьдесят. Он был одет в белые одежды, напоминающие библейские туники, и в алый плащ, в который он картинно кутался, длинные волосы до плеч схвачены алым ремешком на лбу. И волосы, и аккуратно подстриженная борода были у него седыми.
Он вышел на середину, окинул всех пристальным взглядом, под которым гул голосов стих, немного дольше задержал взгляд на нас, затем хорошо поставленным баритоном, от которого аж мурашки пошли по телу, начал проповедь:
— Братия и сестры! Чада Божий! Благо тому, кто, принимая учение нашей Истинной Веры к сердцу, услаждается им! Сердце, согретое любовью к заповедям Господним, облегчит исполнение их… Ныне предстоит нам с вами постичь, что во Вселенной два великих Начала, незнание сокрытых Тайн о Коих вынуждало людей думать о Них как об одном и том же Источнике… Постигайте, чада Божий, великую Тайну, что Творец Вселенной и Отец наш Небесный не есть один и тот же Источник…
— Во заливает долгогривый как, — с каким-то восхищением что ли прокомментировал Зёзик.
— Воздействует голосом, — ответил Зубатов.
— Голосом нельзя воздействовать, только гипнозом, — не согласился Бывалов.
Они переговаривались вполголоса, и проповедник, которому это явно мешало, прекратил свою речь и умолк, прервав проповедь и недобро глядя на нас тяжелым взглядом.
Прихожане, удивлённые тем, что проповедь не продолжается, начали поворачивать головы к нам.
— И кто же вы такие, чада неразумные, что пришли к нам в Господний Дом и мешаете людям божиим приобщаться к Святой Мудрости? — спросил он строгим словно проникающим аж до самого сердца, голосом.
В избе повисла тишина.
— Вы продолжайте, продолжайте, — скептически отмахнулся Гудков, — нам интересно послушать и понять, чем вы так этим людям головы забили. Продолжайте!
— Узрите, братия и сестры, как души этих заблудших рабов божиих пребывают во тьме! Не видно ни света, ни теплоты в душе их, как будто их совсем не касался огонь благодати, как будто они не христиане, а нехристи, язычники! — унизанный тяжелым золотым перстнем палец проповедника обличающе уставился на нас.
— Эй, дядя, ты разве не в курсе, что рабство давно отменили?! — не выдержал Бывалов и задал нетолерантный вопрос.
Гудков глянул на него недовольно, но было уже поздно.
Толпа заволновалась, запенилась. Послышались гневные возгласы. Какие-то здоровые мужики, начали приближаться к нам, что-то свирепо выкрикивая, но что конкретно, в таком шуме было не понятно.
— А ну тихо всем! Стоять! Тихо я сказал! — Гудков выхватил наган и пальнул в воздух. Бабы пронзительно завизжали, и толпа, толкая друг друга, ломанулась к выходу.
Глава 21
В избе остались только мы и сектантский проповедник.
Несколько долгих секунд он смотрел на Гудкова, а Гудков — на него. Когда же, наконец, соревнование в гляделки было закончено, проповедник совершенно спокойно спросил:
— Ну и зачем было людей будоражить?
— Чем меньше опиума для народа — тем лучше, — заявил Гудков, но наган убрал.
— Пришли незваными, нашумели, помешали людям слово божие познавать, да ещё и стрельбу в храме устроили! — попенял нам проповедник, — гореть вам после смерти в гинее огненной!
— Ты Морозов? — перебил разбушевавшегося проповедника Гудков.
— Отец Епифан, — прогудел проповедник.
— Ты мне не отец, — зло ощерился Гудков, — я своего отца хорошо помню. Он такой дурней не страдал.
— И заблудшие души… — начал было Епифан, но Гудков опять перебил:
— Это ваши сектанты Григория нашего побили?
— Не знаю о чём ты, — осторожно ответил Епифан.
— Ночью принесли нашего агитбригадовца в бессознательном состоянии, — сказал Макар, — он в село ходил. Твоих фанатиков работа?
— Народ в Яриковых выселках сплошь мирный, мухи не обидит, — заявил Епифан категорическим тоном.
— Ага, только весь скот за одну ночь перерезали, — ядовито подколол его Зёзик.
— Ты раб божий… — начал было Епифан, но приход другого человека не дал ему закончить.
Здоровенный курносый мужик, с пудовыми кулачищами и раскудрявым чубом, вошел в молельный дом и зло зыркнул на нас:
— Это кто тут святого человека обижает? Ворвались в дом молитвы и пальбу подло устроили!
— А ты кто такой? — и глазом не моргнул Гудков, — вали давай отсюда. Мы сами разберёмся.
— Меня зовут Митрофан Анучин, — нахмурился мужик.
— А-а-а-а! тогда ясно, — растянул губы в улыбке Гудков, — главный сатрап на селе и эксплуататор?
— Кто эксплуататор?!
— Ты! — палец Гудкова уставился на Митрофана, — трёх малолетних батраков не ты ли, случаем, в рабстве удерживаешь?
— Уже наплели! — зло прищурился Анучин, — небось Степанов, гнида такая, наврал?
