Когда здоровались, Агнешка не расслышала ни одной из трех неясно произнесенных фамилий. И тот, знакомый, с дерзким сивым локоном над бровью, который так энергично опекал ее два дня назад, снова представился — то ли по рассеянности, то ли чтобы напомнить о себе, — но, к сожалению, смущение и острая тревога, молоточками бьющая в виски, как бы притупили ее слух. Ну и пускай, ничего это не изменит, все равно через полчаса конец ее карьере. Она чуть не попросила гостей затолкать обратно в машину ее имущество. Но не успела. Потому что пан Икс и Елкин-Палкин (при первых же словах он вставил свою любимую присказку, которую она никак не могла вспомнить) уже потащили ее манатки в дом. И Агнешке пришлось заняться пани Игрек, наиболее важной особой из всей тройки. Багаж сложили в углу класса. Агнешка пригласила гостей к себе, и стоило ей увидеть, что они сидят на кровати и на единственном стуле, как все опять стало привычным и не очень страшным.
— …со мной, елки-палки, постоянно так случается. Травка я, обыкновенная травка, где посеют, там я и взойду. В инспектора тоже сам напросился. И вот я перед вами, уважаемая коллега.
— Я очень рада, в самом деле. Только…
— Вот именно, — вмешивается Икс. — Дороги жуткие, от воды тянет холодом, неприятные места. Неприятные и небезопасные.
— Почему? — зорко поблескивает стеклами пенсне его спутница, сухопарая, костлявая, совершенно бесцветная особа неопределенного возраста; нос у нее находится в беспрерывном движении, словно стремится уловить неподобающие запахи.
— О Хробжичках ходят недобрые слухи Я как-то читал один отчет…
— Не преувеличивайте, дорогой мой, — перебивает его Елкин-Палкин. — Везде люди как люди. — И обращается к Агнешке с серьезным и сосредоточенным, несмотря на улыбку, выражением глаз: — Как вам здесь живется? Не позволите проглотить себя со всеми потрохами?
— Пока как будто все в порядке, — тщательно взвешивая слова, отвечает Агнешка. — Спасибо вам за память и заботу…
— Пустяки. Тут скорее любопытство, чем труд. Ну и… нас немного беспокоило, что́ мы здесь, елки-палки, застанем.
— Вот именно… — рассеянно поддакивает инспектор Икс и потирает пухлые, покрасневшие от холода ладони. Но тревожит его совершенно другое, потому что, вздрогнув от боли, он неожиданно встает, согнувшись в пояснице, подходит к окну и плотно его закрывает. — Ишиас, — оправдывается он со смущенной улыбкой на веселом лице и, растирая ноющий крестец, заключает: — А вот я, признаться, не знаю, выдержал ли бы здесь. Далеко, пусто, холодно…
— Ну что вы говорите, товарищ, — одергивает его пани Игрек. — Деревня — это свежий воздух, ergo[4] здоровье.
Сделав такое заявление, она принимается внимательно рассматривать свисающий с лампы кораблик. Уж слишком эта пани Игрек своим пенсне сверкает, беспокоится в душе Агнешка. Такая все углядит. Вот она перевела взгляд на подстилку Флокса, и ноздри у нее заработали еще интенсивнее.
— …здесь неплохо бы провести комплексные преобразования. — Инспектор согрелся настолько, что оказался способен делать выводы. — Как вы думаете? Может быть, для начала создать отделение милиции?
Агнешка, которая не сводит глаз с пани Игрек, невольно вздрагивает, что не укрывается от внимания инспектрисы.
— Дисциплинарные репрессии, — изрекает та, листая при этом странички обнаруженной на столе тетради, — не заменят воспитательных методов общественного воздействия. Восстановила против себя эту ведьму… — машинально читает она в тетради, и тон ее резко меняется. — Что такое? Я думала, это план занятий.
— Это мои личные заметки, — краснеет Агнешка, слишком поздно заметив крамольную тетрадь в руках инспектрисы. Она и без того сидит как на иголках, тщетно напрягая слух в надежде услышать шум в классе, но за стеной по-прежнему пугающая тишина…
— Простите, — сухо произносит пани Игрек. — Учитель в определенных пределах, конечно, имеет право на личную жизнь. Комнатка хорошая, чистая. О вас здесь позаботились.
— О да! — подтверждает Агнешка и незаметно убирает тетрадь со стола. — Я, однако, должна объяснить…
— В чем дело? — забеспокоившись, вмешивается Елкин-Палкин. — Ну, валяйте смелей! Вы что, меня стесняетесь? Я же здесь неофициально.
— Я считаю, — говорит инспектриса, — что пора начинать занятия. Скоро девять.
— Вот как раз по этому поводу, — заикаясь, бормочет Агнешка. Все трое глядят на нее, не понимая причины ее смятения.
Но именно в эту минуту в классе раздается веселый детский галдеж, топот, смех. Агнешка, внезапно лишившись сил, тяжело опирается на спинку кровати. И тут же кто-то громко стучит в дверь. Не дожидаясь приглашения, в комнату входит Балч, непринужденный, беззаботный, улыбающийся на свой лад — чуть снисходительно, чуть насмешливо. Под внимательным непроницаемым взглядом Елкина-Палкина улыбка на какую-то долю секунды застывает у него на лице.
