Кузнец сердечно обнимает Кондеру, пожалуй даже слишком сердечно, старик буквально сгибается в его объятиях. Рядом Макс похлопывает железной рукой, уговаривая выпить раскашлявшегося до слез тощего мужичка.
— Пей, брат… — Макс ловко подхватывает свой стакан и, поддерживая его кожаным манжетом протеза, подносит ко рту, а другой рукой поит свою жертву.
— Пей, брат… — вторит ему Герард и подливает Кондере.
— Еще по одной! — требует Пащук, изо всех сил топая деревянной ногой.
— Не пей больше, папа, — просит Ромек. Они с Терезкой с трудом протиснулись к хробжичанам, которых им хотелось бы спасти от чрезмерных проявлений гостеприимства.
Неожиданно возле Терезки появляется Мундек Варденга. Его искусно прилизанные волосы растрепались, обнажив потные рыжеватые пролысины, глаза застилает лихорадочная, мутная пелена.
— Это что же, приятель, за диверсия? — набрасывается он на Ромека. — Отцу запрещаешь?
— А ты не вмешивайся, — возмущается Терезка.
— Никак тебе, приятель, по душе пришлись наши сеньориты, а? Со взаимностью, а? — цедит сквозь зубы Варденга, делая вид, что не расслышал Терезкиных слов, и придвигается ближе.
Его заглушает голос кузнеца:
— Януарий! Еще две поллитровки, доннеркурвер!
Почти в ту же минуту Зависляк слышит, как кто-то тихо, повелительно произносит его имя. Он подымает глаза — Семен. Семен взмахом руки запрещает: хватит. И не сводит с Зависляка настойчивого, твердого взгляда.
— Хватит! — говорит Януарий и пытается убрать недопитую бутылку, но кузнец хватает его за руку и сильно, очень сильно сжимает запястье.
— Брось, Януарий, не зли. Пей, Кондера!
— Брат, — стонет Кондера и пьет, но, подавившись, выплевывает все обратно вперемешку со слюной.
— Слушай, Герард, — шепчет Семен прямо в ухо нагнувшемуся к нему кузнецу. — Надо выпроводить всех троих и отпустить.
— Кто велел? — недоверчиво спрашивает кузнец.
— Комендант.
Их взгляды скрещиваются — и Семен вдруг теряется, отводит глаза.
— Предатель! — отталкивает его Герард. И снова поворачивается к Кондере. — Пей!
— Пей! Пейте! — вторят ему Макс и Пащук.
У Агнешки под окном уже ждут готовые рвануть с места мотоциклы. Сделать это оказалось нетрудно, никто даже внимания не обратил. В комнате Иза почти впотьмах, потому что сумерки совсем сгустились, сует в несессер все, что попадается под руку. И с этим все в порядке. За ними никто теперь не следит, потому что все, кто не занят своим делом, столпились в дверях, чтобы поглядеть, как солтыс с новой учительницей танцуют польку. Неистовая полька! Не выдерживая бешеного, головокружительного темпа, пары одна за другой отходят в сторону. И вот посреди опустевшего зала кружатся только Балч с Агнешкой. Он крепко держит ее за талию, она, чуть откинувшись, описывает в воздухе полукруги, стараясь подстроиться к его дикому темпу. Он не чувствует усталости, напротив, он одержим безумной яростью танца, она полна ожесточения. Это уже не танец, это борьба.
Возле буфета тоже, хотя и на свой лад, настроение поднимается, разгораются страсти. На помощь Ромеку Кондере, которого упорно преследует Варденга, приходит Юр Пащук.
— А ну, отцепись от него, — пока еще спокойно предостерегает он Мундека, но глаза его при этом сужаются от злости. — Отойдем в сторонку, поговорим.
— Шурина защищаешь? — издевается щеголь. — Оба хороши. Нет, голубчик, так не получится.
— Как? — спрашивает Юр, сверкнув белоснежными зубами.
— А вот так! — Варденга коротким неожиданным движением толкает Романа Кондеру в грудь.
Юр отступает на шаг и, размахнувшись, дает Мундеку кулаком в зубы. Варденга, пошатнувшись, расталкивая насторожившихся мужиков, летит под ноги кузнецу. Терезка вскрикивает. Кузнец, на секунду выпустив из объятий Кондеру, кричит Юру:
— Хробжичан защищаешь? Ах ты сволочь!
— Пустите, вы чего сына моего бьете, — стонет Кондера.
— Тише, брат, — успокаивает его Пащук. — Мой сын… твой сын… Оставь. Пей.
— Плевал я на вашу кузницу! — орет Юр. — Больше вы меня не увидите.
— Да я тебе, щенок, морду набок сворочу, погоди до завтра.
Пащука от этих слов передергивает.
— Полегче, Герард. Чего грозишься.
— Отец, скажи ему, что я ухожу в Хробжицы, там буду работать, — кричит Юр.
— Работать. В постели, — недоверчиво ворчит старый Пащук.
— Слыхали? — в бешенстве взвивается кузнец. — В Хробжицы он уходит, доннеркурвер. Обработали парня!
Мундек Варденга тем временем поднялся, пригладил чуб и, неожиданно сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул:
— Ребята-а-а!..
— Беги, Ромек! — пугается Терезка.
Сумятица растет. Варденга схватывается с Юром. На них, вслепую колотя друг друга, наваливается куча защитников и врагов. Юр, старый Кондера и тощий хробжичанин заслоняют головы от ударов. Веселья как не бывало. Дерутся все.
— Бей хробжицких! — хрипло орет Макс.
— Убирайтесь отсюда! Вон! — кричит Януарий.
Буфетная стойка трещит под напором тел.
