Заметила А. Барто у какой-то части ребят совсем небольшой, возможно для них самих и неприметный, налет лицемерия в отношении к родителям. И сигнализирует об увиденной опасности стихотворением «Его любовь», где неожиданным и метким заключительным двустишием указывает на неблагополучие в нравственном здоровье героя: «Он маму очень любит, особенно при людях». Трех слов, добавленных к словам о любви героя к маме, оказалось достаточно, чтобы, вызвав ироническую усмешку читателя, показать истинную цену этой пылкой «любви».
Зарождение иждивенческой психологии, прикрывающейся демагогической завесой из высоких слов, Барто раскрыла в стихотворении «О человечестве». Речь идет о мальчике, который «готов для человечества... многое свершить», но «дома (что поделаешь!) нет подходящих дел!» Можно бы, конечно, подать больному деду лекарство, да ведь дед «не человечество, он старый инвалид». Надо бы погулять с младшей сестренкой Наташкой, но она уж тем более не человечество:
Когда судьбой назначено
Вселенную спасти,
К чему сестренку младшую
На скверике пасти?!
Конечно, как бы соглашается поэт, между Вселенной и сквериком, человечеством и младшей сестренкой, великими историческими свершениями и мелкими домашними делами — дистанция огромная. Но если человек полагает, будто между тем и другим — пустота, которую можно заполнить бездельем, он обречен на бесплодное, никчемное существование. Ибо Вселенная без «сквериков», как и человечество без людей — абстракция, лишенная какого бы то ни было смысла и содержания. Даже в основе величайших дел лежат дела «скромные», «незаметные», «маленькие», будничные. Эту важную мысль Барто доводит до читателя не путем логических рассуждений, а заставляя улыбнуться при сопоставлении крайностей, к одной из которых герой якобы стремится, а другую в то же время презирает. В результате обнажается непримиримое противоречие. Но не между дедом-инвалидом и человечеством, а между «высокими» стремлениями героя и его полным нежеланием хоть что-то делать, чтобы приблизить осуществление мечты. Окончательно ставит точки над «и», связывая воедино часть и целое, последнее четверостишие:
В своем платочке клетчатом
В углу ревет сестра:
— Я тоже человечество!
И мне гулять пора!
Мы уже говорили, что смысловая, жанровая, эмоциональная полифоничность есть одна из характернейших черт поэзии А. Барто. Идет ли речь о сатире или о лирике Барто, мы должны помнить, что «чистые», в строгом смысле, жанры в ее творчестве — особенно в последние годы — почти не встречаются. И это — еще одно свидетельство близости к жизни, к ее сложной фактуре, к ее диалектике.
Писатель Михаил Шевченко написал книжку о своем сыне Максимке «Кто ты на земле», день за днем и год за годом зафиксировав в ней духовный рост нашего маленького современника. Когда Максимке было четыре года, дед смастерил мальчику мельницу — настоящий ветряк: с дверью, окошками, крутящимися под ветром крыльями. Из всех игрушек мельница стала для Максимки самой любимой. Мальчик не расставался с нею несколько дней. И тогда состоялся следующий разговор отца с сыном:
«— Папа, вот вы все покупаете мне игрушки, а дедушка Петя сам делает!
— Да,— говорю.— Видишь, какой у тебя дедушка! А ты помогал ему?
— Я с удовольствием помогал! С удовольствием!..»
Запись венчается мыслью автора о дедушке: «Хоть один человек умный среди нас».
Одновременно с книгой М. Шевченко написано стихотворение А. Барто «Я думал, взрослые не врут...». Там тоже речь о дедушке и внуке. О внуке, который просит дедушку сделать ему не какую-нибудь сложную игрушку, вроде ветряной мельницы, а всего-навсего простой «совок, зеленый или синий». И о дедушке Сереже, который, в отличие от дедушки Пети, оправдывает свое нежелание уважить просьбу внука словами: «Мы купим в магазине, за них недорого берут».
Как видим, дедушка у Барто — прямой антипод дедушке из книги Шевченко. Не в том смысле антипод, что один — мастер, умелец, а другой — неумеха. В конце концов, особых талантов для изготовления совка не требуется. «Я знаю, он бы сделать мог!»— справедливо считает маленький герой стихотворения. В отличие от дедушки Пети, дедушка Сережа страдает не столько недостатком способностей, сколько недостатком воспитательского ума, нравственной чуткости. Ведь ребенок, от лица которого написано стихотворение, видит в отказе дедушки не признание бессилия, неумелости, а нечто гораздо худшее — разрыв между словом и делом. На словах дед трудолюбив, чему учит и внука. На деле демонстрирует лень. «А сам сказал, что любит труд...»— разочарованно замечает но этому поводу внук.
Стихотворение, как нередко у Агнии Барто, обращено к двум адресатам: к ребенку и к взрослому. И того и другого стихи заставляют подумать о взаимоотношении поколений, о том, сколь важно единство слова и дела, о необходимости отвечать за сказанное, дабы не прослыть лгуном и не передать юным дурной опыт безответственности.
