Очень хорошая краска —
Оранжевая!
Солнце сияет,
Небо загораживая.
В дактилических окончаниях А. Барто зачастую создает рифму новую, неожиданную, смелую, а потому и особенно впечатляющую:
Каждому на скворушку
Хочется взглянуть —
Пусть прочистит горлышко,
Скажет что-нибудь...
Скоро станут косами
Тонкие косички.
Скоро станут взрослыми
Девочки-москвички...
Может партой постучать
Как-нибудь нечаянно,
Чтобы вызвала его
Анна Николаевна...
и т. п.
Здесь отклонения воспринимаются на слух как несущественные, незначительные, ибо вся масса окончания — и фонетически более явственная «ударная» — совпадает, чем и определяется ощущение богатства и полнозвучность этих неточных рифм, их фонетическая близость. А такие рифмы в стихах А. Барто возникают систематически («кажется» — «саженцы», «улица» — «узится», «радуя» — «радио», «отчеству» — «летчицу» и т. п.), что и придает ее рифмам характер новизны, неожиданности, свежести. Вслед за Маяковским А. Барто вводит в свои стихи и рифмы разностопные, в области которых также открываются большие возможности для «усовершенствования и разноображивания» средств художественной выразительности. Здесь то и дело возникают рифменные окончания такого характера:
Серебряные горны
Москве поют привет.
Площади просторные,
Звезд кремлевских свет...
Огромные петунии —
Участницы доклада.
Петя на трибуне,
Как на газонах сада.
Порою неточные рифмы А. Барто «по-Маяковски» смелы, как это мы видим в цикле «Я живу в Москве»:
Все деревья в парке
Распустились за ночь.
В новом чистом фартуке
Дворник Петр Иваныч.
В середину рифменного окончания («фартуке») врывается не предусмотренный рифмой слог, как это мы зачастую видим и в стихах Маяковского («лента» — «Лермонтов», «меньше»— «мненьище» и т. п.). Поэтесса учла здесь, что после ударного слога («фар»), произнесенного с большой экспрессией, последующий частично «проглатывается», стушевывается, что и позволяет ввести его, не нарушая ощущения богатства и полноты рифменного созвучия. То же самое мы видим в стихотворении «Распутица»:
Вот-вот листва распустится,
Вот-вот придет тепло,
Ну, а пока — распутица,
Дороги развезло.
Рифма здесь («распустится» — «распутица») не совсем точна, но так глубока, так многозвучна, что воспринимается как фонетически насыщенная, необычайно богатая — в результате непременной «компенсации» любых ее «нарушений» (систематически возникающей в стихах А. Барто, что и определяет их особую и своеобразную поэтику). Вот почему та «свободная» и «раскованная» манера, в которой поэтесса обращается к своей юной аудитории, не приводит к «расшатанности» стиха, к ослаблению его внутренней дисциплинированности (как мы зачастую наблюдаем в современной поэзии). Нет, эта дисциплина, очень четкая и по-своему строгая, явственно сказывается в стихах А. Барто, определяет их особую слаженность, стремительность, «мускулистость» (если уместен здесь этот термин), их легкую, хочется сказать — «спортивную» походку (хотя мы и понимаем, какой постоянной и неустанной тренировки и какого высокого мастерства требует такая «легкость»).
Автор любит возместить неточность окончания рифмы ее глубиной, тем, что она охватывает и несколько предшествующих ей фонем:
Буду шить до вечера,
Завтра рано встану...
Младший брат доверчиво
Смотрит на Светлану...
С горки на горку
По городу Загорску...
Врач из кармана достает
Две спичечных коробки.
Он говорит ребятам: — Вот
Здесь божии коровки.
Как видим, отклонение от нормы, нарушение рифмы сочетается со стремлением максимально компенсировать это нарушение, и компенсация в большинстве случаев оказывается настолько значительной, что она «перекрывает» по своему звуковому составу, его акустическому эффекту и выразительности некоторые отклонения от точности созвучия, чем и создается богатство и полнота «неточных» рифменных созвучий.
В стихах А. Барто постоянно сочетаются рифмы нового типа, во многом неведомые поэтике прошлого, и рифмы точные, «классические», но и они не становятся у А. Барто знакомыми, затверженными. Нет, поэтесса стремится придать им свежесть и новизну, находит созвучия точные и богатые, а вместе с тем (насколько мне известно) неожиданные, еще небывалые в русской поэзии, как это мы видим в поэме «У нас под крылом»:
В совхозе птичий гомон,
Повсюду он, кругом он.