— Неважно кто, — оборвал его Гудков, — зато теперь мы точно знаем, что ты контра и мироед! И депешу в город отправили. Так что жди гостей, эксплуататор хренов! Мы вашу эту богадельню враз искореним!
— Ах ты ж падла! — зарычал Митрофан и бросился на Гудкова, размахивая кулачищами.
Еле растащили.
— В холодную его! — хватаясь за шею, прохрипел Гудков, — сейчас из города следователь приедет, а мы потом сходку сельской бедноты проведем! Ещё посмотрим, что люди скажут!
— Проводите! — прохрипел Митрофан, которому парни сдавили горло и закрутили руки назад, — люди вам скажут, что враньё всё это! И что ты тогда делать будешь? Ноги мне целовать и прощения просить?!
— Да там сектанты одни, ты же сам видел! Они же фанатики! Что они тебе скажут?! — возмутился Зубатов, утирая кровь с разбитой брови.
— А где Епифан делся? — выпалил Бывалов, удерживая Митрофана в захвате, — как это он так незаметно улепетнул?
— Как улепетнул? — прохрипел Митрофан, — бросил меня тут одного! У-у-у-у, ирод!
— Ты за свои грехи сам отдуваться будешь! — коротко бросил ему Гудков и велел нам, — Семён и Жорж, тащите его в холодную.
— А где ключ? — спросил рациональный Боборович.
— У председателя, — почесал взъерошенную голову Гудков и развёл руками.
— А что, мы с этим к председателю искать его потащим? — выдал сентенцию Жорж (он всегда, когда волновался, начинал выражаться путанно).
— Тащите его к холодной, — распорядился Гудков парням, затем кивнул на меня, — а председателя с ключом пусть Генка найдёт. Зря что ли брали его?!
— И дитё в вертеп свой сатанинский втягиваете! — прохрипел Митрофан, тщетно пытаясь вырваться.
— Дай ему в зубы, — посоветовал Зёзик Бывалову.
— Сам дай! — возмутился Семён, — я подержу, а ты дай!
— Тихо вы там! — вызверился Гудков и вытащил наган, — давайте, действуйте, а мы Епифана этого вашего поищем. Здесь есть запасной выход? Или он через окно сиганул?
Пока они переговаривались, я выскочил из дома молитв и понесся в сторону двора, где жил председатель сельсовета.
Бежать было не так уж и далеко, но дорога была мокрой, глинистой, её развезло, так что, пока добежал — запыхался.
Влетел я в дом вислоусого председателя в тот момент, когда он и вся его семья ужинали.
На покрытом вышитой скатертью длинном столе стояли миски, тарелки, мисочки, горшки, кувшины и супницы. И вся эта посуда была заставлена всевозможной снедью: пироги с мясом, пирожки с рыбой, пирожки с грибами, оладушки, запечённый гусь, тушенная картошка со свининой, тушенная капуста с мясом, жаренные шкварки с луком, гусиный паштет, домашняя колбаса с чесноком, блины с творогом, и ещё всякая еда помельче, типа мочёных яблок или хрустящих огурчиков из бочки — от смеси вкуснейших запахов мой желудок сделал salto-mortal’e и жалобно квакнул.
— З-здравствуйте! — от неожиданности чуть заикнулся я. Настолько разительно отличалась спокойная и по-мещански уютная обстановка в доме председателя от того, что творилось сейчас в доме молитвы сектантов.
— Ты из агитбригады? — вытаращился на меня хозяин, не замечая, что самогонка полилась прямо в тарелку с парящим мясом.
— Ага, — кивнул я и добавил, — извините, что прерываю ужин, но Гудков велел ключ от холодной у вас взять.
— З-зачем? — теперь уже заикаться стал вислоусый.
— Да Митрофана вашего посадить туда надо, — ответил я.
У председателя аж выпала чарка из рук, покатилась по столе и со звоном упала на пол, рядом заголосила хозяйка и ещё какая-то женщина постарше.
— Это что ж творится? — мелко перекрестился вислоусый, но заметив мой взгляд, в последний момент отдёрнул руку.
— Ладно, идём быстрее! — велел он и мы поспешили к сельсовету, где уже нас дожидались парни.
Примечательно, что народ в селе то ли попрятался, то ли им вообще плевать на всё это было. Но никто не бежал спасать Митрофана и проповедником. Да и комсомольцы где-то подевались.
По дороге я не удержался:
— А где вы мясо берёте, раз в селе животных нет? — спросил я.
— Где надо — там и беру, — неожиданно зло буркнул председатель и не стал со мной разговаривать.
Парни впихнули побитого Митрофана в холодную, а сами пошли с председателем составлять акт задержания. Я же остался во дворе один.
Сунулся было в сельсовет. Но на меня замахал руками Бывалов, мол, иди отсюда не мешай.
Ну ладно. Не буду им мешать.
И я тогда побежал обратно к дому молитвы, но там было пусто и тихо. Куда девались Гудков с остальными, поймали ли они Епифана — совершенно непонятно и спросить было не у кого. Все дома стояли с тёмными окнами — село словно вымерло, лишь где-то далеко-далеко, аж на конце другой улицы гавкала собака.