атой пятилетках — в период, когда специалисты народного хозяйства преобладали на руководящей партийной работе, — темпы прироста национального дохода уменьшились более чем в два раза.
Тяжелобольную экономику пытались поставить на ноги с помощью кадровых подпорок, хотя истинная причина стагнации заключалась в том, что командно-административная система полностью себя изжила. Технологический рационализм инженеров, попавших на партийную работу, во многом лишил ее прежней человечности, демократичности, интеллектуального авторитета.
Когда я слышу о том, что в перестройке самым трудным было начать осуществление поворота к новому, что этот поворот за короткое время осуществила небольшая группа лиц из верхних эшелонов партийной власти, что именно в партии вызревали предпосылки нравственного оздоровления общества, всегда вспоминаю многих своих коллег из Белоруссии — секретаря ЦК Кузьмина, заведующего отделом Вечерко, руководителя лекторской группы Ходоса, заведующего сектором Болтача. Они и некоторые другие, нестандартно мыслящие работники ощущали необходимость перемен. К сожалению, таких было немного. И особенно среди тех, кто занимался вопросами партийного строительства.
Ну не парадокс ли: ученые-экономисты задолго до 1985 года предлагали новые идеи, яростно спорили, много писали, разрабатывали различные варианты реформы народного хозяйства. Иногда дело доходило до открытой и жесткой борьбы. А теперь вспомним, кто из теоретиков партийного строительства, историков, философов занимался концепцией партии на современном этапе? Увы, ни одного имени. Чем же занималась многочисленная рать обществоведов? Благословенным делом — объяснением широким массам шагов, предпринятых высоким партийным руководством. Не прогнозировали, не предсказывали, а подтасовывали происходящее в общую концепцию социализма. Объявив перестройку, партия длительное время не могла подготовить концепцию для себя.
Полезно читать старые блокноты. Еще полезнее делать в них записи — хотя бы короткие, конспективные, на бегу. По горячим следам, пока впечатления свежи, не растворились, не потеряли привлекательности в аппаратной сутолоке. За многие годы работы в аппарате высших партийных эшелонов у меня накопилось более десятка объемистых записных книжек. Наряду с поручениями, пометками, кратким изложением совещаний и заседаний появлялись и некоторые личные наблюдения об увиденном и услышанном. И вот сейчас я перебираю старые записные книжки.
Что же получается? И в те годы не было недостатка в призывах о необходимости политического анализа обстановки, дающего понимание того, с какой стороны подступиться к хозяйственным делам. На всех уровнях пугали и убеждали друг друга, что действовать свойственными политическому органу методами — это значит навсегда покончить с практикой командования и администрирования, мелочной опеки. Призывов и увещеваний было предостаточно, но что можно улучшить, ничего, по существу, не меняя?
Сделать партию неоспоримым лидером могли лишь демократические преобразования в ней самой. «Орден меченосцев», от которого шарахается народ, — или саморазвивающаяся организация? Монополист политической власти, руководящая и направляющая сила — или политический авангард общества, проводящий свою линию благодаря нравственному и интеллектуальному потенциалу? Без полного пересмотра ее деятельности, целей и задач не обойтись. И начинать надо было с обновления партии, возвращения ей привлекательного облика, преодоления деформаций прошлого.
Это не авторские измышления. Задолго до горбачевской перестройки наиболее проницательные люди увидели угрозу авторитету партии в распорядительно-командном стиле деятельности ее аппарата. Пройдет семь-восемь лет, и все общество заговорит, что, имея рычаги власти, занимаясь всем и вся, партия превратилась в консервативную силу. Впрочем, и сама партия откровенно сказала об этом.
Вместе с тем я категорически отвергаю огульные выпады в адрес партийных работников. И белоручки, мол, они, и бездельники, сидели себе в теплых кабинетах да наслаждались льготами и привилегиями. Отгородились от народа милиционерами, приставленными к помпезным зданиям обкомов, горкомов, райкомов. Согласен, охрана, да и сам вид мраморных дворцов подавляли людей, отбивали охоту лишний раз сюда заходить. А работа партийных комитетов? Для многих они отождествлялись с канцелярскими учреждениями. Это, уверен, от недостатка гласности. А может, среда влияла? Может, и в самом деле большинство аппаратчиков были порядочными людьми до выдвижения их на партийную работу? И вообще, откуда и как на нее приходили?
О том, как я попал в партийный аппарат, читателю известно. Остается рассказать, как я оказался в Москве, на Старой площади.
Из дневника: «19 июля 1985 года. Первый раз в этом году выехал в командировку в Брест и Кобрин на журналистские зональные летучки.
В пятницу 19-го вместе с заведующим отделом пропаганды Брестского обкома вернулись из совхоза «Брестский», где участвовали в партийном собрании водителей хозяйства. Это было часов в семь вечера. Примерно через полчаса звонит мой сопровождающий из дома в гостиницу:
— Звонили из ЦК КПБ. Вам надлежит быть в Москве в ЦК КПСС 22 июля в 10 часов.
Я тут же набрал номер дежурного по ЦК КПБ. В чем причина вызова? Какие материалы везти с собой? Если это совещание, надо ли мне выступать?
Дежурный ответить на эти вопросы не мог.