— Здравствуйте, уважаемые гости. Я Балч, солтыс. Холодно у нас, верно? Может, хотите по стаканчику рома, согреться? Отличный ром, еще из трофейных запасов.
— Ром в рабочее время? — с неприязнью и удивлением восклицает инспектриса. — Ни в коем случае. — А своего коллегу, который охотно поддержал предложение Балча, она пронзает осуждающим взглядом.
Агнешка едва слышит этот короткий обмен репликами. Она словно возвращается откуда-то издалека, постепенно приходя в сознание.
— Можно начинать? Правда? — против воли вырывается у нее обращенный к Балчу вопрос.
Балч с лучезарной улыбкой взирает на все еще нахмуренную инспектрису:
— Наша учительница пока не привыкла, что у нас, в Хробжичках, все по-солдатски. В девять — значит, в девять. Точно.
— Это похвально, — сухо констатирует пани Игрек.
— Верно, верно… — спешит согласиться добродушный инспектор. — Порядок создает, анархия разрушает. Дитя в колыбели, что голову гидре прочь оторвало…
— О чем это вы, инспектор? — удивляется Елкин-Палкин.
— Цитата.
— Значит, все в порядке. Ну что ж, приступим к торжественному открытию.
Агнешке опять как во сне кажется, что все это уже когда-то было. Приглушенный шум комнаты, в которой полно народу. Открытая дверь, и на пороге Балч с гостеприимно протянутой рукой. И так же, как вчера, перед балом, ни разу больше на нее не взглянув, он пружинистым шагом выходит на крыльцо. У Агнешки кружится голова от вида ребятишек, от веселого шума, с которым они, встав со скамеек, приветствуют входящих, от птичьего запаха ребячьих волос. Гости уселись сзади. Агнешка проходит посередине комнаты, между двумя рядами парт; ее сопровождает легкий шум любопытства. Она подымается на возвышение, останавливается, дрожащей рукой опирается на край стола. На первой парте, с благодарностью и облегчением замечает она, сидят старшие Павлинкины дети и Тотек.
— Здравствуйте, дети.
— Здравствуйте, пани учительница. Здравствуйте, наши гости, — размеренно скандируют ребята.
— Садитесь. Меня зовут Агнешка Жванец. Мы с вами будем здесь учиться. Эта комната — наша школа. Она маленькая, тесная, но через год-другой мы обязательно выстроим здесь, в Хробжичках, настоящую школу. Сегодня новые у нас только парты. Берегите их — не прыгайте по ним, ничего не вырезайте. А пока давайте познакомимся поближе. Когда я выясню, что вы уже умеете, я смогу разделить вас на классы. Вот ты, мальчик, — обращается она к парнишке на второй парте, — тебя как зовут?
— Ян Калита.
— Скажи мне, Янек, что тебе больше всего нравится делать в школе?
— Я больше всего люблю слушать стишки.
— И сказки, — добавляет сидящая рядом девочка.
— Стишки и сказки. Ты только слушать любишь? А учить наизусть?
— Наизусть я не очень люблю, — чистосердечно признается Янек.
Агнешка чувствует, что волнение и скованность внезапно исчезли. Она засмеялась, переждала, пока уляжется взрыв общего веселья.
— Хорошо, дети. Я прочту вам стихотворение. Потом вы прочтете его по кусочкам и целиком в моей книжке, а потом мы об этом стихотворении поговорим.
Она открывает лежащую на столе книгу в заложенном месте.
— До конца дошла б я света по следам степного ветра… — Знакомый, плавный ритм успокаивает ее, приятное теперь уже волнение заставляет отвлечься от Действительности, утратить ощущение собственного присутствия в этом классе и переносит в Воличку, к маленькой Агнешке на осеннем пастбище, и даже голос, который она сейчас слышит, кажется ей иным, совсем детским. — …Но тебя, земля моя, никогда не брошу я…
Чтение прерывает стук по стеклу. В открытом окне появляется голова в низко надвинутой милицейской фуражке, немолодое и неприметное лицо, на котором явственно обозначен лишь красный нос.
— Можно вас на минуточку, гражданка учительница? — Человек робко моргает печальными ресничками.
— Пожалуйста, но только после урока. Здесь школа, я занимаюсь с детьми.
— Так я, гражданка, буду у солтыса. Извините.
Он отдает честь и ведет свой дребезжащий велосипед за угол флигеля.
— О, пан Мигдальский, — приветствует его Балч через открытое окно канцелярии. Он только что вытащил из банки на подоконнике соленый огурчик и ест его, запивая квасом, который зачерпывает ковшиком. — Давненько мы вас не видали. Вы к нам не по дороге ли заглянули?
— Я специально к вам, солтыс.
Януарий Зависляк, копавшийся неподалеку в огороде, повернул голову, прислушиваясь.
— Вот уж обрадовали вы меня, старика, — насмешливо заверяет Балч милиционера. — Заходите.
— Черт бы побрал этот велосипед, — говорит Мигдальский уже совершенно неофициальным тоном. — Ног под собой не чую.
— Рюмочку? — догадывается Балч. И, не дожидаясь согласия, кричит Зависляку: — Эй, Януарий, чем подслушивать-то, сбегай лучше ко мне и принеси из буфета графин, тот, для гостей, ты знаешь. — Он бросает Зависляку ключ и ждет, пока тот не скрывается в сенях. — Так с чем вы ко мне, Мигдальский?
— У меня два дела.
Балч беззаботно свистнул: