Понятна радость, и не казенная, а вполне искренняя: с осени 1852 года холера продолжалась ровно шесть лет – и можно было уже ненароком подумать, что она не уйдет из столицы никогда.
Жаль только, что радовались петербуржцы слегка преждевременно, тень холеры продолжала витать над Петербургом. И совсем не случайно в некрасовском стихотворении, написанном в феврале следующего 1859 года, есть такие строки:
Ветер что-то удушлив не в меру,
В нем зловещая нота звучит,
Все холеру – холеру – холеру —
Тиф и всякую немочь сулит!
Все больны, торжествует аптека
И варит свои зелья гуртом;
В целом городе нет человека,
В ком бы желчь не кипела ключом…
А в июне 1859 года Алексей Феофилактович Писемский, обитавший на даче Безбородко, уже снова жаловался Ивану Сергеевичу Тургеневу на «страшнейшую холеру»: «Желудок мой, несмотря на аскетическую мою жизнь в отношении съестного и хмельного, до того расстроился, что никаких средств нет: хотел было воды пить, но по случаю холеры – невозможно!»
К 1860-му году, впрочем, холера и в самом деле отступила, и на этот раз никаких торжественных молебнов не было: считалось, видимо, что с болезнью уже попрощались вполне основательно.
Тем временем петербуржцы уже свыклись с «азиатской гостьей», что и сами болезнь, и меры борьбы с ней воспринимались уже как неотъемлемая часть повседневной городской жизни. Отсюда и фраза Козьмы Пруткова о том, что «без надобности носимый набрюшник – вреден» (год рождения этой фразы – 1860-й).
Отсюда – и демонический портрет петербургской ночи, запечатленный Николаем Герасимовичем Помяловским в повести «Брат и сестра» (опубликована в 1864 г.): «На небе мрак, на земле мрак, на водах мрак. Небо разорвано в клочья, и по небу облака словно рубища нищих несутся. Несчастные каналы, помойные ямы и склады разной пакости в грязных домах родного города, дышат; дышат и отравляют воздух миазмами и зловонием, а в этом зловонии зарождается мать-холера, грядущая на город с корчами и рвотой…».
1866, 1870–1873 годы. «Дни мрачные и бурные»
Что ж, мать-холера в самом деле уже зарождалась. Несколько спокойных лет – и осенью 1865-го врачи вместе с властью снова начали бить тревогу. Правда, делали это по-разному. Министр внутренних дел Петр Александрович Валуев, некогда потерявший из-за холеры жену, твердо был уверен, что болезнь эта не заразная, и мнение свое отстаивал на всех уровнях.
Из дневника Валуева, 12 октября 1865 года: «Вместо Комитета министров отправился в Министерство, где после приема просителей заседал в Медицинском совете при обсуждении вопроса о холере. Целью было парализировать (так в оригинале. – Д. Ш.) стремление признавать холеру заразительной, в чем и успел».
Впрочем, заразная или нет – а угроза появления холеры была серьезной, четвертая по счету пандемия этой болезни разгулялась уже не только в Азии и Европе, но и в некоторых провинциях России, а потому император Александр II, невзирая на разногласия и споры, издал 21 ноября 1865 года именной указ об учреждении в столице «временного Комитета на случай появления холеры» – «с целью своевременного принятия мер к предупреждению развития холерной эпидемии в столице». Главой комитета был назначен петербургский военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов, членами Комитета стали наследник цесаревич Александр Александрович, столичный гражданский губернатор Лев Николаевич Перовский, обер-полицеймейстер Иван Васильевич Анненков, а также городской голова и лейб-медик Николай Федорович Здекауер.
В задачи столь представительного органа власти комитета было вменено «изыскание, а затем, в пределах предоставленной ему власти, и приведение в исполнение мер, относящихся до предупреждения развития холеры в столице». Разъяснено было и подробнее: комитет должен задуматься над «улучшением гигиенических условий столицы», озаботиться своевременным устройством холерных отделений в госпиталях и больницах, а также отдельных холерных лазаретов, подготовить «предварительные распоряжения насчет принятия частных благотворительных пожертвований и насчет устройства особого попечительства о состоянии здоровья жителей и о призрении больных в разных городских участках при помощи частных лиц, добровольно к тому заявляющих или уже заявивших свою готовность».
Комитет взялся за дело без проволочек; судя по его решениям, он не был убежден в том, что холера не заразна, скорее наоборот. Иначе не озаботился бы тем, чтобы снабдить полицейские части запасами дезинфекционных средств. По опыту предыдущих эпидемий члены Комитета решили также разделить столицу на участки (вернее сказать, на 12 санитарных округов), к округам приставили медицинских инспекторов, распорядились открыть в больницах и госпиталях холерные отделения, а также 27 холерных приютов.
Включилось в работу и петербургское городское самоуправление; комиссия Городской думы «о пользах и нуждах общественных» постановила, что главными задачами момента должны быть «наблюдение за чистотою на улицах, дворах, рынках и скотобойнях; наблюдение за свежестью продаваемых жизненных припасов, за возможно здоровым помещением рабочих и, наконец, – доставление жителям столицы чистой воды». Дума тогда назначила своих попечителей санитарных округов и особое внимание уделила уничтожению «вопиющих санитарных безобразий». Позже в отчете о думской деятельности с гордостью говорилось: «В короткое время город был очищен настолько, насколько это было возможно; подземные трубы, издававшие зловоние, вычищены, Сенная площадь очищена; рынки приведены в порядок; решен вопрос о местах свалки нечистот; открыто было несколько дополнительных водоемов в различных частях города для снабжения невскою водою недостаточных классов населения».
Превентивные меры были приняты – и началось ожидание, с каждым месяцем все более напряженное; в марте 1866 года газета «Голос» печатно выражала «тревожное опасение насчет появления страшной гостьи» – и не случайно Василий Степанович Курочкин написал весной 1866 года, после апрельского каракозовского покушения на императора и назначения графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского председателем Верховной комиссии по делу о покушении:
Холеру ждали мы, и каждый был готов
Диету соблюдать и жить себе здорово.
Но фурия хитра: надула докторов —
Прислала за себя из Вильны Муравьева.
Холера грянула, как уже бывало, в середине июня. Один из первых случаев был отмечен на Васильевском острове: «в одиннадцатой линии захворал один дворник и через три часа умер». Практически сразу издали новый именной указ, от 19 июня – «О приведении в исполнение мер, принятых Холерным Комитетом по случаю появления холеры в С.-Петербурге». Эти рескриптом из казны выделялись средства на лечение холерных больных, а также предписывалось назначить участковых врачей «для подаяния первой помощи и других врачебных действий» – с вознаграждением по 3 рубля в сутки. Спешно начали открываться временные стационары; один из них – временный холерный приют на Песках под руководством доктора медицины Иосифа Васильевича Бертенсона – стал позже городской Рождественской больницей (при которой затем создали первое в стране училище фельдшериц, сиделок и медсестер).
А 25 июня – еще один именной указ императора Александра II: «Во избежание, с одной стороны, возможности распространения заразы чрез оставление трупов среди народонаселения, нередко густого, а с другой, для отстранения справедливых в этом отношении жалоб» и с учетом того, что «при временных холерных покоях, устроенных при съезжих, а также и в некоторых частных домах, невозможно было устроить отдельных помещений для тел умерших», этот документ предписывал устроить «на всех городских кладбищах особые бараки для помещения там, на определенный срок, тел умерших от холеры».
Александр Васильевич Никитенко, видевший уже далеко не первую холеру, записывал в дневнике 28 июня: «Дни мрачные и бурные. Холера распространяется в Петербурге. Ходят печальные слухи о ее жестокости: умирают и скоро, и несмотря на медицинские пособия».
Через пару дней еще одна запись, от 1 июля: «Холера усиливается, хотя не в таких размерах, как в 31-м и 48-м годах, однако умирают беспощадно и выздоравливают немногие из заболевших».
Пессимизм Никитенко, впрочем, на сей раз не оправдался: по данным статистики, смертность в эту эпидемию оказались ниже прежней. Возможно, и оттого, что правительство на сей раз заблаговременно подготовилось к эпидемии, а принятые меры были достаточно разумными. Немалое внимание уделили тогда власти и гигиеническому просвещению граждан – хотя те уже с холерой и сталкивались, но лишний раз напомнить о рисках не мешало.
Тем более молодым горожанам. Для воспитанников учебных заведений столичного учебного округа было составлено даже отдельное наставление «о предохранении себя от холерной эпидемии», в котором разъяснялось:
– «умеренность в пище и питье есть первое условие сохранения здоровья во всякое время, а в особенности во время холерной эпидемии»;
– «слишком строгая диэта, особенно при внезапном переходе к ней, для здорового человека также вредна, как слишком малая разборчивость в пище»;
– «воспитанники не должны выходить из дому не позавтракав. Они не должны оставаться и во все время уроков без пищи; а потому в средине занятий, в одну из перемен, следует опять им позавтракать»;
– «следует теплее одеваться (носить фланелевый или суконный набрюшник)», «но не следует кутаться в слишком теплые платья и шубы».
В общем, сложное сочетание заботы и тревоги. Отдельная часть наставления была посвящена продуктам питания. Ученикам рекомендовано было отказаться на время холеры от колбас, копченого мяса и рыбы, свежевыпеченного хлеба, кислого молока, сметаны, простокваши и творога. Особенно подчеркивалось следующее:
– «особенная умеренность и разборчивость необходимы при употреблении в пищу зелени и плодов»;