ому что в жизни все связано со всем. «...Далеко не все можно вложить в стихи»,— замечает Барто в начале книги. «Записки детского поэта» и есть, в сущности, записки о том, из чего и как рождается поэзия.
А. Барто приводит свой разговор со школьниками.
— Что вы делаете в свободное время? — спросили ребята.
— В свободное время пишу стихи.
Это, конечно, шутка, потому что у настоящего художника не бывает свободного времени в строгом смысле этого слова. И это — правда, потому что запись стихов на бумагу есть лишь заключительный акт творчества, совершаемый в часы, свободные от многочисленных иных дел.
Все, о чем поведала А. Барто в своих «Записках», имеет прямое отношение к ее поэзии, так как относится к человеку, к его жизни. В том числе, конечно, и такая запись:
«Он понимал, что не доживет и до осени. Как было продлить эту надежду? Жена купила ему новые туфли. Он удивленно посмотрел: туфли? Может быть, и впрямь он еще поднимется на ноги?
Когда его в последний раз увозили в больницу, он захотел взять эти туфли с собой».
Агния Львовна вспоминает: когда она прочитала Чуковскому только что написанное стихотворение «Он был совсем один» (оно вошло в книгу «За цветами в зимний лес»), Корней Иванович, взглянув на нее, спросил: «Случилось что-нибудь с вами... Или с вашими близкими?» Чуткой душой поэта он уловил в стихах, написанных для детей о собаке, притом в стихах с хорошим концом, нешуточную тревогу, личное душевное смятение автора.
Поэт не «божий избранник», не «сверхчеловек», как полагают наивные люди. Просто человек. Он может тяжело заболеть. Он теряет близких. У него бывают ошибки и неудачи. Он работает без выходных. И может быть, самый легкий, действительно отдохновенный труд для него — сделать что-то по хозяйству. Например, подмести дорожки и убрать мусор в саду. У поэта множество обязанностей — перед близкими, друзьями, соратниками по перу, народом, государством, человечеством. Это ощущение вечного неоплатного долга, о котором никто не напоминает, кроме собственной совести; это вечно беспокойная, тревожащая совесть — не за себя, за весь мир; это бесконечно щедрое отдавание своей души, сил, здоровья, времени другим людям, делу, которое никто не вменяет поэту в служебную обязанность и соответственно не вознаграждает никакими «сверхурочными»,— все это в совокупности и рождает подлинную поэзию.
Не существует никакого разрыва между жизнью поэта в Москве и в поездках — зарубежных или по нашей стране. Это всегда жизнь, такая, какою только и мыслит ее Агния Барто: на полном дыхании, на пределе возможностей, во всеоружии неослабного внимания к детству, в каждодневном подвижническом служении однажды и навсегда избранному делу. Здесь каждый шаг и каждое движение души — своеобразная прелюдия творческого акта, а самое творчество, в свою очередь, как бы дирижирует поведением художника.
Стихи, действительно, пишутся между иными заботами. Но только напряженная жизнь духа, непрерывный труд ума и сердца, неустанная работа для людей питают большую литературу.
Подтверждение тому — «Записки детского поэта» и как бы продолжающая их книга «Переводы с детского», вышедшая в 1977 году к Первой международной встрече писателей в Софии, посвященной роли художников слова в практическом осуществлении Хельсинкских соглашений, в борьбе за мир и безопасность.
«Переводы с детского» появились настолько своевременно, как принято говорить, «к месту», что можно подумать, будто писательница за много месяцев или даже лет знала о предстоящем в Софии форуме, о проблемах, какие будут обсуждаться. Ведь такие книги не пишутся экспромтом: материал для них собирается годами и годами же вызревает замысел. Бесспорно, издание этой книги было исполнением «социального заказа». Но не «третьих лиц», а собственного сердца. И если выход книги, служащей интересам мира и добрососедства людей разных стран, совпал с международным совещанием писателей, служащим тем же целям, то это говорит прежде всего о том, сколь остро и безошибочно у поэта чувство времени, как оперативно откликается он на требования действительности.
Книга «Переводы с детского» возникла как результат внимания писателя к детской жизни, к духовному миру ребенка. А где же этот мир отражается непосредственнее и полнее, если не в детском творчестве! Где бы ни бывала Агния Барто, она, встречаясь с детьми, всегда стремилась получить их рисунки и стихи. Причем многие рисунки и стихи создавались в присутствии писательницы, иногда даже на подсказанную ею тему. В крохотной летней пристройке дачи Барто на стенах не видно обоев: они завешаны детскими рисунками, привезенными едва ли не со всех континентов. Об истории некоторых из них писательница рассказала в «Записках детского поэта» в главе «Тридцать два солнца».
«Мой интерес к детским рисункам не бескорыстен,— написано там,— читая детям новые стихотворения, я прошу их передать на бумаге впечатление от услышанного и понимаю, что именно запомнилось, подействовало на детское воображение, что оставило равнодушным».
Детские стихи — тот же рисунок, только не красками, а словами. По стихам детей так же можно судить, что в жизни им «запомнилось, подействовало на... воображение, что оставило равнодушным».
