Отзвонил. Не отвечает.
Сын уехал к Кравченко домой брать интервью. Молодец, не забыл своего бывшего гендира. Леонид Петрович Кравченко до перехода на Гостелерадио возглавлял ТАСС. Все его забыли, общаться опасаются.
В «Российских вестях» опубликован список состава Комитета по оперативному управлению народным хозяйством страны. В списке значится некий Сергеев В.М. Его должность — полномочный представитель председателя Совета Министров РСФСР. Неужели тот самый Валентин Сергеев? Так вот почему он не пожелал со мной разговаривать по телефону! А я-то, наивный, думаю, в чем дело?
Асиф из Баку чего-то молчит. У них партия самораспустилась. Прошел съезд, и все: не нужна больше. В Узбекистане партия поменяла название, стала народно-демократической. Все структуры остались.
Все больше и больше новых деталей о путче. Запутано до невозможности. Выясняется, что Горбачев в видеозаписи в изолированном Форосе называл Янаева уважительно — товарищ Янаев. Ставят резонный вопрос: кто мешал Горбачеву отдать распоряжение о немедленном аресте путчистов? Их всего-то было четверо, а у него 32 верных охранника. В конце концов можно было оставить их в качестве заложников. Это же все просто.
И еще: заявление Занина, директора предприятия из Ленинграда, где производятся средства президентской связи. Занин категорически отвергает версию Горбачева о внезапном отключении связи. Это невозможно, говорит Занин. У него много автономных каналов. Есть еще один, о котором он не может распространяться, но суть его сводится к тому, что достаточно президенту иметь авторучку и лист бумаги, и он будет обеспечен надежной связью со всей страной.
Очень много несовпадений, противоречий, нестыковок. Пишут, что это одна из темных страниц истории конца века. Вряд ли когда-нибудь мы узнаем правду.
Возмущают публикации С. в еженедельнике «Союз». Ведь его мама работала в последнее время у нас в идеологическом отделе. А всего она провела в ЦК около 20 лет. Носила колбасу, пирожки и прочие деликатесы домой и кормила своего сыночка. Пользовалась дачей.
И вот ее сыночек, вскормленный на цековских харчах, злобно, с ненавистью пишет о партии, в которой работала его родная мать и от которой она будет требовать пенсию.
Осень все более заметна. Сегодня с дочкой собирали кленовые ветки, гроздья рябины. Хорошо!
16 сентября. Позвонил Зикс из «Сельской молодежи». Узнав о моих мытарствах, спросил:
— Сколько вам лет?
— Сорок семь.
— В более спокойные времена и то мгновенно отворачивались. А сейчас и подавно.
Действительно. Тем более это Москва. Кто я для них? У них свои игры, свои отношения. А я — чужак, иногородний.
Долго ждал телефонного звонка из Минска, из «Республики». Наконец, вызвали. Диктовал почти полтора часа. Семь страниц передал.
После этого поехал в «Правду». Надо было передать для Улитенка материал. Поднимаюсь по ступенькам — навстречу движется Черняк.
— Какие люди — и пешком! — приветствует он.
— Да уж.
— Приходи работать. Место есть.
— Да, но у главного был странный разговор. Помните, когда я был у вас, зашел к нему. А он мне: Коля, хотите, Юркову позвоню? У него в секретариате работа есть…
— Да ну? — изумился Черняк. Лицо его напряглось. — Не знаю, не знаю. В секретариате всегда не хватает людей.
Как будто я не знаю, что такое секретариат!
— Я сегодня веду номер, давай поговорим подробнее. Заходи ко мне.
— Как же я зайду, если меня не пропускают?
Тут подошел бородатый Лосото, и разговор сам собой увял. Встретил Дробкова, еще совсем недавно он был корреспондентом «Правды» в Швейцарии, принимал меня, когда я приезжал на праздник коммунистической прессы. Теперь он зам. главного. Провел меня в редакцию и вывел, пообещав милиционеру — под свою ответственность. Все ругают директора издательства «Правда» Леонтьева, пророчат ему, что он плохо кончит. Демократы немного оклемаются, его руками разгонят ненужных людей, а затем прогонят его самого.
Получил гонорар — последние 78 руб. за сообщения с заседаний Секретариата. Все, больше писать не придется.
Телефон Сидорова не отвечает. Видно, Валерий еще не вернулся. Жена едет в командировку в Свердловск, негде взять билет. Обратился к приятелю, перешедшему в российские структуры, — похоже, воспринял без всякого энтузиазма. И не позвонил даже, хотя обещал.
Глава 7. Сколько я заплатил, чтобы попасть в ЦК
— Ни за что не поверю, что вас взяли в ЦК просто так, за красивые глаза. У нас, на Кавказе, место рядового инструктора райкома и то в кругленькую сумму обходилось. А уж чтобы в Москву, на Старую площадь попасть — представляю, сколько вам пришлось выложить…
У меня помутилось в глазах. Неимоверным усилием воли едва удержался, чтобы не плюнуть в холеное, сытое лицо очередного моего потенциального работодателя, с интересом рассматривавшего человека со Старой площади.
— Не знаю, как у вас на Кавказе, а у нас в Белоруссии все было несколько иначе, — подчеркнуто холодно ответил я, поднялся с мягкого кресла и твердо, по-военному чеканя шаг, направился к выходу, бросив на прощание пришедшую на ум фразу: — Честь имею!
