Всегда ли взрослые понимают, что означает каждое их слово, каждый их поступок для внутреннего роста и развития ребенка, с его первоначальной и безусловной верой в авторитет родителей (да и не только родителей, а почти любого старшего!), в их безусловную справедливость и правдивость, и всё ли делают для того, чтобы оправдать это доверие, превратить свой авторитет в стимул внутреннего роста ребенка, укрепления и развития присущих ему добрых начал? Всегда ли понимают, к каким дурным последствиям, а то и катастрофам во внутреннем мире ребенка может привести любой дурной их пример, каждое несправедливое замечание или легкомысленное обещание, нередко оказывающееся пустой словесностью?
Именно об этом стихотворение «Андрей не верит людям», в котором речь идет о шестилетнем мальчике, «разочаровавшемся» в людях.
«Не слишком ли рано?» — спросит иной читатель. Но, оказывается, у этого малыша были свои резоны для того, чтобы поколебаться в своей детски непосредственной доверчивости к взрослым. Случилось так, что одна добрая и хорошая с виду тетя пообещала купить полюбившуюся ему игрушку — заводного ослика, и Андрюша страстно мечтает о том, как будет возиться с ним:
Андрюше ослик снится,
Во сне стучат копытца,
Он заводной, он может
По комнате носиться!
Но все многократные обещания и заверения знакомой тети оказались, как убедился Андрюша, пустой болтовней, которой сама-то она не придавала ни малейшего значения (да и какое значение в глазах такого человека имеет заводной ослик? Ничтожный пустяк, который нужно выбросить из головы, чтобы не засорять ее всяческой чепухой). Но для Андрюши это было большой мечтой, которой он отдал часть пылкой и доверчивой души, а когда мечта рухнула и он убедился, что знакомая тетя попросту обманывает его пустыми обещаниями, вместе с этой мечтой рухнула вера во взрослых. Так забавное поначалу стихотворение оказалось крайне значительным по характеру поднятых в нем вопросов, над которыми должен задуматься наш взрослый читатель.
В стихах А. Барто перед нами проходит целая галерея людей невнимательных и нечутких к миру детей, к их потребностям и интересам, к особенностям и свойствам их натуры, их характера и деятельности, их мышления и воображения, и такие люди вызывают самую острую критику поэтессы, ибо они мешают нормальному развитию ребенка, то есть укреплению и становлению «настоящего человека», его будущего.
Но бывает, что такая нечуткость к ребенку, отсутствие подлинного понимания его истинных запросов и интересов, уважения к нему как к «настоящему человеку» проявляются и в другом, так же отрицательно воздействующем на внутренний мир ребенка и наносящем ему значительный ущерб: в потакании всем капризам и прихотям ребенка, в поощрении его эгоистических наклонностей, в той «снисходительности» к нему, которая мешает укрепиться чувству долга и ответственности, способствует развитию дурных склонностей и влечений, тому, что среди детей появляются баловни, тунеядцы, эгоисты, преисполненные сознанием своего особого места в жизни, своей исключительности, своего превосходства над всеми окружающими и полагающие, что главное — это их удобства и удовольствия.
Об этом свидетельствует А. Барто во многих своих стихах, возлагая всю ответственность за воспитание и формирование ребенка на взрослых, на родителей и воспитателей,— как это мы видим хотя бы в стихотворении «Дело было за обедом».
А за обедом происходило вот что. Собрался весь «семейный кворум» и обсуждал проблемы трудового воспитания:
— Будет в школе наконец-то
Нужная программа!
— Да, трудиться надо с детства! —
Согласилась мама...
Но это согласие царило лишь до тех пор, пока присутствовавший тут же мальчик не выразил желания поехать в колхоз, стать комбайнером. Как тут заволновался весь «семейный кворум»! Какие только аргументы не приводились, чтобы отвлечь мальчика от этого замысла: и то, что он «хрупкий», и то, что талантлив, и то, что он «не как другие дети», а гораздо развитей их и достоин особого, высшего призвания — вот хотя бы такого, как стать «чудным скрипачом» (для этого достаточно только где-то похлопотать!).
А в заключенно автор подводит нас к довольно-таки грустному выводу:
Семья такая не одна!
Увы, они еще не редки!
Мол, перестройка нам нужна,
Но не для нас,
А для соседки.
Вот из таких семей, где вокруг детей создается своего рода культ исключительности, обожания и потакания любым их капризам и прихотям, и выходят обычно дети разболтанные, эгоистически замкнутые, внутренне ограниченные; именно об этом с горечью и тревогой говорит А. Барто во многих своих стихах.