— Держи ящик, Януарий, — умоляет Пшивлоцкая.
Макс сцепился с Кондерой, они теряют равновесие — и опрокинутый буфет с грохотом падает. Зависляк, в глазах которого загорается мрачный огонь, перепрыгивает через обломки буфета и бросается Максу на спину, пытаясь схватить его за горло, но в тот же миг получает солидную оплеуху от кузнеца. На кузнеца наскакивает Семен:
— Не бить! Не бить!
Дерутся все со всеми. Сбитые с ног хробжичане на четвереньках пытаются пробраться сквозь гущу сплетенных тел.
— Папа! — слышит Кондера и одновременно слышит другой крик, дикий, хриплый:
— На улицу их! В воду!
Музыка, запнувшись, смолкает, но Балч, не переставая танцевать, кричит:
— Играть!
Агнешка задевает ногой катящуюся по полу пустую бутылку и, не закончив па, бессильно повисает в объятиях Балча. Вся комната кружится у нее перед глазами, кружится распахнутая дверь в ее комнату, кружатся, приближаясь, фигуры троих ее друзей. Стах бежит к ней, что-то крича, вырывает ее из цепких рук Балча. Грохочет выстрел — и гаснет свет, с легким звяканьем сыплются осколки разбитой лампочки. Балч отпускает Агнешку и врезается в толпу дерущихся. В дверях, ведущих на крыльцо, толчея, оттуда доносится шум драки и умоляющие крики хробжичан, которых волокут на улицу. Агнешка, еще не опомнившись после сумасшедшего танца, покорно позволяет Стаху увести себя. Едва все четверо успели войти в комнату, как о противоположную стену со звоном разбивается брошенный им вдогонку кусок стекла. Испугавшись, они запирают дверь. Бежать через окно! Иза сует Агнешке упакованный несессер и выскакивает первой. Стах и Толек помогают Агнешке. И наконец все подбегают к мотоциклам.
Поодаль в темноте, в слепой, ожесточенной драке мечутся тени. Слышны удары, приглушенные проклятия, стоны — и из этого шума вдруг вырывается высокий, испуганный, сотрясаемый рыданиями вопль:
— Люди-и-и!
— Пустите меня! Отец! Папа! — Это отчаянно кричит Ромек.
Агнешка вырывается из рук Стаха, готовая броситься навстречу этим жалобным призывам о помощи. Стах удерживает ее и толкает, едва не опрокидывая, на мотоцикл.
— Скорее!
— Их надо спасти!
— Сумасшедшая! Садись же!
Дружно взревели моторы двух мотоциклов. Два пучка света. Подскакивают от рывка головы Изы и Толека. Клубок человеческих тел, словно оживший ком пепла, катится к озеру. Вот уже готов устремиться вперед и второй мотоцикл — Агнешка никак не может пристроить несессер. Внезапно молнией мелькает мысль: «Колумб»! Ее кораблик, подвешенный к лампе.
— Остановись.
— Только побыстрее!
Агнешка соскальзывает с седла, теряет равновесие, чуть не падает и слышит, как, тормозя, выругался Стах. Кто-то поддерживает ее и поворачивает к себе лицом. Кто — она почувствовала секундой раньше, чем узнала.
— Ну иди же! — со злостью подгоняет Стах.
Он оглянулся и на миг замер. У Агнешки нет сил ни ответить ему, ни шевельнуться. Проходит несколько секунд, долгих, словно бесконечный мучительный сон, когда никак не можешь проснуться. Потом пронзительное завывание мотора, дрожащий сноп света над дорожкой и гневный возглас:
— Ты сама этого хотела!
Уехал. Черный силуэт, окутанный ревом и рычанием, вспарывает темноту ослепительно-ярким лучом и исчезает в ночи. Еще какое-то время скользит по крышам и кронам деревьев слабый отсвет, но и он постепенно тает.
Балч нагибается, поднимает упавший несессер и через окно закидывает его в Агнешкину комнату.
— Чего ж вы не убежали с этим мальчиком? — тихо, тепло, почти задушевно спрашивает он. — Я ведь вас не удерживал, а мальчик просил.
Ошеломленная Агнешка не понимает ни его слов, ни того, что произошло. Постепенно в воспаленном мозгу проясняются воспоминания, образы.
— Там… их потащили к воде… убивают… — И с криком, с отчаянием: — Сделайте же что-нибудь!
Балч, склонив голову набок, беззвучно смеется.
— Совесть заговорила. А ведь чуть было не прозевала.
— Вы слышите? Дерутся. Спасите их! Запретите!
— Не нужно. Не убивают — не убьют. Сердце стучит ровно. Пульс в норме.
— Чудовище!
— И вы это говорите. Браво. Учительница по призванию. Трудный пост почетен. Вот именно. Забудем о войне, завтра будет лучше. Превосходно. Вы показали, как это делается. С этим Колумбом на мотоцикле. Сначала прогулочка на пляж, один на один, а потом деру. Мальчишка — черт с ним. Но вы… Некрасиво, пани Жванец. Стыдно. Одно только могу сказать: танцуете вы, как балерина.
Под градом насмешек замешательство Агнешки сменяется гневом.
— А вы? А вы что? — торопливо, захлебываясь от возбуждения, говорит она. — Какое вы имеете право меня обвинять, оскорблять? Меня и моих гостей. Во что вы превратили школу? В притон. Во что вы превратили людей? Это же сброд. Ни одного своего обещания вы не сдержали, ни одного! Ах да, вы представили меня родителям, спасибо. Вы меня считаете полной идиоткой. Занятия с девяти утра — о боже! Школьная инспекция! Неужели вы думаете, что после такой вашей агитации и после всего, что было, в эту ш к о л у придет хоть один ребенок?