– На собрание, которое Корней с Сипатым сейчас собирают.
– Шутник ты, Костя, – Даша искренне рассмеялась, – с твоим мандатом тебя до первого ножа пропустят.
– Ты проведешь.
– Я? Полагаешь, коготок увяз, всей птичке пропасть? Я так сильно взбеленилась на них, сказала тебе, дура. Так ведь ты и сам знал, коли Митрий-то…
– А о смене места не знал, – перебил Костя. – Спасибо, что предупредила.
– Я нового места не знаю, – Даша дернула плечиком.
– Знаешь, и меня проведешь, иначе я сейчас сообщу начальству, и мы без тебя узнаем, где и когда. Тогда облава… – говорил быстро Костя, сам думал, где узнать и как связаться с Сурминым? Главное, в любом случае уже не успеть, надо идти одному, и он продолжал: – Лучше, если ты меня одного проведешь.
– Вот так? – Даша откинулась, оглядела Костю, гимнастерку с орденом, фуражку, неприкрыто милицейскую внешность.
– А чего рядиться? Меня и в личность многие знают. – Костя сжал Даше ладони и продолжал решительно: – Ты слушай, не встревай. Мы же такого случая упустить не можем? Ясно. Либо облава, либо ты проведешь меня одного. Во время облавы побьем людей с обеих сторон.
«Ну и давай! – хотела крикнуть Даша. – Пулями и огнем выбейте, выжгите». Она лишь вздохнула, не ответила.
– Людей жалко, я решил идти один, проведешь меня ты. Ни одного человека в засадах не будет, разойдутся, как пришли. Ты мне веришь? Я слово тебе даю, Даша.
Она поверила, но не поняла. С кем и о чем говорить? И если не будет охраны, то его жизнь плевка не стоит. Так и сказала.
– Жизнь, Даша, любая много стоит, и моя не меньше многих иных. За себя не бойся, я объясню, что ежели бы ты меня не провела, то готовилась бы облава. Ты многим жизнь спасешь, а люди те ее уважают.
– Я и не боюсь! – Даша вскинула голову, взглянула как могла гордо, но холодок подполз к сердцу и не исчезал. Знала Даша о благодарности деловых людей: «Привела, и амба, остальное цветочки-лютики. Я бы прорвался, а на остальных с высокой колокольни».
– Пушку дай, – Даша протянула руку. – Люди договорились без оружия приходить.
Костя вынул пистолет, погладил любовно, толкнул кучера в спину.
– Возьми, Витек, береги, именное, дороже ордена.
Кучер кивнул, взял пистолет, спрятал за пазуху.
– К Павелецкому вокзалу, – сказала Даша, и всю долгую дорогу молодые люди молчали.
У вокзала они вышли, кучер придержал рысака, взглянул на Воронцова, хотел что-то сказать, но Костя опередил:
– Двигай! – Он махнул рукой. – Пистолет Мелентьеву отдай.
Пролетка рванулась. Даша долго смотрела ей вслед, затем повернулась к Косте.
– Не одумался?
– Главное – переступить порог, – Костя взял девушку под руку.
Прав был Костя Воронцов или нет, он решил: сегодня они переступят порог. И для кого из них этот шаг важнее – еще неизвестно.
Корней занял кабинет не шикарного, однако вполне приличного ресторана «Флора», расположенного в старом, хорошо сохранившемся особняке в Брюсовском переулке. Корней здесь бывал лет двадцать назад, не рассчитывал знакомых встретить, но и швейцар, распахнувший перед ним тяжелую дверь, и официант, принявший короткий заказ, поклонились с одинаковыми словами:
– Давненько, давненько, рады видеть в здравии…
Корней взглянул из-под опущенных век, определил, что не костюму сказано и не чаевых ждут, действительно помнят. Он знал, что швейцар был когда-то замазан в налете с мокрым концом, а официант в молодые годы в эти кабинеты карты гастролерам-исполнителям подавал и с тех денег домик себе на Потылихе поставил.
Всех знал Корней, одно плохо – его тоже многие знали, и хотя тешили самолюбие поклоны, а сегодня лучше бы их не было.
Хан вошел, отдал лакею котелок и трость, сел, налил и выпил молча. Затем вынул из саквояжа блокнот, остро отточенный карандаш, положил рядом с блокнотом листок с планом, который дал ему ранее Корней, и сказал:
– Был я в этом заведении, взглянул, – он стал ловко чертить схему. – Неплохо ты нарисовал, да не совсем точно. Есть там в углу жестяная коробка «Сан-Галли», знаю я ее, дел минут на пятнадцать.
– Деньги заберут только завтра, так что у тебя ночь, Степан, – сказал Корней.
– У меня? – Хан резко черкнул по своей схеме. – Я один пойду?
– А тебе свидетели нужны или делить хочется?
– Так ведь пост на улице, и сторож внутри, – ответил Хан.
– Милиционер твоя забота, ты по товарищам специалист, один за душой или два, нет разницы. А сторож будет спать. Это моя забота, – Корней наблюдал за Ханом внимательно. Сторожа усыплять Корней не собирался, рассудил просто: когда Хан постового пришьет и окажется в помещении, отступать будет поздно.
– Сколько в ящике? – спросил Хан.
– Около трехсот кусков.
– Поровну.
Корней рассмеялся тихо, но Хан даже не улыбнулся.
– Ты только наводчик.
– Я – Корень.
– Поэтому и поровну, так бы получил десять процентов.
