Мой взгляд снова обратился к Волге, где временами был слышен зенитный огонь. Были ясно видны белые облака разрывов. Наши товарищи из Люфтваффе снова были в самой гуще боя, потому что нужно было ударить еще и еще. Они спокойно и неторопливо плыли по небу. В ясном небе падающие бомбы было видно невооруженным глазом, как и раньше. В воздух взлетали обломки, поднятые взрывами. Лишь после этого доносился звук разрыва бомб. Когда видишь что-то подобное с расстояния в несколько километров, никак в этом не участвуя, ты рад, что не оказался там. На нашей стороне сады были гуще, и кусты давали защиту от наблюдателей, и было больше возможностей для маскировки. Здесь, на окраине, ярость войны не била с такой жестокостью. Деревца, кусты и трава радовали глаз.
Война, однако, не оставляла времени на бесцельное созерцание. Нужно было оставаться настороже, беспечность означала смерть или тяжелую рану. Мирная картина была обманчивой. Несколько прицельных выстрелов со стороны противника подтвердили наличие снайперов. Что могут они, можем и мы. На закате я найду подходящее место, чтобы завтра дать им свой ответ. Даже без винтовки с телескопическим прицелом я могу доказать, что за первый год службы заработал «шютценшнур» (наградной шнур на форму, давался за меткую стрельбу. – Прим. пер. ) не просто так.
Приближался полдень. Я развернулся в сторону тыла и с осторожностью брал на заметку все важное. Я насторожил уши на вой «органа» и посмотрел в соответствующую сторону. Снаряды «сталинского органа», который русские называли «катюшей», уже шипели над головой. Я едва успел укрыться, когда они стали падать – бах, бах, бах… Разрывы тянулись без конца. Со всех сторон, то ближе, то дальше, был слышен только грохот. Тем, кто не испытал такого, действительно могло показаться, что весь мир рушится. И тут все разом затихло. Лишь истончающиеся столбы дыма показывали, где срабатывали снаряды. Хорошо, что нас предупредили. По моим оценкам, это был 24-ракетный залп. Лишь несколько ракет приземлились у нас, большинство разорвалось позади. Русские знали, где проходит передовая, и риск понести потери от своего огня был слишком велик. Попадания русских тяжелых минометов были опаснее, потому что они были прицельными.
А сейчас – быстро перебежать улицу! Я пересек ее одним рывком и укрылся в саду. Затем я двинулся в сторону противника, где, в 50 метрах передо мной, стоял обшарпанный дом, который выглядел подходящим для снайперской позиции. Инстинкты меня не обманули: стены зияли проломами, но еще стояли. С чердака, поднятого над землей на 4–5 метров, открывался хороший обзор вражеских позиций. Было прекрасно видно, как проложены траншеи. Люк на чердак был подвешен на петлях. Кратчайшее расстояние до траншей передо мной составляло от силы 100 метров. Справа у меня был обзор на 300 метров. Вид налево загораживал люк. Здесь я завтра залягу. Я осторожно отправился обратно.
Когда я пришел на командный пункт, Павеллек протянул мне письмо от жены, адресованное в мою прежнюю часть в центральном секторе. Ну, хоть что-то. С радостью я читал строки от любимой. Полевая почта была для нас, солдат, единственным средством сохранять связь с любимыми, оставшимися дома. Она позволяла записывать все наши впечатления и чувства для наших близких.
Снаружи снова раздался грохот. Я насчитал 12 взрывов.
Неметц кратко заметил: «Это было утреннее благословение, герр лейтенант».
Появился Марек. Он вытянулся передо мной и доложил:
– Приказ командира: в 18.00 совещание на батальонном КП.
– Нет, герр лейтенант, только утренний залп вызвал небольшую панику. К этому нужно привыкнуть.
Мы оба понимающе улыбнулись. Годы, проведенные с моими товарищами, создали атмосферу, которую внешний наблюдатель или невоенный человек поймет с трудом. С одной стороны, я был выше их по чину – и это факт, но, с другой стороны, я был их боевым товарищем, который шел в бой так же, как они, потому что каждый знал: без товарищей ты ничто. Такие отношения возникали, только когда постоянно общаешься со смертью – как мы. Было ли каждому страшно – уже неважно, долг связывал нас в успехе и поражении, хотели мы того или нет.
В 18.00 я пришел на батальонный командный пункт, со мной был Вильман. Как обычно, майор Вайгерт приветствовал нас серьезно и с чувством собственного достоинства. Там были и командиры трех других рот.
– Господа, я пригласил вас, во-первых, потому, что положение на передовой это позволило, и, кроме того, я хотел бы пролить свет на ситуацию вне зоны ответственности полка. На данный момент 276-й пехотный полк отделен от частей дивизии и подчинен 24-й танковой дивизии. Раньше она была 1-й кавалерийской дивизией из Восточной Пруссии. Мы заняли эти позиции в северной части города, примерно в 2–3 километрах от оружейного завода «Баррикады», которые должны удерживать до дальнейших распоряжений. По сравнению с предыдущими днями боев для нас это скорее период восстановления. Справа от нас – 203-й пехотный полк 76-й пехотной дивизии, слева – 544-й полк 389-й пехотной дивизии. Мы, 276-й пехотный полк, задействованы в зоне дислокации 24-й танковой дивизии. Я уже говорил, господа: позиции надо держать. Никаких разведок и патрулей, наш теперешний боевой состав этого не позволяет. В настоящее время мы не можем надеяться на пополнения; в лучшем случае нам передадут легкораненых и выздоровевших больных из тыловых госпиталей. Не могу сказать, сколько продлится это положение дел. Все зависит от продвижения атакующих дивизий. Направление действий наших бомбардировщиков показывает, что центром атаки являются заводы «Красный Октябрь» и «Баррикады», которые находятся строго на восток от нас. Если не будет неожиданностей, оперативные сводки направлять в батальон к 18.00.
Мы все были рады получить передышку. Атака всегда несет больший риск для атакующего. В обороне можно укрыться от противника. Атакующий не должен проявить признаков слабости. Это было хорошо для моих товарищей-судетцев. После ада на Царице они наконец обоснуются на этой тихой позиции.
Мы, командиры рот, обменялись впечатлениями, и командир нас отпустил. Вернувшись на свой КП, я принял рапорт гауптфельдфебеля Михеля. Роту уже покормили. На передовой было тихо. Над линией фронта – как обычно по ночам – жужжали русские «швейные машинки». Ночь была ясной, и мы надеялись, что она останется спокойной. Временами с юго-востока, от завода «Красный Октябрь», доносились звуки боя.Штаб LI АК: 17.40 1 октября 1942 г. …24-я танковая дивизия удерживала позиции. Все атаки были отбиты. Противник перед линией фронта дивизии находится в бункерах, с танками на оборудованных позициях….
2 октября 1942 г.
Сколько я спал? Кто-то крикнул: «Тревога!» Я вскочил. Слово «тревога» способно сразу поднять опытного солдата из самого глубокого сна. Перед командным пунктом была слышна стрельба из винтовок, потом вступил пулемет, начали рваться гранаты, следом были слышны короткие очереди русских автоматов. Часовой снаружи доложил: «В группе Диттнера стрельба, явно справа и слева русский дозор, но сейчас ничего не происходит».
Он, похоже, был прав, потому что огонь прекратился так же неожиданно, как и начался. Наступившая тишина воспринималась вдвое острее.
Взгляд на часы показал, что было уже шесть часов утра. Я пошел к Диттнеру, прихватив Вильмана. До рассвета оставалось еще добрых два часа. В темноте была нужна осторожность, потому что враг мог оставаться поблизости.
Диттнер был в ярости и ругался со своим верхнесилезским акцентом. Услышав, что произошло, я его понял.
– Черт, это стоило ему жизни. Он не хотел слушать товарища, ефрейтора Кубаллу. Они оба были в «лисьей норе», наблюдали за сектором. Кубалла заметил, что к нему что-то движется. С ним был новобранец из Судет. Когда и он заметил, что происходит, то выпрыгнул из укрытия, чтобы схватить русского, который уронил гранату прямо у него перед носом, и – все.
– Кто?
– Рядовой Кернер.
– Тело вынесли?
– Так точно, лежит там, за развалинами. За выносом тела проследит унтер-офицер медицинской службы Пауль.
– Сколько было русских?
– Четверо или пятеро, герр лейтенант. Кубалла сказал, что попал в одного, но было слишком темно, чтобы что-то разобрать.
Мне стало грустно. Неопытность стоила жизни молодому солдату. Десятью днями раньше двое поддались панике и убежали. Это не было трусостью. Этим юнцам пришлось встретиться с тем, к чему они не были готовы, было неприемлемо, что их бросили в бой всего после двух месяцев в армии. А здесь один погиб из-за неопытности, пытаясь доказать свою храбрость, оставив безопасность окопа. Каждый из «стариков», то есть каждый, у кого было достаточно фронтового опыта – и неважно, каков реальный возраст, – знал, что в таких случаях нужно дать противнику подойти и потом воевать из укрытия; в темноте – тем более. Молодым нужно обязательно об этом рассказывать.Штаб LI АК: 06.00 2 октября 1942 г.
Ночью 1/2.10. на линии фронта LI армейского корпуса наблюдалась лишь легкая боевая активность противника…
24-я танковая дивизия отразила отдельные дозоры…Если я хотел выполнить свои планы насчет снайперской засады, мне нужно было поторопиться. Чтобы противник не заметил, позицию нужно было занять до рассвета. Павеллек и оба связных были предупреждены, что меня нельзя беспокоить, если только не случится что-то из ряда вон выходящее. Я вышел, неся бинокль, винтовку и патроны, а также две гранаты-яйца, и вскоре уже обустраивался на своем наблюдательном пункте.
Расположившись в темноте в трех метрах от двери на чердак, я начал наблюдение. Для большей точности я приготовил упор для винтовки. Если я увижу сто՛ящую цель, первый выстрел попадет в цель.
Одна из самых неуютных вещей для солдата – крик «Берегись – снайпер!». Один выстрел, одна цель падает, и никто ничего не понимает. Откуда был сделан выстрел? После этого испуган каждый солдат по обе стороны передовой.
Имея достаточно времени, я спокойно осматривал местность. Бинокль подолгу останавливался на местах, где я замечал самое оживленное движение. Я уже заметил отдельные посты в траншее по ту сторону улицы. Прямо перед моим наблюдательным пунктом, в 200 метрах, то есть в 100 метрах за русскими позициями, находился вражеский командный пункт.