Все сорта пшеницы.
Здесь повесил агроном
На стене таблицы.
Тут легко не спать ночей —
Светит лампа в сто свечей.
Да и все другое выглядит здесь слишком — до неправдоподобности — облегченным и совершенно безоблачным. Так, тот же герой поэмы — пионер, подменивший на дежурстве старшего брата,— отвечает на звонок секретаря райкома, сообщая о работе взрослых:
— У них в порядке инвентарь,
По графику работа.—
Засмеялся секретарь,
Говорит: — Ну, то-то!..
— Народ работает с душой,—
Прибавил Шурка, как большой.
И тут же он расхваливает пчеловода:
— Отличный пчеловод!
Ты и не просишь меда —
Попробовать дает...
Но явный избыток этого меда, который чувствуется на иных страницах поэмы, придает ей привкус приторности. Да, все это слишком идиллично, и здесь нет ни малейшего намека на то, что колхозная деревня в то время жила другой жизнью, гораздо более трудной и совсем не такой богатой, как это изображено в поэме «Хороший вечер», герой которой решает лишь одну задачу: «Чей колхоз богаче». Даже и само название поэмы настраивает читателя на слишком идиллический и безмятежный лад — вроде бы все в порядке и беспокоиться не о чем! Правда, в творчестве А. Барто таких идиллических произведений, чуждых духу жизненной правды, не так уж много, ибо они, в сущности, противоречили самому характеру ее дарования, ее пристальному и пытливому взгляду, исследовательскому пафосу в изучении нашей действительности.
А. Барто — и с годами все более очевидно — смело и совершенно самостоятельно ведет свой творческий поиск, решает поставленные ею перед собой большие задачи (не случайно в статье «О поэзии для детей» она приводит слова Леонардо да Винчи: «Картина живописца будет мало совершенна, если он в качестве вдохновителя берет картины других»), но это, конечно, не исключает (а скорее предполагает) связь с той традицией, которая является наиболее близкой художнику,— ее-то он и развивает в своем творчестве.
Если же говорить о том, каким заветам детской литературы следует творчество А. Барто и какие развивает традиции, то здесь, помимо созданий народного творчества и русских классиков, прежде всего следует назвать имя Маяковского, напомнить об опыте его «Стихов детям». Конечно, когда речь идет о таком зрелом и самобытном художнике, как А. Барто, которая самостоятельно исследует огромный участок жизни, являющийся материалом ее произведений, и каждый раз находит новое решение для реализации своих творческих замыслов, мы не имеем оснований говорить об ученическом восприятии опыта и традиций Маяковского. Нет, мы говорим о том внутреннем родстве, которое во многом сближает творчество этих поэтов.
Именно Маяковский — как равный с равными — заговорил с детьми на самые большие темы нашей современности, не страшась того, что они не поймут его или останутся равнодушными к его заветам и призывам; именно Маяковский стремился воспитать не просто ребенка, а советского ребенка, с высоко развитыми общественными интересами и гражданскими качествами, и только в связи с этим учил его судить о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Маяковский мог подсказать юному читателю, «кем быть», и раскрыть великое значение и увлекательный характер любого подлинно творческого труда («все работы хороши — выбирай на вкус»). Он мог рассказать о борьбе классов, охватившей весь мир; он мог высмеивать всяких «Власов — лентяев и лоботрясов», чтобы подвести своего юного читателя к одному непреложному выводу: только в учебе, в творчестве, в борьбе «станешь строителем радостных дней». Во всем этом сказывается страстное стремление подготовить своего юного читателя к решению самых больших и жизненно важных вопросов.
Обращаясь в «Стихах детям» к самой юной аудитории, Маяковский относился к ней с полным доверием, с неизменным уважением к ее восприимчивости и чуткости, а потому и не подлаживался под нее, не «снисходил» до нее, не ограничивался рассказом об игрушках, собачках, котятах, зайчатах, а разговаривал «на равных началах», что определяло и замыслы, и тему его стихов, и даже характер самой их поэтики — сугубо новаторской, дотоле небывалой.
Он вводил в эти стихи многообразные размеры, сочетающиеся самым неожиданным образом, сложные метафоры, подчеркнуто условный сюжет, подчас прямо-таки головоломный в своей эксцентричности, гиперболы, взывающие к необычайно развитому воображению и эстетической восприимчивости читателя, хотя бы и самого юного, неточную и разностопную рифму и многое другое, что и определяет совершенно особое звучание его «Стихов детям».
Вот это глубокое доверие и неизменное уважение, с какими Маяковский относился к юной аудитории, в полной мере присуще и А. Барто, по-своему определяет характер ее творчества, в чем нельзя не усмотреть влияния Маяковского, стремления продолжить и развить его традиции в новых условиях, порожденных нашей современностью.
В стихах, предназначенных для самой юной аудитории, Маяковский утверждал стойкость, решительность, мужественность как самые высокие и неотъемлемые качества нашего гражданина, хотя бы еще и малолетнего:
Этот,
хоть и сам с вершок,
спорит
с грозной птицей.
Храбрый мальчик.
Хорошо.
В жизни
пригодится...
С этими стихами перекликаются многие стихи А. Барто, в которых также утверждается все то, что «в жизни пригодится» ее юным героям.
А. Барто никогда не забывает и следующего наставительного замечания В. Маяковского:
Помни
это
каждый сын,
знай
любой ребенок:
вырастет из сына
свин,
если
сын —
свиненок.
Вот такая же забота о том, чтобы наши дети с самого начала своей жизни выходили на настоящую дорогу, тревога за каждый шаг, ведущий в сторону от нее, присуща и А. Барто, которая в своей острой и необычайно меткой сатире предостерегает своих юных читателей от всего того, в чём сказывается душевная заскорузлость и эгоистическая ограниченность и что стоит на дороге «настоящего человека».
Образы и метафоры А. Барто также во многом отвечают принципам поэтики В. Маяковского, призывавшего поэтов (в статье «Как делать стихи») использовать не только самый замысел, лежащий в основе произведения, но даже и мелкие, попутно встречающиеся «образишки» «для борьбы, для литературной агитации»; этот принцип предельной целесообразности и направленности как всего произведения в целом, так и каждого его компонента, всей системы средств художественной выразительности, полностью осуществлен в творчестве А. Барто, «генетику» которого нельзя осмыслить вне традиций Маяковского, вне его «Стихов детям» и тех положений, которые отстаивались Маяковским в статье «Как делать стихи».
Маяковский в своих «Стихах детям» передает интонацию непосредственного живого разговора, внутренне организованного и в то же время чуждого заранее предусмотренной метрической схеме, и, подхватывая опыт Маяковского, А. Барто также стремится в максимальной степени повысить роль ритма и размера в стихе, максимально разнообразить его средствами вариации различных размеров и ритмических структур — в пределах одного и того же произведения. Но это отнюдь не подражание, да и внешне выраженного сходства со стихом Маяковского, как мы видим, здесь зачастую нельзя обнаружить. А. Барто, продолжая и развивая принципы и традиции творчества Маяковского, применяет их в новых условиях, на новом материале и проявляет в этом ярко выраженное своеобразие, свое понимание слова, образа, ритма, всех средств художественной выразительности.
Необычайно близко А. Барто и то высокое искусство Маяковского, которое С. Маршак (в своей статье «Маяковский — детям») определил как «искусство воспитывать и больших и маленьких», поясняя при этом: «Он писал не для того, чтобы его стихами любовались, а для того, чтобы стихи работали, врывались в жизнь, переделывали ее...» — и умению заставить стихи «работать», переделывать жизнь А. Барто училась прежде всего у Маяковского, да и поныне, хотя давно уже вышла на дорогу подлинно самостоятельного творчества, не забыла его уроков.
Входя в детскую литературу, А. Барто внимательно изучала также опыт и творчество таких выдающихся мастеров старшего поколения, как К. Чуковский и С. Маршак.
К. Чуковский, начиная с первых своих поэм-сказок, таких, как «Крокодил», «Мойдодыр», «Бармалей», отличающихся живостью, непосредственностью, бурным весельем и безудержной фантастичностью, вовлекал юного читателя в занятную игру, не считающуюся ни с какими условиями реального правдоподобия, отвечал потребности нашего юного читателя и слушателя в игре, творчестве, выдумке: конечно, А. Барто не могла пройти мимо этого опыта, помогавшего избавляться детской поэзии от излишнего дидактизма, от слишком прямолинейного, педагогически-утилитарного решения темы, от навязчивой нравоучительности.
Необычайно плодотворную роль в творческом становлении А. Барто (так же как и во всей нашей детской поэзии) сыграл один из принципов, издавна отстаиваемый К. Чуковским и сформулированный в книге «От двух до пяти», где опубликована глава «Как дети слагают стихи». Здесь, как и во всей книге в целом, утверждается, что детей надо не только учить — следует и учиться у них, постоянно прислушиваться к их языку, постигать и применять в разговоре с ними законы детского «речетворчества» во всем его богатстве и многообразии, во всей его свежести, первозданности, выразительности.
К. Чуковский — первый в нашей детской литературе — с такой страстной заинтересованностью и неустанной энергией в течение многих лет изучал язык детей, прислушиваясь к нему, смело вводил его в свои стихи, что оказалось для А. Барто той школой, которая во многом определила ее творческий поиск и помогла развитию существенных черт ее поэзии, где мы словно бы слышим голоса ее юных героев. Зачастую именно их языком и говорит поэтесса, и подчас кажется, что они сами создали ее стихи,— но это не имитация детской речи, а она сама — во всей ее свежести, непосредственности, жизненности, ибо вслед за К. Чуковским поэтесса так же чутко, внимательно, пытливо прислушивается к ней и вводит в свой стих все то, что является в ней подлинно творческим, обогащает язык детей, отвечает их деятельному началу, пылкости и непосредственности их чувств, потребностям их внутреннего роста.