Хорошо в грибное лето
В лес приехать до рассвета.
Когда нет еще теней,
Гриб заметней. Он видней.
Но так же видны поэту наши современники, едущие в поезде: общительный седобородый грибник, поучающий молодежь: «Лесу кланяйся почаще, чтоб грибы к тебе пошли»; внимающие ему подростки; привалившиеся к окошку, спящие в обнимку с лукошком любители «тихой охоты». Люди, а не лес, не грибы и не поезд,— настоящие герои стихотворения.
Точно так же и в словах другого стихотворения — «Она с утра лежит не лая, она собака пожилая» — сказано гораздо больше, чем только о старой собаке, которой снится, как она была резвым, неугомонным щенком. В стихотворении содержится раздумье и о неумолимом течении жизни, о философском отношении к возрасту, о детстве и старости. Это — «детская элегия», удивительно современная по мироощущению, освещенная мудрой, доброй и немного грустной улыбкой.
Совсем иное настроение выражено в стихотворении «Вороны», от первой до последней строки пронизанного картавым вороньим граем:
Над городом,
Над парками
Вороны
Как закаркали!
Звуками «к» и «р», их сочетаниями инструментовано все стихотворение. Его «музыка» определяется словами: «город»,
«парк», «вороны», «каркать», «как», «кричать», «кляксы», «черные», «запрыгать», «прикинулись знахарками», «орать», «дерево», «горизонт», «горит», «говорит», «простуженно», «не верим». Но это — сложная музыка, где зловещему, как бы накликающему ненастье карканью противопоставлены оптимизм и жизнеутверждающая воля ребенка.
А я кричу:
— Не каркайте!
Хотим мы с папой
В парк идти! —
решительно заявляет маленький герой. Каламбурная рифма (каркайте — в парк идти), богатство аллитераций настолько слиты с естественностью детской интонации, что форма неощутима. Она полностью «перешла» в содержание стиха, где голосом сегодняшнего советского ребенка автор протестует против всякого вообще, в том числе и людского, «карканья». И протест этот тем действеннее, что выражен с той же экспрессией, в том же языке с сильными «р» и «к». Оружие добра здесь и в звуковом, словесном отношении не уступает оружию зла.
Развивая нравственное чувство ребенка, А. Барто не прочь задать ему иной раз и задачку из области «высшей математики» человеческих отношений. Причем сделать это она может также на примере «вечной» темы. Сколько написано стихотворений о кошках! Слащавых, пустых, восторженных, сентиментальных. И великолепных, в полном смысле слова классических, как, например, маршаковское: «Почему кошку назвали кошкой». Барто написала стихи «Посторонняя кошка», где сама кошка не описана и ничего, собственно, не делает, только приходит во двор и уходит из него. Не кошка, как таковая, интересует поэта, а люди, взрослые и маленькие, их отношение к вполне заурядному факту: «К нам кошка посторонняя вчера пришла во двор».
Появление кошки взбаламутило жизнь всего дома. Дети, от лица которых написано стихотворение, очевидно, попытались приласкать кошку, поиграть с ней. Но «мамы из окошек бранят нас из-за кошек». Начинаются разговоры о том, что кошка может поцарапать, оказаться заразной и т. п. При этом «у мам такие лица, будто к нам пришла тигрица и вот-вот кого-то съест». Некая «старушка в темной шали» пытается пробудить у взбудораженных родительниц здравый смысл. И мамам становится стыдно за свою горячность.
— Но мы ее не гоним прочь! —
Тут все затараторили.—
Пускай сидит хоть день и ночь
На нашей территории.
Вы нас неверно поняли,
Ей не желаем зла...
«Но,— замечает автор от имени юных героев,— кошка посторонняя обиделась, ушла».
У читателя, понятно, возникает вопрос: на что обиделась «посторонняя кошка», если ее не били, не гнали и не желали ей зла? На этот вопрос автор не отвечает. В первых же строках от имени детей следует честное признание: «Мы до сих пор не поняли: о чем же вышел спор?» Ответить надлежит самому читателю. А для этого ему надо мысленно поставить себя не только на место ребят-рассказчиков, но и в положение обиженной кошки. Например, допустить, что он пришел в гости к детям соседнего садика или школы, а воспитатели и учителя начали запрещать своим питомцам играть с ним, заявляя, что «посторонний мальчик», может быть, любит драться или, того хуже, болен заразной болезнью. И пусть потом предлагают ему сидеть в сторонке, сколько он пожелает,— разве утихнет от этого его душевная боль, обида, тем более, если дети послушно выполнят приказы старших?
Так, стихи о «посторонней кошке» на деле оказываются стихами о нравственности, о таких ее категориях, как деликатность, порядочность; о том, что нравственность неделима, и «нечуткость» к четвероногим, продиктованная якобы заботой о детях, на деле оборачивается нечуткостью к детям, демонстрацией обывательского равнодушия и эгоизма.
