— Ох, эти дети! — сокрушается она. — Опять на беду спустили Астру. Еще кто-нибудь ее…
— Это я сделала, — признается Агнешка. — Сейчас я пойду поищу собак и приведу их обратно.
— Хорошо, барышня. У меня просто руки до всего не доходят…
Агнешка, снова оставшись одна, озирается по сторонам, прислушивается. Хрипловатый лай Астры доносится откуда-то со стороны кузницы. А вот и другой голос, тонкий и далекий, — это Флокс. Агнешка выходит со двора и идет напрямик в ту сторону, откуда доносится лай. К счастью, беглецы вопреки ожиданию находятся быстро. И уже под конвоем. Семен, согнувшись, ведет Астру за ошейник, другой рукой прижимая к себе вырывающегося Флокса. Семену приходится нелегко, вдобавок ко всему маленький Марьянек тянет его за полу куртки назад и требует:
— …а я хочу в кузницу, дяденька, там красиво.
— Ну и ступай. Я приду за тобой.
— Не нужно, — вмешивается Агнешка. Семен невольно подал ей заманчивую идею. — Я зайду за Марьянеком. Хочешь, малыш?
Но Марьянек, обрадовавшись, что получил разрешение, уже ничего не слушает.
— Я вам покажу… — кричит он через плечо, пускаясь бежать, и топот его босых пяток заглушает конец фразы.
Агнешка забирает Флокса. Что-то неясное, неопределенное кольнуло ее в эту секунду — была ли тому причиной застывшая в напряжении фигура Семена? Выражение его лица? Или, может быть, то, что он на мгновение затаил дыхание?
— Что вы так смотрите, Семен?
— Я тоже пойду с вами, — говорит он, уклоняясь от прямого ответа.
— Не надо. Отведите Астру Павлинке.
— Я отведу. И приду за вами.
— Как хотите.
Все в порядке. Сейчас она покормит Флокса и устроит ему ночлег. И пойдет за Марьянеком — это очень удачно. Все складывается отлично. Еще сегодня она увидит этих людей вблизи, познакомится с ними.
Да, Семен… Какие-то странные у него глаза — собачьи. Агнешка слышит за спиной его шаги. Все время на одинаковом расстоянии — не слишком близко, не слишком далеко. Шаги эти раздражают, тревожат. Но вот и их двор. Семен сажает Астру на цепь.
— Спокойной ночи, Семен.
Молчание, лишь позвякивает цепь.
— Вы сердитесь, Семен?
— Не стоит вам… так уж совсем одной. Спокойной ночи.
ЛЁДА И САДОВНИК
Соседний дом Зависляков и Пшивлоцкой разделен на две абсолютно равные половины просторными мрачными сенями, куда выходят четыре двери и откуда ведет лестница на чердак. На дворе уже совсем смеркалось, когда Януарий тихо и осторожно, словно он гость, а не хозяин, приоткрыл наружную дверь. Войдя и накинув щеколду, он останавливается, переводит дух. Прислушивается к звукам за собственной дверью, различает за ней голоса Павлинки и детей вперемежку с треньканьем гитары. Подумав, вытаскивает из-за пазухи незаткнутую бутылку, запрокидывает назад голову и, после недолгих колебаний, решительно подносит ко рту булькающий сосуд. Затем круто поворачивается, нащупывает в полутьме противоположную дверь и без стука отворяет ее.
В просторной комнате Лёды Пшивлоцкой дрожат блики слабого света, отбрасываемого ночником. Окно завешено рыжеватой портьерой. Ситцевая занавеска того же цвета отделяет от комнаты угол между окном и дверью — там стоит раскладушка Тотека. Мальчик спит, а может, только притворяется. В глубине комнаты тахта, заваленная массой маленьких подушечек; там в густо насыщенном запахами лекарств и косметики полумраке рыдает в горьком одиночестве Лёда, уткнувшись лицом в узорчатый пуфик; пестрый ее халат небрежно задрался выше круглых колен.
— Это ты, Зенон?
Януарий бесшумно подходит к тахте, опускается на колени. Лёда обхватывает руками его голову. Но, заметив ошибку, замирает и отрывает от подушки лицо.
— Свояк! Ты что?
— А ты все Балча ждешь?
— Не твое дело. Убирайся.
— Балча теперь не дождешься. Он другую нашел.
— Молчи, дурак! И встань с колен. Смешно!
— Лёда, ты со мной как с собакой. С ним небось по-другому.
— А тебе-то что?
— Как я рад, что появилась эта новая. — Януарий тяжело дышит, словно бежал сюда сломя голову. — Теперь он тебя бросит. Столько лет я ждал. Столько лет.
— Я тебя ждать не просила. Послушай, свояк. Все, что вы с Павлинкой для нас делаете, ваша добрая воля. Я ничего не прошу.
— Для тебя же стараемся.
— Для Тотека. В память об Адаме. Что я вам…
— Для тебя все. Только кончай с Балчем.
— Ты его боишься. И Адама боялся. И тогда твердил — кончай с ним.
Глаза у Януария безумные, бегают с места на место, ни на чем не в силах остановиться, и кажется, он вообще ничего не видит.
— Кто-то другой с ним покончил. Я был рядом с капитаном, когда угодила в него смертельная пуля.
— Ты был рядом с Адамом, когда его уже убили. Ты удирал, Януарий! И задержался лишь на секунду. За шкуру свою дрожал, трус!
— Это он так говорит! — рычит Зависляк.
— Дурак ты! Я и сама знаю. Он назад не оглядывался.
— Ты уверена?
— Только не вспоминай про эту смертельную пулю. Говори прямо.
— Прямее некуда.
