Или хоть махорочки?
После попадания сюда я понял, что табак и махорка — это была наиглавнейшая валюта среди простого люда. С деньгами в народе было не ахти, а самогон выпивался сразу. Поэтому приучил себя носить одну-две пачки папирос или брикет махры.
— Папиросы есть, дедушка, — протянул я пачку ему.
— А ты выйми мне, — попросил старик, демонстрируя дрожащие узловатые пальцы.
— Да вы всю пачку забирайте, — сказал я, но вынул одну папиросу и протянул старику вместе с пачкой.
— Это всё мне? — оживлённо обрадовался старик и добавил, — а огоньку не будет? А то я пока кресалом выжгу.
— Да уж, — сказал Моня, бросая глубокомысленные взгляды на холодную печь, которую явно не топили очень давно.
— Держите, — я зажёг спичку и дал деду прикурить.
— Красота какая, — аж зажмурился от удовольствия дедок, выпуская клуб ароматного дыма, — я уже давно без курева сижу.
— А вы сами здесь сидите? — спросил я.
— Сам сижу, — кивнул дед.
— А едите что?
— Ем, — согласился старик.
— А что едите? — опять повторил я, — у вас печь холодная. Печь не топите? Как варите еду?
— Зачем варить? Так Варька же приносит, дочка моя, младшая, — дед смачно выпустил струю дыма. — Катерина, старшая, вишь ты, за матроса замуж вышла и в Кронштадт уехала. А Варька тут осталась.
— А как она приносит, если весь двор травой зарос? — не удержался Моня. — По воздуху летает, что ль?
Дед аж дымом закашлялся. Прокашлявшись, ответил:
— Так она с огорода по меже заходит. Ейный дом с моим огородами жеж стыкуется. Так потому она оттудова и приносит. А зачем ей по улице обходит? Далеко же так. А ей и так некогда. Две коровы у неё и яловая тёлка. И ребятишек семеро. Некогда ей.
Звучало вполне логично, поэтому я повторил вопрос:
— Так что, вы говорите, слышали, дедушка?
— А туточки люди приезжали, — степенно, не торопясь, начал дедок, — как вы комсомольцы, только главнее…
— Коммунисты? — уточнил Моня, дедок завис, а Енох сердито шикнул на него.
— Так что там было? — попытался направить мысли старика в конструктивное русло я.
— А, так я ж говорю! — внезапно рассердился старик, — были они, да.
Он опять надолго задумался, а я укоризненно взглянул на Моню.
Тот опять надулся и вышел из избы.
— Вы их видели? — опять спросил я.
— Кого? — удивился дед.
— Людей этих. Городских. Ну, которые главнее, чем комсомольцы, — напомнил я.
— Да кто ж нынче главнее комсомольцев, сынок? — удивился дед и внезапно рассердился, — ты мне тут зубы не заговаривай! Контра! Мы в семнадцатом таких по степям знатно погоняли! Мне лично Дыбенко руку пожал! Так-то!
Дед опять закашлялся. Пока он кашлял, дверь скрипнула и заглянул Моня-Зубатов:
— Генка! — напряженным шепотом сказал он, — выйди на минутку.
— Я занят! — отрезал я, Моня в последнее время совсем от рук отбился.
— Генка! — продолжал настаивать Моня, — иди глянь! Ты должен это срочно увидеть.
Я вздохнул и сказал:
— Дедушка, я сейчас приду. Я на секундочку.
— В нужник? — догадался дед, — он в саду, увидишь.
— Ага. Я сейчас, — я выскочил во двор. После спёртого и затхлого помещения дышалось легко и свободно, ветер и легкая морось только добавляли свежести.
— Показывай, — проворчал я, стараясь надышаться.
— Вот! — Моня ткнул пальцем в балку над дверью сарая, который изначально когда-то выполнял функцию хлева, а потом был понижен до статуса сарая.
Я взглянул и чуть не выругался — на светлой поверхности балки сажей был нанесён тот же знак, что и у шести жертв, и у Тарелкина, на лбу.
— Опять, — сказал Енох. — Свежий.
Я присмотрелся — действительно рисунок был свежий.
— Сегодня или вчера нарисовали, — сказал Моня, тоже присматриваясь.
— Сегодня! — поправил его Енох.
— А почему не вчера? — заспорил Моня.
— Потому что сегодня полдня моросит дождь. Сажу бы частично смыло. А она совсем свежая.
— Вообще-то да, — согласился Моня.
— Интересно, что это означает у них? — удивился я, — Мефодия больше нет, а кто-то всё равно продолжает тут рисовать всё это.
— Холодно! — поёжился Моня, поднимая воротник и пытаясь натянуть рукава на руки, — хочу обратно стать призраком.
— Да ты зажрался, я посмотрю, батенька, — возмутился Енох, — Генка, ты можешь выгнать Моню оттуда и пустить меня?
— Почему это меня выгнать⁈ — сразу же подскочил Моня, — мне и тут хорошо. А что холодно, так что я сделаю! Ты всё равно не поймешь.
— Тихо вы! — рявкнул я, — устроили тут. А вдруг он или они тут рядом? Наблюдают за нами? Чего вы орете?
— Он первый начал, — мгновенно выкрутился Енох.
— Так, слетай-ка ты вокруг дома, осмотри все сараюшки. И в соседних домах тоже. Есть ли где ещё такие знаки? А мы с Моней вернемся побеседуем с дедом. Жаль, не додумался, надо-то было с собой сахарину для него взять… Да кто ж знал…
Пока я разговаривал с Енохом, Моня, который совсем озяб, вошел в избу. Буквально через секунду раздался его крик:
— Генка!
