— Хома, ты пошамать принёс? Кушать хоцца… — жалобно протянул маленький рыжий шкет в засаленном пиджаке «на вырост» на голое тело.
Слова «хома» он говорил с ударением на первый слог. Как потом выяснилось, это было прозвище, сокращенно от слова «хомяк». Парня так прозвали за домовитость.
— Не вышло, — вздохнул Хома, мой старый знакомец, который и привёл меня сюда.
— Ничего, завтра, может, повезёт, — сказала девочка и невесело улыбнулась.
— Ты вчера тоже самое говорила, Улька, — грустно сказал чернявый пацанёнок, имя его я не разобрал.
— А вот я принёс, — преувеличенно-бодро сказал я, отгоняя щемящее чувство тоски и безнадёги. — Меня Хома потому и привёл к вам. Показывайте, где обедать будем?
— Да вот тут и будем, — Улька на правах хозяйки показала на перевёрнутый замызганный ящик, который служил им вместо стола.
— А чего грязно у вас так? — удивился я и расстелил на грязных досках ящика кусок газеты, в которую торговка завернула мне пироги. — Ну я понимаю, не всегда пошамать что бывает, но гнилую солому подмести можно? И ящик этот почистить?
— Да мы тут второй день только, — пояснил чернявый паренёк, завороженно глядя жадными глазами, как я споро выкладываю из торбы колбасу, жаренную рыбу, пироги и огромный кусок запечённого сыра с изюмом.
Конфеты я тоже купил, но сейчас пока не выложил. А то знаю я этих детей — сразу начнут из сладкого.
— Руки, конечно вы не моего? — строго спросил я.
— Так воды у нас нету, Гена, — вздохнул Хома, — мы раньше жили на чердаке старого дома, там печку топят и тепло было от ко́мина, так там и колонка рядом в соседнем дворе была. Так что у нас чисто было и мы мылись. А потом туда комышовские пришли и нас выгнали. А здесь до колодца далеко. И там гимназисты нас бьют и камнями бросаются. Мы туда редко ходим, а воду только для попить бережем.
У меня аж в горле запершило.
— Но ты не думай, мы вот скоро уже немного денег соберем, Шпильке ногу подлечим и в деревни уйдём. Там летом в лесу жить можно. Халабуду сделаем. А вокруг сады и огороды. Яблоки и картоха будет. А в прудах рыбалка. И раки. Красота.
Малыши радостно засмеялись. Видно, что мечту эту они лелеяли уже давно. И жили той надеждой, что какая красота им будет, когда они станут жить в лесу в шалаше.
— Ну, налетай, малышня! — сказал я, когда закончил нарезать снедь кусками.
Ребятишки, которые сидели и чинно наблюдали за моими приготовлениями, резво начали хватать всё подряд, запихивая еду в рот, глотая целыми кусами не жуя.
Я хоть тоже был голоден, а так как еды было много, то взял небольшой кусочек пирога и принялся потихоньку есть. Но особо аппетита не было.
Уж очень гнетущим было впечатление от всего этого.
Наконец, ребятня наелась, и я спросил:
— Наелись?
— Да, — сыто отдуваясь, счастливо сказал Хома.
Остальные сконфуженно заулыбались.
— Ну тогда вот вам по конфете и начнём серьёзный разговор, — сказал я, вытащил из торбы шесть конфет и раздал всем по одной.
Все моментально стали серьёзными. Даже о конфетах забыли.
Я наклонился к ним и тихо сказал:
— В общем, мне нужно, чтобы вы…
Обратно домой я добрался уже когда солнце свалилось куда-то за крыши домов и стало темнеть. Но фонари ещё не зажгли.
Как ни странно, в окнах дома, где мы квартировали, был свет. Почти во всех окнах.
Хм… странно….
— Что-то опять случилось? — удивился я.
— Сейчас слетаю в разведку, — заявил Моня и первым, пока не сориентировался Енох, метнулся сквозь стену дома.
Енох разразился крепкими непечатными выражениями — ему тоже было любопытно, но он явно не успевал за стремительным Моней.
Через пару минут Моня вернулся, не успел я ещё дойти до входных дверей.
— Ну что там?
— Да всё нормально, — хмыкнул Моня и загадочно добавил, — сейчас сам всё увидишь.
— Тогда зачем ты летал в разведку⁈ — заверещал Енох, — какая от тебя польза?
— Я убедился, что там нет опасности, — заявил Моня и Енох умолк, только злобно ворчал что-то себе под нос.
Я вошел в дом, везде было светло, только никого на первом этаже не было. Я поднялся по скрипучей лестнице. Сверху доносился смех, голоса и звуки музыки.
Может, репетируют?
Гадский Моня иногда так не вовремя любит напускать таинственности. Аж бесит.
Наконец, я дошел до своей квартиры. Рядом, из квартиры Епифана-Зубатова доносился весь этот шум. Звучала музыка, разговоры, слышался звон стекла. Да и запахи еды пропитали весь этаж.
Я, глядя на этих бедных детей, смог тогда съесть лишь крошечный кусочек пирога, так что сейчас мой голод был таков, что я готов был сожрать целого слона. Без соли.
Поэтому недолго думая, я толкнул дверь и вошел внутрь.