«Думай, Вовка, думай!»—сам себя подстегивает маленький герой стихотворения, которое так и называется: «Думай, думай...» Даже пятилетняя Вовкина сестра Маруся заражается этим стремлением старшего брата. И ей уже интересно, «во сколько дней ум становится умней?» Улыбка, которая озаряет эти стихи, ничуть не умаляет серьезности призыва. Думать зовет каждое стихотворение Агнии Барто, независимо от того, обращено ли оно к малышам или к ребятам постарше, веселое оно или грустное, высмеивает оно отрицательные явления или говорит о вещах, достойных восхищения, похвалы, подражания.
Дело в том, что герои Агнии Барто сами в подавляющем большинстве ребята думающие. Одного мучают угрызения совести из-за того, что он безо всякой веской на то причины «кошку выставил за дверь, сказал, что не впущу» («Совесть»). Другая, рисуя в школе чучело скворца, с острой жалостью и смутным чувством вины представляет, как этот скворец «давно ли среди поля, среди неба чистого распевал, насвистывал...» («На уроке»). Третий пытается дать себе отчет, отчего, несмотря на запреты взрослых и на все объяснимые резоны, ему так интересно и весело «повертеться под ногами» в шуме и гаме большой стройки.
К думанию приглашают все без исключения стихи Барто — от короткой, в четыре строки, эпиграммы:
Спешит он высказаться «за»,
Когда глядит тебе в глаза,
Но почему-то за глаза
Всегда он «против», а не «за»,—
до стихотворных рассказов о том, как некий Максим «укрощал» сам себя («Укротитель»), или о мальчике, который из любви к пуделю готов был побить родную сестренку («Не только про Вовку»).
В Рио-де-Жанейро одна посетительница выставки советских книг для детей спросила Агнию Львовну:
— О чем вы пишете стихи?
— О том, что меня волнует,—ответила Барто.
Женщина удивилась:
— Но вы же для детей пишете?
— Но они-то меня и волнуют, — в тон ей заметила Агния Львовна.
В Бразилии писательница была как делегат конгресса Международного совета по детской и юношеской литературе, выступала с докладом, который обсуждался в одной из секций конгресса. Дни делегатов были заняты заседаниями, вечера — официальными встречами и приемами. И все-таки от внимания поэта не ускользнула пестрая, исполненная вопиющих контрастов жизнь юных бразильцев, подавляющее большинство которых и в наши дни пребывает в нищете и не имеет возможности учиться.
Незабываемое впечатление произвело на советских делегатов посещение народного клуба Мангейра (нечто вроде небольшого открытого стадиона) на одной из окраин Рио-де-Жанейро, куда поздними вечерами после работы приходят сотни взрослых и детей, чтобы под звуки самодеятельного оркестра танцевать национальный танец самбу и готовиться к ежегодному традиционному карнавалу, для которого каждый клуб выставляет свою колонну участников.
В Мангейре среди танцующих было немало маленьких жителей городских трущоб, так называемых фавел, серой плесенью покрывающих крутые склоны окружающих Рио-де-Жанейро гор. Фавелы — это скопища жалких лачуг, сколоченных из досок и старых ящиков, лишенных электричества, водопровода, канализации. Целыми днями дети-фавелудас проводят в богатых кварталах города в поисках пищи и случайного заработка. Но и у них бывают радостные минуты, вроде тех, которые довелось наблюдать советским делегатам конгресса при посещении Мангейры. Они-то и вдохновили Агнию Львовну на написание стихотворения «Самба».
Xудой мальчишка
В рубашке рваной,
Он пляшет самбу
Под барабаны.
Самозабвенно,
Со знанием дела,
А сквозь рубашку
Темнеет тело.
Двухстопный, как бы рубленый ямб с безударными окончаниями строк отлично передает несколько барабанный ритм самбы. Образ маленького танцора зримо очерчен и деталями его внешности, и деталями окружения. Но главенствующей, определяющей в образе остается динамика танца:
Горячий воздух
Пропитан серой,
В горах — фавелы
Громадой серой.
Но пляшет, пляшет
Под барабаны
Худой мальчишка
В рубашке рваной.
Захватывающий народный танец стирает в сознании героя заботы прошедшего дня и трудные думы о дне завтрашнем, вселяет в сердце мальчишки уверенность и надежду.
Пусть он не часто
Бывает сытым,
Но слышен самбы
Кипучий ритм.
И он беспечен,
И пляшут плечи,
Босые пятки
Стучат по плитам...
Вникая в содержание стихотворения, в каждой строчке которого «слышен самбы кипучий ритм», понимаешь, как много впечатлений и раздумий спрессовалось в этих отчетливолапидарных строчках. Не только жаркий вечер в Мангейре, но и жаркие выступления на конгрессе, обсуждавшем проблемы детской литературы в странах Латинской Америки, Азии и Африки, и мимолетные встречи с гаврошами бразильских улиц, неунывающими оборвышами и тружениками. Не случайно героем стихотворения стал один из них. Судьба этих детей — позор современного капиталистического общества. Но зоркий глаз поэта увидел в этих ребятах не только нищету и отчаяние, но и надежду на светлое будущее крупнейшей латиноамериканской страны. В огромной разноликой толпе взгляд художника выхватил мальчишку, который не мог не стать другом советских юных читателей.