— Не здесь и не чересчур. На твою ответственность.
И Семен кивнул головой в знак того, что понимает.
Но Агнешка не понимает и предпочитает об этом не думать. Не думать о нагромождении непривычных и непонятных ей событий. Ей надоело следить за бесконечным спором соседей, она пресыщена невеселыми открытиями и поэтому позволяет окончательно потерявшему терпение Стаху увести себя во двор, на свежий воздух. И она благодарна ему, что он ничем не интересуется и ни о чем не спрашивает. Так и должно быть. Ведь самое главное, что они наконец одни.
Агнешка ведет Стаха к укромному заливчику, открытому ею сегодня утром. Та же плоскодонка колышется на низкой прибрежной волне — наверно, это лодка Кондеры. Красное солнце на безоблачном небе скатывается к западу. Очень тепло. Если б стрелки часов не показывали, что время еще непозднее, да не пурпур и золото по-осеннему редких листьев на деревьях, никто б не сомневался, что на дворе август.
Агнешка расстилает на песке сдернутый с шеи платок и ложится, вздохнув с глубоким облегчением. Закинув руки за голову, она пристально глядит в спокойную синеву неба. На какую-то долю секунды ее обдает холодом тень Стаха, а вот и он сам садится рядом, больше не закрывая солнца, склоняется над ней, заполняя небо своим нежным детским лицом, прямой линией плеч, еще золотистой от загара грудью, покрытой пушком, всей своей мальчишеской стройной фигурой. Тот торс был темнее, он был темный, как медь, и тускло поблескивал, как медь. А это мой Стах. Я думала о нем: он мой. Агнешка всматривается в него, словно видит впервые. Его и его обнаженное тело. А ведь они много раз ходили вместе в походы, вместе были у моря. Не сделав никаких признаний, они привыкли думать о том, что любят друг друга. А признания и любовь откладывали со дня на день в ожидании, что любовь проснется и заявит о себе сама. Это другие, ничего не зная, могли называть их женихом и невестой. Он очень нравился ей. После маленького Кшися он был единственным человеком, вызывавшим в ней теплые чувства. Она любила его нежность. К счастью, он не был похож на своих коллег, молодых врачей, нарочито циничных, самонадеянных, хвастливых. Да, она любила его нежность. Они всегда умели смотреть друг другу в глаза прямо, с теплой улыбкой. Разве трепетала она когда-нибудь от его поцелуя — например, неожиданного и случайного, например, в шею? Почему сегодня она впервые по-иному видит его наготу? Видит обособленной, вне всего того, что составляет образ ее Стаха. А тот тускло поблескивающий торс? Но ей приятна близость Стаха и его рука у нее на груди, и приятно, когда он — вот так, как сейчас, — нагибается и его губы растут у нее в глазах и приближаются, приближаются, пока она сама не отворачивает головы, лишь уголком рта ощутив тепло поцелуя.
— Ты не хочешь меня поцеловать, Агна?
— Неправда. Хочу. Вот увидишь.
— Ты сегодня какая-то странная.
— Беги, Стах, в воду, пока солнце. Последняя возможность.
— А ты?
— Для меня слишком поздно. Я тебя подожду.
— Ну, как хочешь.
Чуть-чуть обидевшись, он разбегается, прыжками пересекает мель, поднимая фонтаны брызг, ныряет и, наверно, назло Агнешке на поверхности появляется очень нескоро. Потом поворачивает и плывет обратно. Солнце висит над самым горизонтом. Стах похож на терракотовую статуэтку, которую Агнешка видела когда-то в музее. Агнешка садится на борт лодки. Стах подползает к ней, хватает за щиколотки, потом берет на руки и несет на берег, на песок.
— Как же я вернусь такая мокрая? — беспокоится Агнешка.
— А зачем тебе возвращаться?
— Нужно.
Стах помолчал; хмуря брови, задумался над чем-то, что, видно, ему нелегко выразить словами.
— Послушай, Агна, — очень нежно, мягко начинает он. — Ты же пропадешь здесь, погибнешь.
— Я уже слышала это в Карви, и тоже на пляже. Стоит тебе раздеться, как у тебя появляется желание читать мораль — странная привычка.
— Тогда я не знал, как это выглядит. А теперь знаю, вижу.
— Только прошу тебя, не начинай все сначала.
— Не могу простить себе, что разрешил тебе вернуться одной, раньше меня. Ты ведь могла подождать со своим дурацким решением до моего приезда.
— Ты мог вернуться, я же тебе не запрещала.
— А профессор? — вспыхивает Стах. Агнешкино упрямство раздражает его. — Ты забыла, что он меня пригласил? По-твоему, мне следовало отказаться?
— Боже упаси! У него смазливая дочка.
— Агна!
Оба насупились и долго сидят молча.
— Агна, — уже мягче повторяет Стах, опуская голову к ней на колени. — Не упрямься. Здесь ты будешь одна против всех, против всего.
— Неправда. Я не буду одна.
— Интересно… А с кем же ты будешь?
— Таких, как я, очень много. Гораздо больше, чем ты думаешь.
— Бабушкины сказки. Ненавижу эти теоретические рассуждения. Что тебе до других, когда ты здесь? Тут ты будешь одна, совершенно одна.
— Выходит — если говорить о нас, — когда мы не так, как сейчас, совсем-совсем близко, ты не чувствуешь, что я живу на свете.
— Ах, ты все переиначиваешь. Короче говоря, я хочу, чтобы ты была со мной, рядом, поверь мне.
— Каким образом?
— Мы поженимся. Понимаешь?
— Понимаю. И что же дальше? Что это мне даст?
— Разве этого мало? Вот увидишь.
— Слишком поздно.
Стах просто лишился дара речи и с минуту никак не может прийти в себя.
— Интересно, — тихо, обиженно произносит он, — как ты думаешь, зачем я сюда приехал?
— Чтобы доставить мне приятную неожиданность, я так полагаю, — отвечает Агнешка с притворной безмятежностью.
— Неожиданность оказала слишком сильное воздействие. Она превратила тебя в соляной столб.
Теперь обижается Агнешка и отодвигается от Стаха.
— Жаль, что мы не можем понять друг друга.
— Агна, я тебя понимаю, — пытается предотвратить ссору Стах, обнимая ее за шею и привлекая к себе. — Я понимаю, что человек может быть полезен на любом месте. Но чем место лучше, тем больше пользы он принесет. Почему именно здесь? Почему именно ты?
— Я люблю твой голос.
— Агна, я говорю серьезно. Я вовсе не соглашатель. Подумай о нас обоих. Подумай, чем это может кончиться…
— Кончиться… Говори, говори дальше.
— Я в городе, ты здесь. Время от времени мы навещаем друг друга, прелестно. Но сколько это может тянуться? Агна, неужели ты не понимаешь, что я тебя…
— Это ты не хочешь меня поцеловать.
Стах пристально, серьезно смотрит на Агнешку. Приподнимает ее голову, лежащую на его плече, и опускает на платок. Собирает рассыпавшиеся по песку прядки волос. И опускается возле нее. Агнешка закрывает глаза. Стах легонько, а потом все крепче, и крепче, и крепче целует ее шею, щеки, ноздри, уголки губ. Его рука с Агнешкиной шеи сползает к застежке платья, дергает ее. Его пальцы касаются кожи. Нет. Тогда было по-другому, иначе.
— Не надо, Стах. За нами наверняка подсматривают.
— Ты стесняешься, боишься?
Внезапно Агнешка подымает голову, запускает пальцы в его рассыпающиеся, мягкие волосы, притягивает его лицо к своему и, крепко зажмурив глаза, целует долго, не дыша, больно. Потом отталкивает его голову и падает лицом на песок. Стах обнимает ее, прижимает к себе.
— Агна, скажи, ты вернешься со мной? Сегодня? Сегодня! Сейчас же! Ты устроишься на работу в городе. Мы будем вместе. Ну скажи же, Агна!
Он упрашивает ее, уговаривает, касаясь губами ее волос. Агнешка высвобождается из тесных объятий, смотрит на него сияющими глазами:
— Стах, знаешь что? Здесь, в Хробжичках, есть такая старая ведьма Бобочка.
— О чем ты?
— Слушай. Эта Бобочка, знахарка, лечит людей. Настоящего врача здесь поблизости нигде нету.
Стах недоверчиво смотрит на нее и вдруг заливается смехом:
— Дорогая моя, да ты просто Чарли Чаплин! Ведь у меня же клиника! Я ассистент в институте!
Агнешка становится серьезной, веселые искорки в ее глазах гаснут.
— Да, верно. У тебя клиника, и ты даже ассистент в институте.
— Что же в этом плохого? Ты говоришь таким тоном…
— Это очень хорошо.
— Значит?
— Да. Я должна отсюда бежать.
— Сегодня?
— Я должна отсюда бежать.
— Агна, господи, что с тобой? Ты плачешь?
— Ну что ты! Поцелуй меня.
Где-то в поселке громыхнул выстрел. Агнешка вскочила. Второй выстрел, третий.
— Пошли обратно, Стах. Я соберусь. Ты поищи Изу и Толека, и готовьте мотоциклы.
— Давай переждем, пока кончится пальба.
— А, чепуха. Это салют.
Это действительно был салют. Агнешка угадала. По-осеннему быстро сгустившиеся сумерки мгновенно окутали темнотой густые заросли вокруг флигеля, и туда потянуло разгоряченных танцами и выпивкой людей; в самых укромных уголках все бурлит и клокочет от горячих — но не известно, ожесточенных или дружеских, — объяснений. Перед крыльцом с пустым стаканчиком в руке неподвижно стоит Балч. Будто поджидает Агнешку со Стахом, подстерегает их.
— Теперь вы мне не откажете, — тихо произносит он, как-то по-особому подчеркивая слово т е п е р ь. — Разрешите пригласить вас на полечку.
Агнешка пытается перехватить взгляд Стаха. У того незаметно дрогнули веки. Позволил. Агнешка поняла. Теперь у него будет немного времени, чтобы подготовиться к побегу. Флокс! Флокс у Зависляков. Ничего не поделаешь. Все равно сегодня, кроме несессера, ничего с собой не взять. Флокса и остальные вещи им придется ей прислать. Либо… Об этом она еще подумает. А пока Агнешка разрешает ввести себя в дом. Балч слегка поддерживает ее под руку, и это хорошо, потому что Агнешка внезапно почувствовала полный упадок сил, еле держится на ногах. У порога она останавливается, оглушенная тяжелой волной шума, дыма и буфетного чада. Спокойно. Я еще покажу тебе, Балч, как городское зелье танцует польку, как танцуют польку в моей далекой Воличке…
— Кто не пьет — танцевать! — кричит Балч.
Тесно сгрудившиеся возле буфета мужики не слышат его. Януарий помогает обслуживать гостей, потому что Пшивлоцкой одной не справиться. Полные и опорожненные бутылки появляются на стойке и исчезают с головокружительной быстротой, и с такой же головокружительной быстротой сыплются заказы выпивох.