Столь же широк ее жанровый диапазон. Здесь стихи лирические, шуточные, иронические, едко сатиричные, раздумчивые, пафосные, повествовательные, игровые. И где только не видим мы героя этих стихов! Чаще всего дома, в семье, в общении с папой, мамой, бабушкой, дедом, с младшими и старшими братьями и сестрами. Но также и во дворе со сверстниками, в школе, на улице, в пионерском лагере, на бабушкином огороде, в «грибном» поезде, и даже... в клетке зоопарка, потому что герой стихотворения «Мальчик в клетке» — юннат и наблюдает за лисицей.
Сложность внутренней структуры стихотворения при внешней простоте и доступности — характерная черта поэзии А. Барто. В книге «За цветами в зимний лес» она проявилась особенно ярко и последовательно. Барто умеет достигать эффекта стереоскопичности в изображении жизненных картин, когда любое явление выступает в многообразии своих значений, опосредований, связей, во всей полноте и объемности.
В 1928 году В. Маяковский написал «Стихи о разнице вкусов» — про то, как «лошадь сказала, взглянув на верблюда: «Какая гигантская лошадь-ублюдок», а верблюд же вскричал: «Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто — верблюд недоразвитый». Стихи заканчиваются ироническим резюме: «И знал лишь бог седобородый, что это — животные разной породы». В стихотворении А. Барто «Кому что...» использован сходный прием.
Старички сидят в тени
Час, другой и третий.
Удивляются они:
— Как от вечной беготни
Не устанут дети?
А мальчишка впопыхах
Говорит о старичках,
Бегая по саду:
— Как они не устают?
Я устану в пять минут,
Если я присяду!
В построении этого стихотворения есть что-то от двух зеркал, поставленных одно против другого. Дети смотрят на пожилых людей, а те на детей, но видят не только друг друга, но и самих себя. Старики видят себя глазами детей, дети — глазами стариков. И где-то на пересечении взаимных зеркальных отражений просматривается общая высшая точка зрения, которая уже не является ни стариковской, ни детской, а просто человеческой,— то мудрое, всепонимающее отношение к жизни, которое не отдает предпочтения какой-либо одной частной правде, а понимает правду как синтез, как своеобразное примирение частичных, неполных правд.
Апофеозом такого примирения стало стихотворение «Особое поручение». Его герои так же далеко разведены по полюсам возраста, как и персонажи, о которых идет речь в стихотворении «Кому что...». Это дед и внук, гуляющие по московскому новому Арбату — проспекту Калинина. Дед беспокоится за внука, внушает ему: «Не прыгай! Дай мне руку! Не пой и не свисти». А внук отвечает, что дед должен слушаться его, так как именно ему поручено бабушкой присматривать за стариком. Следить, чтобы тот не устал, был осторожен, немедленно вернулся домой, если поднимется холодный ветер, который «ему во вред».
У деда своя правда, продиктованная опытом долгой жизни. У внука — правда своя: врожденное стремление каждого человека к самостоятельности, уже пробудившееся под влиянием старших чувство ответственности за другого. Сталкиваются две эти правды — и возникает у деда удивление, у внука — обида. Уже готов, кажется, спор перерасти в ссору. Но герои стихотворения умеют слушать не только самих себя. Первым, как и следовало ожидать, понимает правду маленького человека взрослый и умудренный и замолкает. Тогда в наступившей тишине и маленький человек вдруг ощущает, что не только он прав, но прав по-своему и старик. Верная своим творческим принципам, А. Барто не извлекает из сказанного сухой морали.
Она заключает стихи не выводом, а характеристикой психологического состояния героев, их душевного настроя:
Поручены друг другу,
Замолкли внук и дед.
Тут и читатель невольно прислушается к внезапно погасившей спор тишине. В чем ее причина? Не в том ли, что героям и читателю открывается истина всеобщей нашей связи и взаимной ответственности? Та великая в своей правоте и столь непросто постигаемая в практической жизни истина, согласно которой наши индивидуальные правды не противостоят одна другой, а сливаются в одну большую Правду, цементирующую общество.
Поэт не упускает случая указать читателю на универсальность общественных связей, когда каждый что-то делает для других. «Наш кормилец»,— говорят жители большого городского дома о «человеке лет сорока» спортивного вида, который на свой двенадцатый этаж всегда поднимается без лифта.
Почему его кормильцем
Называет весь подъезд?
Никого же он не кормит,
Сам мороженое ест,—
удивляются мальчишки — жители дома. Со свойственной всем мальчишкам непосредственностью они задают ему вопросы: «Почему вы на припеке, на жаре, без картуза?», «Молодой вы или старый?» И слышат ответ, пронизанный лукавинкой, игриво-загадочный,— типичный ответ балагура и шутника, мастера и дело сделать и за словом в карман не лезть:
— Я не очень юных лет,
Но до старости далеко.