Как лучшие, так и дурные человеческие качества зарождаются в раннем детстве, и этот процесс происходит не «самотеком», как полагают иные беззаботные родители, а под влиянием окружающей среды, и прежде всего — взрослых. Но всегда ли сами родители достаточно глубоко осознают всю степень ответственности за своих детей, за те последствия, которые может вызвать поощрение стяжательских влечений, эгоистических замашек, антиобщественных начал, отгораживающих ребенка от окружающей его среды и неизбежным образом ограничивающих внутренний мир?
Тот, кто бывал в детских садах в дни посещения родителями, вероятно, мог наблюдать, как иные из посетителей, привозя с собою сласти, фрукты, съестные припасы, больше всего озабочены тем, чтобы именно их дети — и никакие другие! — воспользовались этими гостинцами, ни с кем не делясь, и тем самым оказывают весьма дурную услугу их воспитанию.
Вот об этих неразумных родителях, любовь которых носит явно ограниченный характер, и говорит А. Барто в стихотворении «Все на всех», где мамаша, которая без ума от своего сына, внушает не то ему, не то самой себе:
Вот для сына
Петеньки
Леденцы
В пакетике.
Это Пете моему,
Это больше никому!..
Хорошо, если сами дети внесут поправку в советы и наставления подобных мамаш и решительно заявят:
Что мы сели
По углам?
Все поделим
Пополам...
Но разве под влиянием таких родителей не появляются со временем люди, для которых нет ничего выше и дороже их сугубо личных потребностей и интересов?
«...Слабое от избытка доброты существо...» — говорил некогда Чехов о герое рассказа «Попрыгунья», и во многих стихах А. Барто мы видим, что «избыток доброты», слепой и безрассудной, чуждой понимания того, что любой ребенок, в том числе и свой собственный, должен быть достоин не только любви, но и уважения (одно от другого неотъемлемо!) — мешает росту ребенка, внутренне разоружает его, становится бедствием для него и для всех окружающих. Такая слепая, не рассуждающая любовь родителей отзывается во внутреннем мире их детей чувством эгоизма, безнаказанности, безответственности, и Агния Барто обнаруживает этот процесс в его движении, в его взаимосвязанности, взаимообусловленности, как это мы видим в стихотворении «Петя утомлен». Сын уже привык лгать матери, слепая любовь которой делает ее невольной пособницей всех его недопустимых выходок и нелепых выдумок. Стоит ему пожаловаться на свою «слабость», как мать теряет рассудок от страха за него; она
...меняется в лице,
Витамины АБЦ
Предлагает Пете...
А тот, забросив надоевший учебник (а заодно и витамины!), невозбранно предается своей лени.
Витамины АБЦ
Катает кошка на крыльцо...
Так поэтесса с едкой и веселой издевкой говорит о той почве, на которой произрастают семена эгоизма, себялюбия и тунеядства — одно следует за другим с неизбежностью, совершенно очевидной и вполне закономерной.
В духе и ритме детской считалки или дразнилки звучит и одно из примечательнейших стихотворений А. Барто «Лешенька, Лешенька...», которое так и просится на музыку, в игру, во двор, чтобы развеселить детскую компанию:
— Лешенька, Лешенька,
Сделай одолжение,
Выучи, Алешенька,
Таблицу умножения.
Здесь с едкой насмешливостью, сатирической колкостью изображены те, кто беспомощно и бестолково суетятся возле нерадивого мальчишки и прямо-таки пресмыкаются перед ним, чтобы только никто не сказал, что его родители и воспитатели «внимание к мальчику ослабили». А сам Лешенька, преисполнившийся крайним самомнением при виде того, что столько людей возятся и не могут справиться с ним (значит, он занимает какое-то необычайно важное место в жизни!), только куражится над ними, издеваясь над их бестолковостью и беспомощностью:
— Вы просите пуще.
Я же несознательный,
Я же отстающий...
Поэтесса избегает лобового решения темы; она подчас ограничивается только намеком, интонацией, той ходячей фразой, которая внезапно обретает, помимо основного, какой-то новый, подспудный смысл. Но именно он и оказывается самым важным и ключевым, как это мы видим в стихотворении «Леночка с букетом» (1954), о героине которого сказано как бы вскользь:
Лучшим номером программы
Эта девочка была...
Здесь ходовой оборот речи («лучший номер нашей программы») обретает необычное, настораживающее, тревожное звучание, ибо если девочка превращается в «номер программы», от такой метаморфозы мы не можем ждать ничего хорошего (что подтверждается и всем ходом стихотворения про «Леночку с букетом»). Она и сама, став не просто школьницей, а непременным участником всяческих торжеств и юбилеев, утверждается в чувстве своей исключительности, жаждет похвал и аплодисментов как чего-то непременно полагающегося ей, и именно ей!