Остаток дня прошел, как в тумане. Не находил места вечером. Не мог уснуть ночью. Так до утра и проворочался в постели. Несколько раз вставал, выходил в кухню, пил успокоительное, предусмотрительно приготовленное женой и поставленное на видном месте.
Обидно было не из-за того, что снова — в который раз! — не удалось пристроиться на более-менее приличное место. Душила бессильная злость от подозрений, намеков, предположений, с ухмылкой произносимых людьми, обратиться к которым рекомендовали немногие оставшиеся к тому времени друзья. Спасибо им — они предпринимали порой неимоверные усилия, чтобы трудоустроить меня. Каждый раз я с надеждой отправлялся по новому адресу, но исход был, увы, не в мою пользу.
Не знаю, может, виной были моя эмоциональность, горячность. Я внутренне напрягался, ожидая главного вопроса. И он не заставлял долго ждать себя. Мне бы спокойнее воспринимать услышанное, не подавать вида, что оно ранит душу, терзает сердце. Но сдержанность изменяла мне, в висках начинали стучать молоточки, в глазах закипало бешенство.
Вот и сейчас в очередной раз мучаюсь и переживаю.
— Да плюнь ты на них и размажь, — увещевала жена. — Мало ли кто чего сболтнет. Посмотри на себя — почернел весь. Не загоняй боль внутрь — там все выгорит…
Правильно она говорит, да вот таким я уродился на свою и ее беду.
Это я-то платил, чтобы попасть в ЦК КПСС! Чушь какая-то. Бред!
А действительно, как я попал на Старую площадь и вообще на партийную работу?
Первая попытка была предпринята, если память не изменяет, еще в начале семидесятых годов, через год-два после возвращения из армии. В ту пору я возглавлял отдел в республиканской молодежной газете в Минске.
Однажды позвонил из Минского обкома партии заведующий сектором печати Гришан Александр Петрович. Звонок меня удивил: до этого из обкома партии мне не звонил никто. Контакты больше поддерживал с ЦК и обкомом комсомола. Гришана Александра Петровича никогда в жизни не видел и даже не подозревал о его существовании, как и сектора печати обкома. Редактор обычно ссылался на сектор печати ЦК партии, под которым тогда ходили все газеты.
— Нам бы встретиться надо, — слышу в трубке дружелюбный голос. — Может, зайдете к нам? Когда вам удобнее?
Я, честно сказать, слегка обалдел от такого тона. Комсомольские работники с нами, газетерами, разговаривали по-иному. Обычно они назначали время, к которому надо было безотлагательно прибыть.
Условились о встрече на следующий день. Где располагался обком партии, я, конечно, знал, а вот внутри здания раньше бывать не приходилось. Признаться, шел по коридору с некоторой робостью. Это у меня генное, от родителей-земледельцев: боязнь казенных контор и их обитателей. Коридор широкий, паркет покрыт красными ковровыми дорожками, двери кабинетов тоже производили впечатление — высокие, массивные, наверное, дубовые. Найдя нужный мне кабинет, несмело постучал в дверь.
Навстречу мне из-за стола поднялся высокий, крупного телосложения человек, протянул руку. Предложил сесть. Я огляделся. Кабинетик был крохотный, весь заставленный стеллажами с газетными подшивками. Хозяин сел напротив. Поинтересовался, как мне работается, одобрительно отозвался о нескольких тематических полосах, подготовленных мною. Сам собой зашел разговор о проблемах журналистики, о действенности выступлений печати, о необходимости качественно новой, исследовательской, журналистики, активно вторгающейся в жизнь, формирующей общественное мнение.
— А знаете, вы нам подходите, — неожиданно сказал собеседник. — Как смотрите на наше предложение?
Я непонимающе взглянул на хозяина кабинета. О каком предложении идет речь? Кому это я подхожу?
— Мы хотим предложить вам перейти на партийную работу. К нам в обком. В сектор печати.
Я в недоумении уставился на собеседника.
— Понимаю, предложение неожиданное, — сказал он. — Конечно же, надо все взвесить. С семьей посоветоваться. Словом, поразмышляйте пока. Сколько времени вам надо? Недели достаточно?
Я сказал, что вполне.
Наступили мучительные дни и ночи. Принимать лестное предложение или поблагодарить за доверие и вежливо отказаться? Решил посоветоваться с редактором газеты Василием Александровичем Хорсуном, который недавно пришел из сектора печати ЦК партии.
Дождавшись удобного момента, когда в кабинете никого, кроме него, не было, рассказал о беседе в обкоме. Редактор внимательно выслушал, задумался.
— Смотри, решай сам. Но я бы не принял этого предложения. Хочешь, честно скажу почему? Ты человек пишущий и молодой, они это учли. Знаешь, что тебя там ожидает? Как и всякого пишущего, которого берут в партийный аппарат, — каторжная работа. Речи, выступления, статьи, брошюры и книги начальников, которые ты будешь сочинять. С утра до позднего вечера. Не поднимая головы от стола. Включая праздники и выходные. Бесконечное множество вариантов одного и того же текста — до отвращения. А если твои упражнения понравятся секретарям — все, считай, пропало. Ни за что не отпустят обратно в журналистику. Мне вот, как видишь, повезло. И то совершенно случайно. Для себя ты уже не напишешь ни строчки. У них там свои жанры, свои представления о том, каким должен быть материал — скука невообразимая, ни одного живого слова, ни одного свежего образа. Поработав там, ты уже не сможешь писать так, как пишешь сейчас.