Что касается припека,
То, как старый хлебопек,
Уважаю я припек.
Нам на солнышке не жарко,
У печей погорячей...
Конечно, мальчишки догадываются, что кормильцем зовут соседа, поскольку он «хлеб печет для москвичей». Но читатель взрослый «догадывается» и о том, как неотразимо входят в детское сознание строки, оперенные внутренней рифмой («У печей погорячей»), просвеченные улыбкой, игрой разными значениями одного слова (припек солнечный неуловимо оборачивается припеком хлебным). И как, благодаря этим строчкам, овладевает сознанием читателя обаятельный образ труженика. «Да ведь это стихи на тему труда!» — догадывается взрослый читатель. Но написанные не плакатно, не «в лоб», без оглушающего треска, без отупляющей ребенка дидактики.
О самом большом, главном, значительном автор умеет сказать так, что это большое не подавляет маленького читателя, а легко овладевает его воображением, незаметно и прочно входит в его сердце. Вот стихотворение «Рисунок» с чеканным, лаконичным, в точности соответствующим детскому мировосприятию началом:
Это — город. Как высок он!
Сколько крыш! И сколько окон!
Смотрит голубь сверху вниз,
Он уселся на карниз.
Каламбурная рифма первого двустишия («высок он» — «окон») усиливает интонацию удивления и восторга. Маленький читатель искренне поражен величием запечатленного в рисунке города. Но тут он замечает и диспропорцию в картинке: «А на самом первом плане нарисован человек. Выше всех высотных зданий получился человек». Ребенку очень нравится этот «красавец, в рыжей шубе меховой», непокрытая голова которого касается голубых небес. Правда, возникает и сомнение в правомерности столь вольного общения с реальными масштабами явлений.
Почему он выше крыши?
Он высокой башни выше,
Возвышается над ней!
Он зачем такого роста?..
Поэт, как видим, ни на шаг не выходит за пределы «дошкольного» языка и «дошкольной» логики. Но, обеспечивая стихам точный адрес наивностью задаваемых героем вопросов, А. Барто не уходит от серьезного на них ответа. Условность рисунка получает объяснение и детски простое, и научно точное, и заключающее большой этический смысл:
Все понятно, очень просто:
Человек-то всех главней!
«Ошибка» художника становится, таким образом, метафорой, глубоко осмысленным символом большого социального звучания.
Казалось бы, всего только остроумная шутка — стихотворение «Если буду я усат». Дошкольник Геннадий мечтает отрастить усы и стать, таким образом, дядей. Так думает он достичь свободы, чтобы не ходить в детский сад, не спать днем, а взамен этого «целые часы прыгать по аллее». Читателю, конечно, смешно, что у человека, мечтающего об усах, такие «безусые» желания. На первый взгляд, смысл стихотворения только в этом — в блестящей зарисовке детского характера, стремящегося к немедленной взрослости, но остающегося в своей сущности детским.
О том, что это уже само по себе высокое достижение, можно судить и по чеканной пословичности двустишия: «Если буду я усат, не пойду я в детский сад». И по тому, как великолепно схвачена «детская логика» в доверительном обращении маленького героя к маме: «Я тебе один секрет по секрету выдам...» И по удивительному комическому эффекту, какой сообщает словам героя возвращение буквального смысла известной поговорке, когда воображаемые взрослые говорят о Геннадии: «Посудите сами, он уже с усами!» Наконец, по доставляющей истинное удовольствие читателю щедро-виртуозной игре словами «усат», «усы».
Но у А. Барто в каждом стихотворении есть свое подспудное течение, своя «сверхзадача». Есть они и в стихах про Геннадия. Стихи эти будят у читателя мысль о том, что подлинная взрослость не в усах и не в других внешних признаках солидного возраста, а в чем-то ином, более глубинном и значительном. Подтрунивая над инфантильными представлениями Геннадия, автор завершает стихотворение словами, в которых слышится и вздох сожаления, и чуть грустноватая улыбка мамы маленького героя:
Говорит она в ответ,
Соглашаясь с сыном:
— Что ж, пройдет немного лет,
И пойдут усы нам!
Даже каламбурная смешная рифма (сыном — усы нам) не снимает той серьезности, с какой здесь сказано, по сути, о двух субъективных восприятиях (и течениях) времени — медленном детском и. стремительном взрослом, о неизбежности взросления и о невозвратимости детства.
«...Мне хотелось бы писать так,— говорила Агния Барто в беседе с корреспондентом «Литературной газеты» в мае 1978 года,— чтобы человек в любом возрасте, мысленно возвращаясь к своим детским стихам, всякий раз мог открывать в них для себя более глубокий смысл, то, что лежит не на поверхности, а за строчками... Иначе говоря, стремлюсь писать впрок, чтобы стихотворение вырастало вместе с читателем». Как р