Долли заморгала, словно очнувшись от транса, и уставилась на Берди.
– А я ведь даже имени вашего не знаю, – помолчав, произнесла она.
– Верити Бердвуд.
Долли Хьюит медленно развязала фартук и сняла.
– «Верити» значит «истина», – промолвила она и отвернулась. – Альбомы с фотографиями в кабинете. Вы все еще хотите увидеть их?
– Да.
– Тогда пойдемте, сейчас я их найду. Но с беспорядком вам придется смириться. Я уже несколько дней не вытирала пыль в доме.
Долли повесила фартук на крючок за дверью и повела Берди в глубь дома.
Глава 20
Прохладный сумрак. Тиканье часов. Мягкий ковер под ногами. Слабый запах полироля для мебели. Берди заморгала, стараясь охватить взглядом все, что ее окружало, и с нетерпением ожидая, когда глаза привыкнут к полутьме. Диван в синих цветах, кресла с такой же обивкой. Подушки: розовая, голубая, бледно-зеленая и бежевая. Мягкий блеск старого полированного дерева, камин, забранный медной решеткой; тесно заставленная полка над камином: веджвудские вазы, фарфоровые фигурки от «Ройал Далтон», мраморные и бронзовые статуэтки. По обе стороны от камина – шкафы с застекленными дверцами, полные книг, и серванты с посудой и безделушками.
Двустворчатые застекленные двери вели на веранду. Рядом с ними стоял рояль. Среди картин на бежевых стенах висели акварели в нежных тонах – вероятно, написанные самой Долли, – и репродукции старых мастеров. Возле дверей на веранду несколько кресел поменьше, с плетенными из тростника подлокотниками и гобеленовой обивкой спинок и сидений, были расставлены вокруг двух небольших низких столиков. Долли Хьюит провела по одному из них пальцем.
– Пыль, – виновато сказала она.
Берди еще раз огляделась. Для того чтобы вытереть пыль в этой комнате, понадобилось бы несколько часов. Все поверхности в ней были чем-нибудь да заставлены.
– У вас настоящая коллекция, – заметила она и наклонилась, чтобы рассмотреть бронзовую статуэтку на одном из столов: женщина с птицей. Огромные крылья птицы почти полностью заслоняли женщину. Сжавшись, она прикрывала руками грудь. Берди удивилась, вдруг сообразив, что перед ней сцена изнасилования.
– Леда с лебедем, – пробормотала она.
– Да, – кивнула Долли Хьюит, помолчала и добавила, делая над собой усилие: – Это подарок Дафны. На мой день рождения. Она увидела статуэтку в каком-то журнале. Ее выпустили в той же серии, которую я приобретала сама. По мотивам древних греческих и римских мифов. Люблю мифы. Всегда их любила.
Она обвела комнату рукой. Берди послушно огляделась. Да, верно. На полке над камином Персей торжествующе поднимал голову Медузы. Женственный юноша Нарцисс, склонившийся над миниатюрным прудом в окружении тростника, украшал один из книжных шкафов. На низком столике девушка стояла на коленях перед затейливо украшенным ящичком, приготовившись открыть его. Пандора, девушка, из-за любопытства которой в мир явились зло и беды.
– Прелестно… – неискренне пробормотала Берди.
– Заказывать Леду я не собиралась, – сообщила Долли. – Мне казалось, эта… тема не совсем подходит для украшения комнаты, предназначенной для отдыха.
А отрезанная голова с шевелящимися на ней змеями? Но Берди промолчала.
– Когда Дафна подарила мне ее, я, конечно, ничего такого ей не сказала, – промолвила Долли. – По-моему, она даже не знала миф о Леде. И не понимала, что именно здесь изображено. Просто помнила, что я покупаю статуэтки этой серии. Она так гордилась собой, упокой, Господи, ее душу! Так радовалась, что придумала для меня по-настоящему удачный подарок, да еще сюрприз! Вырезала купон, сняла деньги со своего банковского счета, отослала их и ни слова мне не сказала. Дафне нравилось устраивать мне сюрпризы в день рождения.
Слезы навернулись на глаза Долли Хьюит, и она достала из-за пояса платок.
– Сейчас вернусь, – пообещала Долли. – Только схожу за альбомами. Они в кабинете.
Она повернулась и неловко вышла через боковую дверь. Берди успела увидеть в щель полированный стол и стулья, блеск серебра и стекла в буфете. И еще одну дверь.
Берди бесшумно приблизилась к камину, осмотрела фарфоровую фигурку старушки, продающей воздушные шарики; еще одну фигурку – мальчика, пасущего гусей; акварель с изображением жакаранды в цвету, размеренно тикающие старинные часы. Рядом с часами бронзовый Персей злорадно скалился, подняв голову Медузы. Ее глаза были закрыты. Но змеи у нее на голове по-прежнему жили, извивались, шипели.
Берди продолжала красться по комнате. Выглянула в увешанный картинами коридор, ведущий к входной двери. В этот коридор выходило еще четыре двери. Видимо, спальни. Все они были закрыты. За одной из этих дверей предположительно отсыпался с похмелья Филипп Хьюит. Заходить в другие комнаты Берди не решилась. Поборов искушение, она вернулась туда, откуда пришла, и остановилась около рояля. На нем, рядом с букетом засушенных цветов в вазе, стояла фотография в серебряной рамке. Дафна. Та же фотография была помещена и в книге Джуда, и во всех газетах. Это был студийный портрет в непринужденной манере. Снятый, насколько помнила Берди, в день, когда Дафне исполнилось двадцать один год. За пять месяцев до ее свадьбы. Знали ли тогда ее родители, что она задумала? А сама Дафна? Берди уставилась на снимок. Раньше она никак не могла понять: Дафна Хьюит и Тревор Лэм. Это сочетание прежде казалось ей невероятным. А теперь – ужасающе неизбежным.
Девушка на фотографии, с распущенными каштановыми локонами, беспечно улыбалась миру. Красавицей она не была, но ее лицо выглядело милым, умным, искренним и оживленным. И решительным. И невинным. Пугающая комбинация. Фотограф сделал все, чтобы приглушить подлинное очарование налетом эффектности, усадил ее, попросил обернуться через плечо и поднять к лицу руки, чтобы в кадр попало подаренное на день рождения кольцо с маленьким бриллиантом, о пропаже которого стало известно через несколько дней после смерти Дафны. Но жизнь, кипевшая в ней, энергия сверкала в глазах, несмотря на все старания.
«Дафну любили все».
А Дафна вышла замуж за Тревора Лэма. За человека, которого не любил никто, кроме, может, его матери, сестры… Берди отвернулась от рояля и от фотографии, оглядела комнату еще раз и вышла через застекленную дверь в сад. В этом доме жила Дафна Хьюит. Этот дом она оставила в возрасте двадцати одного года ради жизни в хибарке у реки с Тревором Лэмом.
«До тех пор, пока мы вместе…»
Она думала, что любит Тревора Лэма, а все остальное не имеет значения.
«Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык, и при нем ненависть…»
Вот только ненависти не было.
– Ох, простите…
Обернувшись, Берди увидела Филиппа Хьюита, который смотрел на нее из двери, ведущей в коридор. Он был одет для работы: пиджак, рубашка, галстук, безукоризненно отутюженные слаксы. Влажные после душа волосы зачесаны назад. Филипп был болезненно бледен. Под глазами залегли тени. Он казался больным. Измученным.
– Я не знал, что здесь кто-то есть. – Филипп нерешительно шагнул в комнату.
– Я ждала вашу маму, – приветливо улыбнулась Берди.
Вспомнит ли он, что видел ее в пабе? Скорее всего нет. Филипп же был пьян в стельку. И не сводил глаз с Тревора Лэма.
– А я был в душе и ничего не слышал. – Он растерянно замолчал, ожидая, когда она заговорит, объяснит ему, что делает в этом доме.
– Филипп!
Долли внесла три фотоальбома. В одинаковых обложках – бледно-голубых с золотом. Она сунула их Берди, буквально свалила ей в руки.
– Уже встал? А я думала, тебе нездоровится и ты сегодня останешься дома…
Он покачал головой, посмотрел на Берди, на альбомы и снова на встревоженную мать.
– В чем дело? – быстро спросил он. – Мама, что случилось?
– Это неважно, – ответила она. – Тебе незачем беспокоиться, Филипп. Какие-то проблемы в городе. Вот и все.
Она повела его в кухню.
– Выпей кофе, – услышала Берди, пока за ними закрывалась дверь. – Папа сам во всем разберется.
– Мама…
– Папа разберется!
– Мама!
Дверь плотно закрылась. Оставшись одна, Берди перенесла альбомы к одному из гобеленовых кресел у застекленных дверей в сад. Она села и пристроила альбомы на столике рядом с Ледой и лебедем. Запрокинутое, искаженное ужасом лицо девушки было прикрыто спутанными волосами, лебедь обнимал крылом ее обнаженные плечи, готовясь повалить на землю.
Берди дотронулась пальцем до бронзы. Холодная, твердая, кое-где – гладкая, как стекло, в других местах – сплошь покрытая бороздками и выступами. Волосы, перья, платье, сорванное с плеч и ниспадающее складками; босые ступни, косо поставленные и запутавшиеся в траве на постаменте.
«Люблю мифы. Всегда их любила».
Персей и горгона Медуза. Нарцисс. Пандора. Леда. Странно, что эти образы ничуть не тревожили Долли Хьюит. Не угнетали всякий раз, когда она проходила по комнате, похожей на музей, с мягким ковром, тикающими часами и почти невидимой пылью. Но она, видимо, не воспринимала их как олицетворение насилия, ужаса, слабости человеческой натуры, роковых ошибок. Для нее они являлись просто изображениями культурных символов, ассоциировались с величием и романтикой другого времени и места, иной культуры, богатой и незнакомой.
Берди открыла первый из альбомов и принялась листать. Десятки фотографий. Одни черно-белые, робко претендующие на художественность, увеличенные, помещенные по одной на страницу: маленькая, обшитая вагонкой школа, снятая сквозь ветви деревьев, крупные планы изгородей, старых парт, пустого класса, треснувшего школьного колокола, – другие цветные, собранные по несколько на странице: дети под деревьями, дети за обедом, дети, стоящие в строю, девочки, прыгающие через скакалку и занятые какой-то игрой с хлопаньем ладоней, раскачивающиеся на канате мальчишки.
Одна из учениц попадалась на фотографиях чаще остальных детей. Тоненькая девочка с серьезным личиком и длинными каштановыми косами. Едва успев обратить на нее внимание, Берди перевернула страницу и снова увидела снимок той же девочки – на сей раз черно-белый, размером побольше. Прямо портрет. Фотография была подписана одним словом – «Бриджит». Снимок оказался примечательным. Лицо девочки словно светилось на затененном фоне, глаза были огромными и темными, кожа – почти прозрачной. Интересно, получилось это случайно или Долли старательно добивалась именно такого эффекта?