— Что⁈ — я ворвался в дом.
— Старик исчез! — растерянно сообщил Моня. — Его нету в доме.
Глава 22
— Он не мог вот так просто взять и исчезнуть! — растерянно сказал Моня, оглядываясь по сторонам.
— Ага, ты раньше мог, я могу, а он — не мог! — ехидно поддел его Енох.
— Вот именно! Раньше и я мог. Сейчас — не могу! — вскричал Моня, — потому что я в живом теле! И старикашка этот тоже живой! Он же не призрак! Значит, он не мог!
— Но тем не менее он исчез, — сказал Енох и облетел вокруг Мони по кругу.
— Вот то-то и оно, — скривившись, кивнул Моня, — странно всё это.
— Может, ход какой в стене есть? — спросил я.
— Откуда тут ход? — ответил Моня, — самая обычная изба, тут всего-то один вход, да и то низкий. Я головой ударился, как входил.
— Ты ещё в детстве головой ударился, — опять влез Енох и, видя, что Моня вскипел, поспешно добавил, — а вот Генка прав, здесь подпол может быть. Крестьяне часто устраивают подполы прямо в избе, чтобы зимой овощи доставать легче было.
— Нету здесь никакого подпола, — Моня внимательно осматривал каждый сантиметр поверхности.
— Слушайте, а может он отвёл глаза и стоит где-то рядом? — пришла мне в голову мысль, — ну вы же можете это делать. Почему бы и ему не уметь?
— Исключено, — авторитетно сказал Енох, — я бы его ощутил. Найти бы не нашел, но присутствие ощутил.
— И я, — сказал Моня.
— Тогда ищем, — вздохнул я.
Мы тщетно, в который, раз перерыли все углы крошечной избушки. Заглянули за печь, под печь, в печь, нашли-таки этот чёртов подпол, он оказался неглубоким, мне по пояс, и был завален разным хламом. Видно было, что им давно не пользовались.
— Ума не приложу, куда он делся? — в который раз сказал Моня.
— Откуда уму взяться? — хихикнул Енох, а Моня взорвался:
— Да ты заколебал уже, придурок! Что ты на меня постоянно нападаешь⁈ Всё ему не так! Тебе до моего ума ещё дорасти надо!
Моня вопил и вопил, но сквозь шум я услышал какой-то звук.
— Тихо! — выпалил я и Моня заткнулся на полуслове.
— Слышали?
Призраки прислушались.
— Ничего нету, — сказал Енох.
— Тебе послышалось, Генка, — добавил Моня.
— Нет! Я точно что-то слышал! — не уступал я, — там звук был какой-то. Странный.
— Во дворе? — спросил Моня, — Может, это журавль на колодце скрипнул?
— Или ворота, — добавил Енох.
— Да нет же, — всё не мог успокоиться я, — звук был странным.
Я задумался, припоминая:
— Словно поёт кто-то.
Моня поёжился и пугливо оглянулся на дверь:
— Может, ну его, Генка, а? — сказал он тоненьким голосом, — давай вернемся домой? Мефодия нету, жертвоприношений больше не будет, а то, что тайны некоторые остались — так чёрт с ними. Через три дня уедем отсюда, Гудков говорил. И забудем всё, как страшный сон.
— А если жертвоприношения будут продолжаться? — не согласился я, — как местным жителям быть? Вспомни Лёлю? Вспомни Ирину? Официанта? Вот они чем были виноваты? За что их убили?
Моня промолчал.
— Нам нужно осмотреть здесь все дома и сараи, — авторитетно заявил Енох.
— Но мы же в прошлый раз всё тут облазили! — возмутился Моня.
— За эти дни могло что-то новое появиться, — не согласился Енох, — кроме того, мы тогда всё бегом, бегом. Ничего толком не разглядели. Могли важную улику пропустить.
— Ну вот и осмотри! — сказал Моня.
— Почему я? — рассердился Енох, — вместе и осмотрим.
— Потому что я уже устал! — воскликнул Моня, — я нахожусь в живом теле и устаю как живой человек. А ты — призрак. Ты не устаешь. Вот будь добр исследуй все дворы.
— Так давай поменяемся! — хмыкнул Енох, — а то тело заполучил и больше ничего делать не хочешь!
— Да ты завидуешь просто! — деланно засмеялся Моня.
— Кто завидует, я? — вскипел Енох, — было бы чему завидовать! Ты же, кроме как винище хлестать и баб охмурять больше ни для чего полезного это тело не используешь!
— Я Генку спас! — вскричал Моня.
— Тихо! Опять! Слышите? — сказал я.
— Ага, — прислушался Енох, — на улице.
— Пошли! — велел я и мы выскочили во двор. Со стороны улицы слышалось тихое то ли пение, то ли бормотание, но рассмотреть, кто это, не представлялось возможности — высокий забор перекрывал обзор.
— Лети, глянь, — шепотом велел я Еноху, — только осторожно.
Енох замерцал и исчез.
Мы с Моней остались во дворе.
— Гляди, Генка, — сказал вдруг Моня и показал на траву. — Кто-то здесь прошел.
И действительно, трава была примята.
— Следы свежие, — отметил Моня.
— Вроде туда он пошел, — я указал направление по следам к заросшему саду.
— Ага, — кивнул Моня.
— Что ага? — рассердился я, — иди и посмотри! Только осторожно. Если что — зови меня.
— А ты? — не унимался Моня.
— А я обойду вокруг избы, — сказал я, — ну не верю я, что старик вот просто так взял и испарился. Где-то он здесь должен быть. Просто мы его не видим.