Рисунки и стихи детей обычно неумелы, наивны, отличаются скудостью выразительных средств. Но в них есть драгоценнейшее свойство, которого так часто недостает профессиональному искусству: непосредственность чувства, искренность, полная самоотдача. Понять до конца, раскрыть подлинное богатство и красоту детского творчества может не каждый. Лишь тот, кому доступен «детский язык». Причем конкретный язык изобразительного образа или слов.
Когда-то Борис Житков мечтал о литературе для десятилетних, которую могли бы создать сами десятилетние, обладай они литературным опытом и умением взрослых писателей. А. Барто, по сути, осуществляет эту мечту всем своим творчеством. Говорить как бы от имени самих детей, причем всех возрастов, стало ее поэтической сутью. И эта суть великолепно раскрылась в «Переводах с детского».
Однажды я совсем по-новому увидел рисунки детей, когда на выставке Международной бьеннале фантазии в словацком городке Мартине наш замечательный график Виталий Горяев обстоятельно объяснил мне, чем хорош тот или другой рисунок — с учетом возраста юного художника и национальной художественной традиции его народа. Это был своеобразный «перевод» с языка детского рисунка на наш обычный словесный язык.
Нечто подобное предприняла Агния Барто в отношении стихов, написанных, как она шутливо выразилась, «невеликими поэтами» в разных концах земли.
Слово «невеликие» здесь, конечно, многозначно. Среди детей не бывает великих — не только по росту. Но есть в этом названии легкий, едва заметный намек на полемичность. Кто из нас, глядя на «невеликих поэтов», не задумывается о том, что именно из них-то и вырастут завтрашние великие, что уже сегодня эти маленькие граждане несут в себе, как возможность, великую духовность.
«Многое роднит «невеликих поэтов»,— пишет Агния Львовна в предисловии к книге,— но часто их переживания глубже, богаче, чем ребенок способен выразить. Вот я и постаралась, сохранив смысл каждого стихотворения, найти для него ту поэтическую форму, которая позволит прояснить, точнее передать сказанное ребенком». Переводя «с детского», Барто стремилась в то же время, как она говорит, «сберечь присущую ребенку непосредственность, детскость». И это ей удалось.
Дети Финляндии, Либерии, Франции, Болгарии, ФРГ, Югославии, Венгрии, Греции — всего восьми стран — представлены в книге двадцатью четырьмя стихотворениями. Двадцать из них написаны от имени «невеликих поэтов», имеющих точное имя и возраст. Одно — подстрочный перевод оригинала. Два выражают чувства и мысли целых групп. А одно написано от имени девочки, стихов не сочинявшей, а просто доверившей писательнице драму своей маленькой жизни.
Конечно, такая книга может быть сколь угодно большего объема: ведь в мире десятки стран, сотни больших и малых народов3. И у каждого народа не счесть своих «невеликих поэтов», ибо практически все дети в определенном возрасте — стихотворцы.
Когда в одной из школ Финляндии Агнии Барто сказали, что финские дети вообще не пишут стихов, писательница не поверила и оказалась права. Просто ребят никто не спрашивал, сочиняют ли они стихи. А когда советская гостья спросила, кто в классе пишет стихи, оказалось, что почти все. В «Переводах с детского» «непоэтическая» Финляндия представлена семью юными стихотворцами. И дело не только в количестве. Подстрочники финских детей оказались наиболее «социальными» и разнообразными по содержанию.
О чем же пишут дети? Точнее, о чем они думают, что их волнует, заботит, радует или, напротив, пугает и огорчает? Если говорить о темах — они близки к повседневной жизни ребенка, независимо от того, живет он на европейском севере или возле экватора. Много стихов о маме. Есть стихи про любовь, хотя они, понятно, отличаются некоторой абстрактностью. Скорее это стихи, выражающие предчувствие любви, мечту о любви. Полнее всего охвачен, пожалуй, мир природы: весна, лето, осень, Родопские горы Болгарии и африканские зеленые холмы, бык на пастбище, жуки, голуби, полевые мыши, кролики, лиса, собака и крокодил, курица с цыплятами, ласточки, затмение солнца, реки, цветы, сбросившие листву буки — вот какой широкий мир живого, трепетного, прекрасного, пройдя через сердце ребенка, входит в его стихи. Этот мир дополняют картины народной жизни, обычаев, игр. Дети не просто описывают то, что видят. Они пытаются обобщать, размышлять. Они — прирожденные поэты: даже мертвые вещи оживают в их фантазии, словно сбрызнутые живой водой народных сказок.
Описанные тринадцатилетней югославкой Гиной Войнович осенние буки стынут, скинув «платья зеленые». И девочка сопереживает им, как людям: «Холодно вам, оголенные буки, голые ветви как голые руки». Ее двенадцатилетнего соотечественника Младена Клуге взволновал старый мост, который, как много потрудившийся на своем веку человек, смертельно устал от идущих и едущих по его деревянной спине, оттого, что река денно и нощно бьет его по ногам-опорам. Но мост должен стоять, как связной на посту, потому что он «нужен двум берегам», людям, которых он «сблизил и свел». А девятилетний болгарин Симеон Кисев написал стихи о тщеславной вазе, которая соглашается только на то, чтобы в нее ставили роскошные садовые цветы, и презрительно отзывается о их скромных полевых родичах. «Странные замашки» вазы явно не по нраву болгарскому школьнику.