Увы. Опять-таки желаемое не совпадает с действительностью. Желаемое Агнешкой. Ей бы хотелось, чтобы они не заметили этой афиши, но как же можно ее не заметить? И чтобы вся эта затея с вечером лопнула, чтобы не нужно было думать о нем и говорить или чтобы по крайней мере этот вечер сам собой, безо всякого постановления, перенесся на другой день. Увы. За дверью, в школьной комнате, все громче топот, все слышнее шаркают ногами в слишком, наверно, тесных башмаках и неуверенно пока еще покрякивают, покашливают, переговариваются. Наконец раздается нестройное бренчание настраиваемых инструментов. Все эти звуки постепенно подавляют легкость и непринужденность дружеской вечеринки у Агнешки. Бридж не клеится, и напрасно Стах призывает партнеров быть повнимательнее. После очередного скучного розыгрыша Иза тащит Агнешку в угол и почти насильно заставляет ее переворошить все тряпки и принять участие в обстоятельном обсуждении: как и во что одеться. Вот уже и Толек втянут в неожиданно забурливший круговорот событий, охвачен растущим возбуждением — он держит перед Изой зеркальце, чтобы она могла примерить бусы, а Стаха заставляет аккуратно застегнуть рубашку. Стах, нахмурившись, неведомо в который раз собирает, тасует и сдает карты. Итак, думает Агнешка, натягивая чулки, в сложившейся ситуации следует спасать все, что удастся. Без лишних чувств, без восторженности. По-дружески. Со Стахом — так, как ей хотелось в мечтах и как она запретила себе мечтать еще этой ночью, — сегодня не получится. Значит, на самом деле — и тут наконец Агнешка понимает, каково ее искреннее желание, и содрогается при этом соприкосновении с правдой — ей хотелось бы, чтоб они навестили ее как-нибудь в другой раз, только не сегодня.
А Иза, не пытаясь сдержать любопытства, подбегает к двери и глядит в замочную скважину — что же это за вечер.
— Почему они не начинают? — беспокоится она. Но после недолгого внимательного наблюдения тон ее голоса неожиданно меняется. — Честное слово, мне нравится.
С т а х. Что?
И з а. Не ч т о, а к т о. Высокий, мужественный, в моем вкусе. Ах, какой красивый!
С т а х. Толек, скажи ей, чтоб отлипла от двери.
Эти слова почему-то раздражают Агнешку. Она заступается за подругу:
— Твой братец, Иза, становится брюзгой. Как ты только его выносишь.
Иза, не подозревая о существовании подспудных осложнений, беззаботно смеется:
— И ты вынесешь, я уверена. Я ведь только до поры до времени. — И она многозначительно подмигивает Толеку. — А пока что у брата неплоха хата.
— Я думаю! — Толек строит жалобно-смешливую гримасу. — Где уж мне тягаться с бакалавром.
— А ты нас, девочек, не оскорбляй, — вспыхивает Иза. — Мы с ней тоже б а к а л а в р ы.
— Я и не думаю вас оскорблять, я просто завидую. А Стах у нас пошел в гору, вот что. Квартира доктора — это звучит гордо. Сестра доктора, жена доктора — весьма солидно.
— Бог с ней, с солидностью, — перебивает его Иза. — Денежки, жратва, кино, концерты, приемы — это да. Но ты не беспокойся, Толечек, нам и так будет хорошо. Лишь бы не в деревне.
Стах в сердцах швыряет карты на стол. Его красивое, совсем еще детское лицо заливается краской.
— Честное слово, я тебя не понимаю, Агна, — ломающимся тенорком взволнованно восклицает он, — Как ты могла на это согласиться!
— На что, Стах?
— Ты что, смеешься? На эту глушь, на этот сельский примитив. Я бы тут ни одного дня не выдержал…
— …без бриджа.
— Я к тебе приехал, а не в бридж играть. И не на мужицкую гулянку.
— Каждый из нас по-своему представляет, чего он хочет.
Толек протяжно, многозначительно свистит:
— О-го-о… Полемика обещает быть принципиальной. О высшей сути идеалов.
— Благоразумие тоже идеал, — бросает Стах, а поскольку он любит подчеркивать свое раздражение жестами, то невольно задевает свисающий с лампы кораблик. И тут он узнает его, задерживает на секунду в ладонях, смутившись и, пожалуй, растрогавшись, и злость вспыхивает в нем еще сильнее.
Иза, которая всегда схватывает все на лету, упрямо надувает прелестные пухлые губки:
— Колумб благоразумием не отличался.
— И в конце концов остался в проигрыше!
— Как для кого, — вмешивается Толек с явной подковыркой.
— Для себя. К черту! — кипятится Стах. — Архипольские рассуждения. Разве нельзя чего-то добиться, не проигрывая? Что это — извечный наш долг?
— Давайте не ссориться. — Теперь Иза принимается всех успокаивать. — Как бы то ни было, все мы — дети «Колумба».
Но Стаха не так-то легко убедить.
— Тем более мы не допустим, чтобы Агнешка погибла, — мрачно, с достоинством хмурит он брови и, описав рукой широкий круг, с пафосом заканчивает: — Разве это жизнь?
— Да она всегда была сумасбродка, малость чокнутая, — вздыхает Толек с теплой и насмешливой снисходительностью в голосе. — Известно, Агнешка-пионер. Крестная мать нашего дома родного — «Колумба». Ах, как я тебе, Агна, завидовал!
— Мы все завидовали, — признается Иза. — Но что поделаешь, от поэзии приходится переходить к прозе, такова жизнь. Сегодня и поверить трудно, что мы сами, такие еще сопляки, привели тогда в порядок эту полусгоревшую развалюху…
— А знаете, — вмешивается Толек, увлеченный волной воспоминаний, — ведь со своими ободранными стенами и торчащими трубами она тогда и в самом деле напоминала старую разбитую посудину.
— Кому же первому пришло в голову это название… — задумывается Иза. — Кажется, мне.
— Ой, нет! — возражает Стах. — Безусловно, Агне.
— Неважно, — отмахивается Агнешка. — Славная была у нас хибара, славный дом.
— Ну и что? — вздыхает вдруг Иза. — После нас пришли другие, прямо как к себе домой! А мы — адью!..
— А помните, — перебивает ее Толек, — одну нашу вечеринку? В зале еще вовсю отплясывают свинг, румбу и оберек, а дир вдруг хлопает в ладоши и произносит речь: «У ч и ч е л ь — это, мои дорогие, зодчий культуры, это, кроме того, законовед и судья, врач и ветеринар, это агроном, эстет и режиссер и…» — забыл.
— …и в о о б ч е, — подхватывает Иза, — авангард, а теперь пусть дежурные подметут зал и погасят свет, вам всем пора ложиться, а то не выспитесь. Спокойной ночи.
Все громко хохочут.
— Да он же не от мира сего!
— Хорошие были времена!
Иза первая возвращается к реальности.
— Баллады, баллады… — меланхолическим кивком головы она отгоняет прошлое. — Пришло время романов. Скажи-ка, Агна, кто это, вон там, такой серьезный? Ну, не притворяйся, будто не знаешь, о ком я спрашиваю.
Никто, к счастью, не успевает заметить предательского румянца на лице Агнешки, потому что в эту минуту раздается сильный, резкий стук в дверь.
— Войдите, — слова застревают у Агнешки в горле, сердце бьется неровными толчками.
Дверь отворяется, и входит Балч. Иза сжимает Агнешкин локоть.
— Он!
Балч, слегка всем поклонившись, обращается к Агнешке:
— Вы хотели встретиться с родителями. Родители здесь.
И после этого уже громче, задерживая внимательный взгляд на Стахе и Толеке, говорит:
— Я Балч. Солтыс. Если вам будет угодно, прошу всех к нам.
Не дожидаясь ответа, он широко распахивает дверь, переступает порог и останавливается, движением протянутой руки приглашая пройти в зал. В такой позе он простоял не долее секунды и, не взглянув больше на друзей, вошел в класс.
— Останемся, Агна! — шепчет Стах, и слова его звучат очень серьезно. Желваки, вспухающие под кожей по-детски розовых щек, трогают Агнешку.
— Ты — как хочешь, — подумав, отвечает она. — А я должна. Это мой долг. Ведь этот вечер, — объясняет она с едва уловимой иронией, — устроен в пользу школы.
— Меня это нисколько не касается. Корчма, а не школа.
— Водки не будет! — протестует Агнешка.
— Неужто?
— Увидишь.
— Жаль, — сокрушенно вздыхает Толек. — Ну да ладно, Стах, не стоит разбивать фронт национального единства.
— Ах, да чего там! — поддерживает его Иза. — Мне нравится. Он очень интересный…
Однако Агнешка незаметно одергивает ее и, чтобы никто не заметил, как вспыхнули у нее щеки, первая направляется к двери.
Словно наказывая молодых людей за промедление, Балч не сразу обращает на них внимание. Зато все остальные, как по команде, в полном молчании уставились на вошедших. Это неприятно. И поэтому вся четверка, оробев, останавливается в открытых дверях, словно подготавливая путь к отступлению. Странный вид у праздничного зала. И гости пришли, и оркестр, но в комнате тишина. У одной из стен стоит несколько стульев и школьная скамья, там уселись женщины, прижимая к себе испуганных ребятишек. У противоположной стены в ряд выстроились мужчины; часть из них во главе с богатырем Максом и хромым Пащуком держится несколько особняком, ближе к буфету, подчеркивая свою обособленность высокомерным видом и уже приготовленными для выпивки кружками. А в буфете царит Лёда Пшивлоцкая. У нее неестественным, стеклянным блеском светятся глаза, а на сильно нарумяненном лице застыла улыбка, которая, похоже, ее тяготит; она едва скользнула взглядом по Агнешке и Агнешкиным друзьям, ответив на поклон точно отмеренным кивком завитой головы. Итак, со вчерашнего дня радикальное изменение позиций.
Народ все еще подходит. В дверях, ведущих с крыльца, стоит Семен и собирает в старую военную фуражку плату за вход. Агнешку и ее гостей он не видит — уткнулся носом в свою кассу, будто подсчитывает бросаемые в нее бумажки и монеты. И все еще нет Павлинки. А разыгрываемая пантомима становится просто невыносимой. Наконец-то! Внимание переключилось на что-то другое. С крыльца, стуча сапогами, сгибаясь под тяжестью груза, вваливаются кузнец Герард и Януарий Зависляк. Они тащат к буфету деревянный ящик, ощетинившийся горлышками бутылок. Ах, Балч! Как он уверен в себе, словно распоряжается в собственной усадьбе. Подойдя к вновь прибывшим, он берет из ящика бутылку, разглядывает ее на свет.
— Этикетки почему не наклеены? — вполголоса спрашивает он Зависляка.