Вслед за К. Чуковским А. Барто вносила в «детский стих» самые различные формы, бытующие в детской речи,— такие, как считалки, дразнилки, прибаутки, придавая своему языку живость, энергичность, ритмическую напряженность, стремительность движения, о котором идет речь («Я и прямо, я и боком, с поворотом и прискоком...»), и в этой готовности всемерно повысить действенность и выразительность стиха, его внутреннюю энергию мы также усматриваем влияние К. Чуковского, принципов его стихосложения, «освоенных» А. Барто творчески и совершенно самостоятельно (ибо прямого сходства в стихах этих поэтов мы почти совсем не обнаружим).
Вместе с тем многого из того, что характерно для творчества К. Чуковского — игры в «перевертыши», нонсенсы, «лепые нелепицы» (призванные по-своему — от обратного — воспитывать сообразительность, восприимчивость и наблюдательность юного читателя),— всего того, чем увлекался и увлекал своих слушателей К. Чуковский, мы не найдем в творчестве А. Барто — художника совершенно иного склада и темперамента, оставляющего своего читателя на обычной земле, в кругу самых повседневных обстоятельств, а не в области безудержной фантастики и чудес «наоборотного» мира.
Пожалуй, более близко Агнии Барто — если говорить о поэтике ее стиха — творчество С. Маршака, та его «строгая» школа, в которой точность, виртуозность, дисциплинированность стиха подчинены динамике последовательно развивающегося сюжета: сказано только то, что необходимо, что «работает» на сюжет и способствует его развитию. Но и в самой этой дисциплинированности, в его подчиненности беспощадно строгому «уставу» чувствуется высокое и безупречное мастерство, полная свобода художника, делающая его властелином самого «огнеупорного» и, казалось бы, неподатливого материала, превращающегося в опытных руках в податливый, текучий, словно бы добровольно и безотказно льющийся в приготовленные для него «изложницы», принимающий самые строгие и точно измеренные формы. Это мастерство, воодушевленное глубоким замыслом, доброй улыбкой, тонким остроумием художника, не может не пленить и не захватить читателя.
Творчество С. Маршака являлось для молодой поэтессы той «школой стиха», уроки которой сказались и в ее собственном творчестве. Они помогли ей выработать свой стих — столь же строгий, дисциплинированный и «мускулистый», отвечающий стремительному движению сюжета да и требованиям самого взыскательного, выработанного с годами вкуса, четкости в каждой до блеска отработанной детали, в каждом образе. Утверждая такой стих, А. Барто в свое время многому — и плодотворно — училась у С. Маршака. Сближало ее творчество с творчеством старшего собрата по перу и чувство современности, страстный интерес к внутреннему миру наших детей, к их школьным занятиям и пионерским делам,— стремление активно воздействовать на формирование их облика, заглянуть в их будущее и утвердить его даже и в том малом, что пока под силу ребенку, но что со временем может обрести огромный размах.
Ничего не навязывая своему юному читателю, С. Маршак заставляет его по-новому взглянуть на свои самые повседневные и вроде бы ничем не примечательные игры, занятия, развлечения, чтобы осмыслить их в новом свете,— как мы видим это, например, в стихотворении-загадке «Великан».
Что же это за великан? Поэт так отвечает на свой невысказанный вопрос:
Полон силы богатырской,
Он от дома до ворот
Целый поезд пассажирский
На веревочке ведет...
Пароход за пароходом
Он выводит в океан,
И растет он с каждым годом,
Этот славный великан.
По своему духу этот «великан» — старший брат тех героев А. Барто, которым поэтесса предрекает большие творческие деяния, путь, ведущий «по всему земному шару».
Необходимо подчеркнуть и то, что она не эпигонски, а творчески и совершенно самостоятельно воспринимала уроки С. Маршака, когда надо не уступая своих позиций, а смело и решительно отстаивая их в диалоге с большим и опытным мастером.
С. Маршак и А. Барто — поэты настолько «разные», что сначала более старший не очень-то признавал в творчестве А. Барто сатирическую и крайне характерную направленность ее стихов, находя (как вспоминала поэтесса в разговоре с автором этой книги) излишнюю в детской поэзии «фельетонность» даже в таких органичных в ее творчестве и неотъемлемых от него стихотворениях, как «Болтунья» (1934), живущих и поныне, вошедших в основной фонд детской поэзии. Как уже говорилось выше, на первых порах многое в творчестве А. Барто вызывало суровую критику С. Маршака, а если она и слышала от него скупые одобрения, то только по поводу отдельных образов или строк, и это так смущало поэтессу, творчество которой уже пользовалось широкой известностью, что однажды она предложила ему: «Давайте встретимся в следующий раз только тогда, когда вы примете все мое стихотворение в целом, а не отдельные куски или строчки...»
И Маршак принял ее условие.
Вероятно, поэтесса настолько верила в себя и свою работу, что считала такое заявление не слишком самонадеянным,— и сама действительность оправдала эту уверенность.
Однажды — это было в 1938 году — раздался звонок, распахнулась дверь, и неожиданно для А. Барто на пороге ее квартиры показался С. Маршак.
«Вы написали прекрасное стихотворение «Снегирь»,— сказал он, переступая порог. Даже если у А. Барто и были какие-то обиды, вызванные излишней, как, ей подчас казалось, придирчивостью С. Маршака, то теперь они целиком растаяли в чувстве сердечной благодарности к большому и опытному мастеру, не раз высказывавшему ей столько дельных советов и важных замечаний и так упорно воспитывавшему в ней подлинного художника, каким она и стала с годами. А что касается споров и разногласий, в которых правым оказывается то учитель, то ученик,— что ж, они в творческом разговоре неизбежны и только способствуют развитию искусства. Главное в них — понимание общности наших целей, чувство внутреннего единства, сплачивающего художников самых различных творческих складов и обликов.
В нашу задачу не входит детальное сопоставление творчества С. Маршака и А. Барто (что могло бы послужить темой особого разбора), но если иметь в виду хотя бы элементы поэтики, то очевидно, что и в этом отношении А. Барто, многому учась у Маршака, сохраняла явно выраженную самостоятельность: она с большей свободой использовала различные размеры (в пределах одного стихотворения), ассонансные и другие виды «неточной» рифмы, более решительно уклонялась в своем творческом поиске от традиционных норм стихосложения (что и стало теперь новой «нормой»).
Следует напомнить: многое из того, что являлось в свое время смелым открытием Агнии Барто и что утверждается ею в области «детского стиха», ныне получило всеобщее признание и самое широкое распространение. Вот почему подлинно новаторский характер творчества А. Барто и выработанного ею «детского стиха» не каждому читателю бросится в глаза: ведь таким стихом пишут многие и многие детские поэты, усваивая опыт А. Барто. Но здесь, как и в других случаях, нельзя забывать роли и значения «первооткрытия», а именно таким первооткрывателем и явилась поэтесса, утверждавшая свой характер и свое понимание «детского стиха» — со всеми присущими ему чертами и особенностями, составляющими в их совокупности ту систему, которую А. Барто отстаивала в детской поэзии решительно и последовательно.
За многие годы творческой деятельности А. Барто выработала свои особые навыки, принципы, свое понимание законов мастерства, свой стиль, принадлежность к которому мы можем определить и без подписи автора, те особые черты, которые дают себя чувствовать в каждом ее новом произведении, обычно в чем-то верные уже сложившимся и выработанным долгими годами навыками, а в чем-то обогащающие и дополняющие их. В своей статье «О стихах для детей» поэтесса говорит:
«Для советской детской поэзии типична большая тема, но самая значительная тема не дает права поэту отступать от законов построения детского стиха. Ведь у детской поэзии безусловно есть свои законы. Она, например, особенно широко пользуется изобразительными средствами народной поэзии. В лучших стихах для детей мы находим гиперболу, повторы, звукоподражание, меткую игру слов, считалку, загадку». И все эти изобразительные средства народной поэзии органически входят в поэзию А. Барто, находят здесь свое дальнейшее развитие, новаторское применение. Именно этим во многом объясняется то, что «детский стих» А. Барто захватывает свою аудиторию меткостью наблюдений, блеском метафор, неожиданностью каламбуров, игрою слов, эмоциональной приподнятостью, естественностью и непринужденностью тона повествования.
Этот стих не только содержателен, но и удивительно легок. Он обнаруживает не только высокий уровень мастерства, но и веселый, живой, жизнерадостный темперамент художника, который многому учит свою аудиторию, и учит по-своему: не в порядке навязывания прописных истин и риторических сентенций, а шутя, каламбуря, развлекая, с блеском рассказывая множество интересных и занятных историй, а попутно уча тому большому и прекрасному, что многие из ее юных слушателей и читателей пронесут сквозь всю свою жизнь.
Стих А. Барто является обычно «веселым» (говоря словами автора) не только потому, что он говорит о праздничных предметах, забавных историях, анекдотических случаях, но и потому, что он и сам по себе ярок и выразителен, приподнят по своему тону, по самому звучанию; он легок и стремителен, но при этом отнюдь не легковесен, ибо на своих легких крыльях он несет значительный груз. Он оказывается содержательным, целеустремленным. Пусть порой это всего только шутка, но обычно здесь и шутка имеет существенное значение.
Но стихи А. Барто — это отнюдь не всегда и не обязательно юмор, веселье. Ее «детский стих» вмещает в себе и большие раздумья, проникновенное чувство, лирическое волнение, глубокие переживания. Он способен запечатлеть жизнь во всем ее многообразии, во всей ее сложности, и о больших возможностях «детского стиха» свидетельствуют мно