Если дождь как из ушата,
Не гуляют индюшата.
Поварихи хороши ли?
Может, корм не накрошили?
А. Барто любит рифму небывалую, отточенную, «глубокую»:
Смеются все: тупица!
А матери не спится...
Во двор бы приходила,
Нет, там я не тупой —
Я первый заводила,
И все за мной толпой.
А в школе я тупица.
Ну что ж мне, утопиться?
Такова рифма и в стихотворении «Несли мы облако с собой»:
Ну Наденька, ну скромница!
Мы не могли опомниться.
Или вот «Советчик»:
Как-то в майский день погожий
Шел по улице прохожий.
Шел и что-то напевал,
С комарами воевал:
Щелкнет раз — и наповал!..
И такая рифма, как «напевал» — «наповал», не может не поразить своей полнозвучностью, неожиданностью, а вместе с тем и глубоко таящимся в ней комизмом. Следует подчеркнуть и то, что, как бы ни были свежи и неожиданны рифмы в стихах А. Барто, они никогда не принимают самодовлеющего значения, характера жонглирования созвучиями. Нет, они внутренне оправданны, органически входят в художественную систему, призванную раскрыть замысел автора, способствовать его образно-художественному воплощению.
Когда поэт говорит:
О ребенке каждом
Думает страна.
Тридцать юных граждан
Заснули... Тишина...—
то слово «граждане» не случайно явилось рифменным, а сама рифма не случайно приняла неожиданный характер. Здесь новая, свежая, необычайная рифма, примененная художником,— не трюк, не штукарство. Нет, эта рифма как бы выделяет и подчеркивает то слово, которое наиболее важно в смысловом отношении, над которым следует особенно задуматься.
Конечно, здесь учтены далеко не все новые рифмы и не все ритмические модификации стихов А. Барто, а только некоторые, наиболее резкие, решительные, смелые, относительно которых у многих работников детской литературы было сомнение: да способны ли их воспринять ребята? Не отрывается ли автор от своей аудитории?
Даже и такие сравнительно простые стихи, как «Игрушки», которые может усвоить и трехлетний ребенок, казались иным ревнителям ровного, приглаженного стиха слишком смелыми и рискованными. Они не могли понять, как ребенок может уловить лад и ритм таких стихов:
Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
— Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!
Им думалось: разве может воспринять ребенок такую структуру стиха, в которой ямб сочетается с хореем, или составную, да к тому же и неточную рифму:
Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу.
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший.
Но сама практика, являющаяся лучшей проверкой наших теоретических представлений, показала, что ребенок не только воспринял такой стих, но и заучивал его наизусть. Оказалось, что до ребенка может «дойти» и стих очень сложный но своей ритмико-интонационной структуре — конечно, если она не вымученна, не надуманна, а соответствует интонации живого, непосредственного разговора, как это мы и видим в стихах А. Барто.
Ее мастерство — в яркости, точности, отчетливости каждой до блеска доведенной детали лирического повествования, внутренней слаженности, «перекличке», даже в каком-то едва приметном щегольстве, с каким автор весело, непринужденно, «раскованно», штрих за штрихом набрасывает свою картину, где все так чисто, ясно, светло, как после основательной уборки или внезапно хлынувшего летнего ливня.
Утром сад в сиянье, в блеске,
На кустах горит роса.
На кроватке занавески
Поднялись, как паруса...—
говорит поэтесса в цикле «Младший брат», и не надо быть особенно тонким и проницательным ценителем стихов, чтобы уловить то радостное сияние, которое не только сверкает в горящей росе, но словно бы пронизывает и эти строки, сказывается в самом их звучании, в легкости и ясности образной ткани.
Стих А. Барто — это обычно «веселый стих» (говоря словами самого автора), и его «веселость» достигается предельным заострением образа, как мы видим это в стихотворении «Наш сосед Иван Петрович», герой которого боится любого проявления настоящей жизни и видит «все не так»:
...Есть щенок у нас в квартире,
Спит он возле сундука.
Нет, пожалуй, в целом мире
Добродушнее щенка.
Он не пьет еще из блюдца.
В коридоре все смеются:
Соску я ему несу!
— Нет, — кричит Иван Петрович,—