Критические нотки, звучащие по адресу некоторых родителей в стихотворении «Посторонняя кошка», заметно усиливаются в произведениях А. Барто, которые целиком можно отнести к сатирическому жанру. О книге А. Барто «Дедушкина внучка» К. Чуковский сказал однажды, что это «Щедрин для детей». Продолжается «щедринская» линия творчества А. Барто и в книге «За цветами в зимний лес», обогащаясь новыми темами, героями, средствами сатирической характеристики. Как мы не раз могли убедиться, объектом сатирического осмеяния у А. Барто могут оказаться и взрослые — родители, воспитатели. Не то чтобы писательница посягала на авторитет взрослых в глазах детей. Совсем напротив: если мусор выметают ради чистоты в доме, то и выметание на виду у детей «педагогического мусора» служит тем же целям очищения нравственной атмосферы, в которой воспитываются дети. Сатира приучает ребенка воспринимать мир взрослых дифференцированно, таким, каков он в действительности, помогает ребенку убеждаться в том, что именно у взрослых найдет он понимание и защиту от непонимания и несправедливости, чем возвышает и укрепляет авторитет учительского и родительского старшинства.
К общественному мнению, включающему, конечно, и авторитет взрослых, обращается герой стихотворения «Мама или я?» с недоуменно-ироническим вопросом:
Непонятно, кто из нас
Поступает в первый класс:
Мама или я —
Новиков Илья?
Дело в том, что мамины заботы о сыне, впервые идущем в школу, настолько чрезмерны, что лишают мальчишку какой бы то ни было самостоятельности. Не то плохо, что мама беспокоится о цветах, которые сын понесет в школу, чуть свет встает поглядеть, не завял ли букет, рассказывает «всем чужим: — Скоро в школу побежим!» Что она собирает Илье книжки, готовит завтрак, волнуется, как бы он не проспал. Плохо, что сам мальчик почти начисто выключен из череды предшкольных забот. Дважды повторяется в стихотворении вопрос: «Мама или я — Новиков Илья?» И дважды герой отвечает на него: «Мама, а не я — Новиков Илья». И сколько в этих вопросах-ответах досады и сожаления, которых не в силах скрыть тут и там прорывающаяся улыбка ребенка! Ведь, во всем подменяя сына, любящая мама избавляет его не только от хлопот, она лишает мальчика формирующих личность переживаний, высокой и ничем не заменимой радости ответственного решения и самостоятельного поступка.
В военные и в первые послевоенные годы, когда у большинства наших семей был весьма скудный достаток, отправляя на лето сына или дочь в лагерь, родители (да и воспитатели) преследовали не одну только педагогическую цель. Была надежда, что дистрофичные от недоедания дети подкормятся, прибавят в весе. Такая прибавка справедливо рассматривалась в тех условиях как прибавка здоровья.
Сегодняшним детям недоедание не угрожает. Скорее, им грозит переедание и связанные с ним болезни. Но по старинке и теперь иные взрослые готовы оценивать результаты своей заботы о детях в прибавленных их питомцами килограммах и граммах.
О подобных воспитателях и рассказывает поэт в стихотворении «Лето на весах». Быть может, в целях сатирического заострения автор несколько гиперболизирует картину лагеря, где каждое утро начинается со всеобщего взвешивания и выяснения, «кто пополнел, на сколько грамм»:
Нет, мы не ходим в дальний лес:
А вдруг в походе сбавим вес?!
Нам не до птичьих голосов,
Проводим утро у весов...
А сколько здесь бывает драм:
Сережа сбавил килограмм,
И долго ахал и стонал
Весь медицинский персонал.
Такая гиперболизация помогает, однако, схватить сущность явления, полнее выразить радость освобождения от вредной опеки, какую испытывают ребята при резком изменении режима:
С утра на речку мы бежим,
Мы обнимаемся, визжим...
Ура! Не вешайте носы —
У нас испортились весы!
Сатирический прицел стихотворения А. Барто всегда точен и, возможно, это одна из причин, почему даже самые язвительные и «злые» сатирические стихи ее не воспринимаются читателем как незаслуженная и несправедливая обида. Особенно важно это свойство сатиры в стихах для детей, тем более если объектом сатирического обличения является сам ребенок — существо, которое, в силу своей биопсихологической и социальной незавершенности, не может быть законченным мерзавцем, подлецом, негодяем, себялюбцем-обывателем, карьеристом и т. д. К. Чуковский в одном из писем к А. Барто заметил: «...Ваши сатиры написаны от лица детей, и разговариваете Вы со своими Егорами, Катями, Любочками не как педагог и моралист, а как уязвленный их плохим поведением товарищ. Вы художественно перевоплощаетесь в них и так живо воспроизводите их голоса, их интонации, жесты, самую манеру мышления, что все они ощущают Вас своей одноклассницей».
В зависимости от общественной опасности осмеиваемого явления у А. Барто изменяется и характер смеха и его «дозировка». В стихотворении «Почему телефон занят?» — это, скорее, не смех, а улыбка. Автор готов с полным пониманием отнестись к нуждам «ответственных лиц», населяющих квартиру: к трем школьникам и первокласснику Коленьке. Конечно, и у них могут быть свои важные — в масштабе детства — дела. И они, как полноправные жильцы, могут, разумеется, разговаривать по общему телефону со своими друзьями. Но ребята явно злоупотребляют оказанным им доверием. Они превращают телефон в увлекательную игрушку, разговаривают подолгу и без необходимости, совершенно игнорируя при этом потребности и нужды взрослых.