Поздно ночью дозвонился до заместителя заведующего отделом пропаганды Кононова.
— Кажется, они намерены пригласить тебя на работу к себе. Запросили характеристику и объективку.
Меня словно кипятком ошпарили. Начал хлопотать о билете. В Кобрин все же поехал — там ведь ждали работники районных газет большой зоны. Выступил на межрайонной летучке. Там тоже сказали: мне надо быть в Москве. Дежурный ЦК КПБ на всякий случай позвонил и в Кобрин.
Не спал всю ночь. В гостинице было душно, ночью полыхала гроза, сверкали молнии, грохотал гром.
В субботу вернулся в Минск. Сын записал телефон: просили позвонить. Я набрал номер, не снимая башмаков:
— Здравствуйте, это Зенькович. Меня просили позвонить по этому номеру.
Отозвался детский голос:
— А кто вам нужен?
— Не знаю. Мне сказали позвонить по этому номеру, — повторил я.
— Сейчас. Минутку.
Голос в трубке показался знакомым:
— Так ты уже купил билет в Белокаменную?
— Да.
— Почему же не пришел посоветоваться?
Кузьмин! Извинился, что не узнал.
— Они тебя, кажется, намерены брать. Статья в «Правде» им очень понравилась.
Ах да, статья в «Правде». «Имя в газете». О ней тогда много говорили. Кстати, она была приложена к объективке, которая сопровождала меня по кабинетам на Старой площади.
В Москве я пробыл ровно один день. А через две недели в Минск пришла выписка из решения Секретариата ЦК КПСС об утверждении меня инструктором отдела пропаганды, которым руководил тогда А.Н. Яковлев.
При нем началось одно из самых крупных обновлений ведущего отдела ЦК. В секторе газет, куда меня сначала определили, тогда было двенадцать человек. Почти все они новички, молодые, энергичные люди. Я поспрашивал, как они попали на Старую площадь. Точно так же, как и я. Кто по смелым публикациям в центральной прессе, кто по приверженности к преобразованиям.
О том, чем мы занимались в секторе, разговор несколько позже. Скажу сначала об общей обстановке. Хотя в отделе было немало новичков, долгожителей тоже хватало. Я обнаружил, что инструкторами здесь работали по 20–25 лет. У нас в ЦК партии Белоруссии инструктор пребывал в этой должности не более двух-трех лет. К тем, кто засиживался более четырех-пяти лет, относились как к неудачникам. У них пропадало чувство остроты, свежести восприятия. Они уже ничем не могли удивить ни коллег, ни подведомственные структуры. А на Старой площади по четверти века сидели в одной должности и чувствовали себя весьма комфортно.
Были и другие открытия. Не забуду, как на одном из совещаний было зачитано письмо рядового коммуниста из Рязани о руководителях. Безмятежное существование. Авторитет гарантируется самой должностью. Неприятие малейших критических замечаний в свой адрес — они расценивались как подрыв руководящей роли партии. Развалив работу, уходили не в отставку, а на персональную пенсию по состоянию здоровья. Это в худшем случае. Во всех остальных — на новые, не менее ответственные посты. Что и приводило к отчуждению партийцев от партии.
А комментарий, комментарий зачитавшего письмо! Штаб ленинской партии, и вдруг такие слова:
— Придет ли наконец время, когда отпадут представления о руководстве как о системе вечных должностей — негибкой, немобильной, догматической, в которую человек попадает раз и навсегда. Сколько же развелось у нас руководителей — носителей истины в последней инстанции, которые ничего, кроме раздачи указаний, делать не умеют. Между прочим, опаснейшая вещь — накопление в руководящем корпусе лиц, попадающих туда без состязательности. В ряде стран даже в разведку подбирают по конкурсу. Замкнутые системы, как правило, всегда деградируют. Надо бы по-новому взглянуть на бесконечные перемещения носителей руководящих указаний.
Представляете, каково было мне, новичку из провинции, слушать крамолу в священных стенах главного партийного дома? Да еще из чьих уст? Заведующего отделом Александра Николаевича Яковлева! Многое из произнесенного тогда прозвучало через некоторое время на встрече тогдашнего генсека с тружениками Сибири и Дальнего Востока, когда он впервые назвал цифру — 15 миллионов управленцев и чиновников, сидевших на шее у трудового народа.
Как вы сами понимаете, трудно удивить чем-то человека, занимавшего должность заведующего сектором печати в ЦК партии крупной республики. Ко всему, кажется, привык, даже к составлению текстов для начальников.
До чего это утонченное, высокое искусство — составлять подобный текст! Расскажу одну историю, касающуюся мастерства составления текста для начальников.
Все дело в том, что тексты для начальников не пишут, а составляют. Много лет назад, еще в начале моей работы в партийном аппарате, меня привлекли к подготовке выступления для одного очень высокого начальника республиканского ранга. Чин находился от меня настолько далеко, что я его не видел ни до того, ни после того, поручение исходило от его помощника. Честь и счастье разговаривать с чином имели лишь немногие из его окружения, а благодарному народу предоставлялась возможность лицезреть его мрачное лицо во время телетрансляций с первомайской и октябрьской демонстраций. О всегда хмуром лице и суровом взгляде небожителя говорили разное.