— Послушай, Януарий. Я не хочу ничего знать.
— Воля твоя.
— Кроме того… Адама ты ненавидел еще сильнее.
— Думай как хочешь. Пули попадают разные и по-разному. В тот раз сравнялось.
— Боишься ты, вечно боишься. Укусил бы, да боишься. Нечего удивляться, что Балч тебя презирает.
— А ты? Оба вы меня ни во что не ставите. Столько лет. И он и ты заодно с ним!
— Не хочется руки марать о твою грязную морду, — с холодной жалостью говорит Лёда. — Какой из тебя мужчина? Тряпка ты. — И через мгновение добавляет мягче, смущенно, примирительно: — Януарий, у меня нет работы. Деньги кончаются.
— Будет у тебя работа, — ударяет себя кулаком в грудь Зависляк. — Будет все, что захочешь. От Балча не дождешься.
— Я и не хочу от Балча.
— Он на тебе не женится.
— Это от меня зависит. Отодвинься, пожалуйста. Не брызгай на меня слюной.
— Брезгаешь? Ты такая же, как он.
— Ты меня плохо знаешь. На его месте я бы всех вас разогнала. А он, глупый, копошится вместе с вами в одном дерьме.
— А кто он такой? Чем он лучше!
— Да если б не он, ты бы землю ел сейчас. Как и другие.
— Герой! Могильщик!
— Оставь ты меня, ради бога, в покое, надоел. Довольно, сыта по горло. Сама себе удивляюсь, чего я здесь торчу, зачем.
— Не трать времени, Лёда. Ты ж на пустой номер поставила. Балчу скоро конец. Знаешь, что люди говорят? Разложившийся офицер, говорят, по трупам поднялся в гору, говорят. Погубил людей зазря и еще похваляется. Лёда! Он же бандит, его бы снова нужно под полевой суд отдать! Чтобы его как следует отделали, вот та-ак!
Низко опустив над полом руки, он показал, как это надо сделать. Януарий вошел в раж; охваченный своими мстительными замыслами, он не видит и не слышит, как во время его монолога Лёда начинает смеяться, сперва тихонько, сдерживая смех подушечкой, а потом в полный голос.
— Какой же ты храбрый, бедняга, ах, какой храбрый!..
— Прикончу я его, как бог свят, прикончу!
— По пьянке или в трезвом виде? Когда ты трезвый, ты тихонький — тише воды, ниже травы!
Щелкает выключатель возле двери, и яркий свет заливает комнату.
— Трогательная семейная сцена, — гремит язвительный голос. — Свояки обсуждают, куда бы им сплавить Балча. Кончили? Тогда можешь выйти, Януарий. Ты что, не слышишь? А ну, живо, марш заниматься делом.
— Тише! — шикнула Лёда. — Погаси свет.
— Зачем? — удивляется Балч. — Если парень не спит, пускай учится жизни.
Занавеска в углу неплотная, а тень, которая от нее падает, дает Тотеку возможность вести наблюдение свободно и безнаказанно. Он видит, как Януарий, словно в ожидании удара, втянул голову в плечи и вышел из комнаты. Видит, как его мать протягивает руки и пытается обнять Балча за шею. Мальчик с усилием сглатывает комок в горле, стискивает зубы. Потом стягивает одежду с табурета и, не вылезая из-под одеяла, начинает бесшумно одеваться.
— Признавайся, — слышит он сдавленный шепот, — ты у нее сидел, да?
— У кого это?
— Не притворяйся. У этой новой.
— Ты что? На кой мне она? Приехала — и ладно. И точка.
— Только и всего? А ну-ка посмотри мне в глаза.
— Лёда, не дури. Все остается как было.
— Я же видела. Твои глаза… Меня не обманешь. Ты ее раздевал…
— А ты одевайся. Глупости. Пойдешь со мной, поможешь грузить.
— Зенон! Я едва живая! Задыхаюсь! — И Лёда трясущимися пальцами перебирает под лампой пузырьки и скляночки, загромождающие ночной столик. — Дай воды.
— Нет, красотка, эта гадость тебе ни к чему. И кончай со своей фанаберией. С понедельника пойдешь в магазин продавщицей. Пелю Пащук выгоню в шею.
— Выгонишь Пелю?
— Выгоню. А что?
— Она воровала?
— Кажется, еще нет. Профилактически.
— Меня бы порадовало, что с Пелей покончено, да только не сегодня.
— Опять все сначала. Хотела получить работу — получай.
— О нет! Я?! Продавщицей? С моим образованием?
— С твоим образованием, принцесса, тебя выгнали из хробжицкой школы.
— Я попросила меня уволить! — От гнева и обиды Лёда почти кричит. — Сама!
— Потому что была вынуждена, — с невозмутимым спокойствием отвечает Балч. — Потому что тебе было стыдно, совесть мучила. Впрочем, к черту все это. Сама знаешь, как к тебе люди относятся. — И, помолчав немного, уже тише, мягче добавляет: — Ребятишки с парома в воду шлеп, а ты стильным кролем к берегу — и только тогда в обморок. Артистка.
— И это ты говоришь? — в бешенстве вскидывается Лёда. — Ты, ты! Который стольких людей погубил!
— Вот видишь. Секрет личности. Меня ведь все равно уважают. Что-то в этом есть, верно?
Лёда вздрагивает, закрывает руками лицо. Тихий плач перебивается невнятными жалобами.
— Меня из-за тебя не уважают, только из-за тебя.
— Глупости. — Балч обнимает ее за плечи. — Может, в конце концов я тебя и отблагодарю как-нибудь. — И, почувствовав, как податливо обмякает ее тело, тут же убирает руки. — Ну, одевайся.