Перед моими глазами открылась удивительная картина: все агитбигадовцы, в полном составе сидели за сдвинутыми столами, явно их стащили со всех квартир. И столы ломились от всевозможной еды. Явно ресторанной. Раскрасневшийся от выпитого Зёзик лихо разливал дамам по фужерам, стаканам, чашкам и бокалам (что нашли, туда и разливал) шампанское. Мужики пили водку и коньяки. Все наперебой разговаривали, была уже та стадия опьянения, когда двое вроде как ведут диалог, но каждый о своём, не слыша друг друга.
— О! Генка! Где ты ходишь⁈ — радостно воскликнул Гришка Караулов, увидев меня.
— Иди к нам, Генка! — закричала Нюра и замахала рукой.
— А мы тут только недавно о тебе говорили, — пьяненько подмигнул мне Жорж и икнул.
— Капустин, знакомься, у нас в коллективе новый человек, — старательно выговаривая слова, с серьёзным выражением лица сказал Гудков.
— Это не человек, а барышня! — поправил его изрядно захмелевший Зёзик, — причём очень даже ничего!
— Зёзик! Ну как так можно⁈ — хором, смеясь, возмутились Нюра и Люся, — какая она тебе барышня? Она — человек!
— А что, барышня не может быть человеком? — дискуссия явно набирала обороты и обо мне все уже давно забыли, переключившись на более важные в данный момент вопросы.
— Здравствуйте. Так вы и есть тот самый Генка? — на меня с любопытством уставились чёрные блестящие, с поволокой глаза. — Давайте знакомиться. Я — Шарлотта.
Глава 10
Я окинул взглядом барышню. На вид ей было примерно лет восемнадцать — тридцать. По нынешней моде они сейчас все белили лица для аристократической бледности, густо подводили глаза (чтоб было как у панды) и губы темным, а волосы укладывали так, что сразу и не разберёшь — девица это или зрелая женщина. Вот и Шарлотта была из таковых.
Хоть в комнате было хорошо натоплено, она демонстративно зябко куталась в какие-то бесконечные шали в многочисленных складках и рюшах, завитые волнами короткие волосы жирно блестели то ли от воска, то ли вообще — от бриолина, я особо не разбираюсь в этих бабских штучках-дрючках.
— Шарлотта, значит, — сказал я, и добавил, — и чем же вы, товарищ Шарлотта будете у нас заниматься?
— Я шансонетка! — кокетливо улыбнулась Шарлотта и выпустила струйку дыма. Курила она очень изящно, тоненькую папиросу держала за длинный мундштук и при этом отставляла мизинчик.
— Шансонетка? — вытаращился я.
Нет, я конечно всё понимаю, Агитбригада — это по сути живая газета, театрализованный разговор со зрителем на доступном ему языке, донесение антирелигиозной информации посредством ярких декораций и карнавального выступления. При этом использовались все возможные элементы эстрады и цирка — от хоровой декламации до сальто-мортале или даже танца апашей. Но шансонетка!
Насколько я знаю, комсомольские организации давно и прочно боролись с этим явлением, считая его мещанством и пережитком прошлого. А тут Гудков лично притащил шансонетку в недра Агитбригады! Упасть и не встать! Что-то, как говорится, в лесу большое издохло, не иначе!
Пока я отходил от удивления, шансонетка Шарлотта подставила пустой бокал Зёзику, который щедро плеснул туда шампанского, отпила немножко, а затем протянула мне:
— За знакомство! — сказала она с многозначительным придыханием.
— Ой, извините, я не пью, — ответил я и пояснил, — мал ещё.
Шарлотта капризно надула губки, но тут Гудков попросил:
— Шарлотта, ты же поёшь красиво, спой нам что-нибудь!
— Да, спой! — подхватил Гришка. — Душа просит!
— Пожалуйста!
— Спой!
— Просим! Просим! — отовсюду раздались пьяненькие возгласы.
Шарлотта для виду чуток смущённо поломалась, а потом сказала:
— Но я без музыки не могу.
— Будет тебе музыка!
— Какую музыку ты хочешь?
— Да хоть волынка!
Гудков сказал:
— А на гитаре можешь?
— А то! — томно ответила Шарлотта и повела плечиком.
— Щас будет, — пообещал Гудков, наткнулся взглядом на меня и велел, — Капустин, не в службу, а в дружбу, метнись за гитарой.
— Хорошо, — кивнул я и уточнил, — а где она?
— У Нюры была вроде, — задумчиво сказал Зёзик, — я видел, она после репетиции к себе забрала.
— Это я сперва забрала, а потом Клара её забрала, — ответила Нюра.
— Как Клара?
— Да ладно!
— Не может быть!
— А зачем ей?
— Никак петь собралась! — со всех углов послышалось пьяное ржание и подтрунивание над костюмершей.
— Сказала, что Зубатов её учить будет, — под общий смех пояснила Нюра, неодобрительно покачав головой.
— А то я смотрю, что-то он зачастил к ней, — хихикнул Гришка Караулов.
— Ну так за раз не научишь же! — конец фразы потонул в общем хохоте.
Хотя продолжение я не слушал — вышел в коридор. И направился к Зубатову. Моня увязался за мной. Енох остался там, подслушивать разговоры.
Не успел я дойти до двери Зубатова, как Моня, который успел смотаться на разведку, заявил:
— Его дома нету.
— А где он? — задумался я и спросил, — А гитара там есть?
— Подожди. Я сейчас, — велел Моня и опять просочился сквозь зубатовскую дверь. Невольно я ему позавидовал — хорошо иметь какую-то суперсопособность. Нет, так-то мне нарекать нечего, я сильно отличаюсь от большинства людей, но вот умел бы я проходить через дверь…