– Ты мне нравишься, Хан. – Корней взял с диванчика портфель, открыл. Хан увидел толстые пачки червонцев. – Казна людская, сто тысяч Сипатому отнесу, пусть заберет.
Хан молчал, а Корнею так хотелось, чтобы подручный возмутился, начал задавать вопросы. Хан только плечами пожал, Корнею пришлось говорить без аплодисментов публики:
– Савелий-мухомор, конечно, Сипатому доложит, что я согласен быть. Сипатый решит, что я вола кручу и сорвусь, а он власть без боя получит. А я на сходке явлюсь и хрусты, – он хлопнул по портфелю, – на стол. Пусть Сипатый возьмет казну и власть, а я погляжу, как это у него выкрутится. Он давно людям шепчет, что Корней деньги общества по земле рассыпал.
Хан наконец улыбнулся, кивнул, хлопнул Корнея по плечу, вроде легко, но отдало аж в самый копчик.
– Контора и сейф на тебе, Сипатый и люди на мне, – подвел итог Корней. – Все поровну.
Глава тринадцатаяСтая
Даша с Костей прошли мимо Павелецкого вокзала, часы которого показывали ровно восемь. Наступил вечер, на привокзальной площади вяло продолжалась торговля, становилось все меньше приезжих. Они, совершив сделки и покупки, разбредались по чайным и закусочным, частным квартирам и гостиницам, спешили занять скамейку на вокзале, на худой конец угол в зале среди мешков, баулов и устало плачущих детей.
Площадь постепенно захватывали аборигены. Замазав на лице следы вчерашних подвигов, припудрившись и распространяя запах парфюмерии, появились первые девочки. Местные авторитеты мужского пола выросли на «своих» углах, в подворотнях, завоеванных деньгами, интригами или ножевым ударом, поглядывали друг на друга кто с презрением, а кто и заискивающе. Табель о рангах, меню, разблюдовка, то есть кто есть кто, соблюдались здесь строго, изменить существующее положение могли только деньги и кровь. Последняя совсем не означала – смерть. Просто дрались здесь часто и охотно, разбитый нос или расцарапанная девкой физиономия – тоже человеческая кровь, и не надо пугаться, здесь не убивали. Привокзальная площадь не являлась ни чистилищем, ни даже предбанником, просто здесь начиналась территория деловых людей. И лес не начинается с чащобы, сначала трава, кустики малые, отдельные деревья, полесье, в котором и заяц зверь, а уж лиса так страшный хищник.
Костя впервые шел с Дашей под руку без стеснения, он был на работе, вел себя, как считал нужным. Костя стал выше, налился силой, курносый профиль не казался смешным, глаза под густыми бровями – Даша раньше и не замечала, какие у него красивые брови, – стали спокойными и уверенными, с чуть заметной смешинкой. Кожанка обливала его крутые плечи, на груди орден, мягкие хромовые сапоги на тонкой подошве, без дешевого скрипа, тускло поблескивали.
Выползающая из дворов приблатненная публика не знала Паненку и Воронцова, на прогуливающуюся пару поглядывали с настороженным интересом. Костя настолько походил на чекиста либо сотрудника угро, что никак не мог быть им в действительности. Заезжий деловой, решили зрители, под начальника работает, только железку нацепил зря, с ней у него уже перебор получается. Лучше не рисковать, решили на площади и потеряли к молодой паре всякий интерес.
Переулок, который вел к рынку, начинался от площади, поглядывая на нее своим подслеповатым глазом. Фонари здесь били столько раз, сколько их устанавливали, и власти сдались. Хотите жить в темноте? Живите, черт с вами! Посторонний человек к вам в гости и спьяну не зайдет. Только молодые перешагнули невидимую черту, с тротуара раздался голос:
– Подайте бездомному калеке, Христа ради, – первый постовой воровского схода сидел на деревянной тележке, был действительно без ног.
– Выпей за здоровье рабы божьей Дарьи и раба божьего Константина, – ответила Даша и, нагнувшись, чтобы показать лицо, положила в шапку приготовленные два серебряных рубля. – Гость со мной, Кликуша.
– Идите с богом, – ответил тот и погодя два раза свистнул.
– Неплохо, – Костя кивнул. – Никаких загадок, все просто. А он тут всегда сидит?
– Обязательно, – с гордостью ответила Даша, – неужто мы липовать в таком деле будем? – и замолчала, почувствовав неожиданно единение с этими таившимися от света людьми и стыд, что ведет им такого «гостя».
Переулок поворачивал, на углу их уже ждали. На скамеечке парень с девушкой лузгали семечки и равнодушно целовались. У парня на коленях лежала потертая гармошка.
– Угощайтесь, – девушка стряхнула с губ шелуху и протянула пригоршню подсолнухов.
– Благодарствую. – Даша взяла две семечки, одну отдала Косте, и они благополучно прошли дальше, гармошка за спиной сентиментально всплакнула и замолкла.
Из подворотни вынырнули две детские фигурки и неслышно двинулись следом.
«А нам у них еще и поучиться можно, – думал Костя, – ведь один неверный шаг или слово, сигнал подадут, и в трактире Веремея Кузьмича только столы да стулья останутся. А прирезать тут нас легче легкого».
Позади шаги убыстрились, маленький парнишка обогнал их и, подгадав у светившегося на первом этаже окна, остановился перед Воронцовым. Костя увидел любопытные и испуганные глаза, понял, что его узнали, вспомнить имя мальчишки не смог и сказал: