у повара Вдовьего дома 1 января и получил в подарок кусок поросенка; П.С., младший дворник, который был на похоронах во Вдовьем доме 2 января, утром 3 января был отправлен в больницу, где и скончался.
Вспышка во Вдовьем доме продолжалась еще не один день – и разумеется, стала достоянием прессы. «Петербургский листок» сообщал 7 января, что за последние сутки заболела «21 призреваемая старушка» – и опубликовал рисунок, запечатлевший переселение еще здоровых постоялиц Вдовьего дома в другой корпус, подальше от болеющих.
И все-таки к началу весны эпидемия сошла на нет. Последний больной зарегистрирован 1 марта 1909 года; всего с 25 августа 1908 года заболело 10 122 петербуржца, умерло – 4216.
Но уже подступала новая эпидемия, на спокойную жизнь столице оставалось лишь два месяца с небольшим. Геолог Александр Александрович Иностранцев, чей отец едва спасся в холеру 1848 года, описывал предшествовавшее новому натиску холеры: «От 5 до 15 мая в водах Невы не было обнаружено холерных вибрионов. Не следует, конечно, думать, что их совершенно не было в невской воде, они были, но в таком мелко-рассеянном состоянии, что не могли быть уловлены исследователями. Уже 20 мая было заявлено Городским Головою в заседании Думы, что холерные вибрионы появились в таком большом количестве в невской воде, даже на средине реки, что надо снова ждать вспышки холеры и, действительно, в короткое время число заболеваний от 0 возросло до 1000 и т. д.».
Иностранцев также констатировал: «Это обыкновенно быстрое появление микроорганизмов в невской воде с достаточною наглядностью свидетельствует, что в ней представляется крайне благоприятная среда для их жизни, и эта среда, очевидно, находится в зависимости от растворенных в воде органических веществ».
Конец мая и начало июня снова стали временем стремительного роста холерной заболеваемости в столице. По данным тогдашних газет, доставляли в больницы со всех частей города – с Английской набережной и Гороховой улицы, с Большой Ружейной и Воронежской улиц, с Нейшлотского и Свечного переулков, с Кожевенной линии. По такому случаю городская власть снова вытащила из загашника апробированные методы борьбы: лекции, листовки, дезинфекционные мероприятия, врачебные пункты для подачи помощи холерным больным. Более того: если в предыдущую эпидемию в городе работало семь таких пунктов, то на сей раз их открыли двадцать два.
Не обошли стороной и вопрос снабжения горожан чистой водой, о чем напоминает сообщение «Петербургского листка»: «Вчера, 14-го Июня, состоялось собрание столичных судовладельцев для обсуждения вопроса об устройстве перевозных чайных и столовых для борьбы с холерными заболеваниями. По распоряжению управляющего с. – петербургской речной полицией ген.-м. Ф.Ф. Тыртова, околоточные и речные городовые несколько раз осматривали суда и пристани. Начальники речных дистанций наблюдают за тем, чтобы все бочки постоянно были наполнены кипяченой водой. Общество шлиссельбургского легкого пароходства, идя навстречу пассажирам, стало безвозмездно выдавать кипяток для питья и чая».
Свой вклад вносили в общую работу и общественные организации, местные органы власти. Общество Красного Креста, например, сформировало на время эпидемии свою Дезинфекционную организацию – и среди сотрудников ее был студент Федор Христофорович Берггольц, будущий отец Ольги Федоровны Берггольц. За Московской заставой создали собственный «Действующий отряд против холеры» – и проводили лотерею в его пользу, продавая купоны по 25 копеек. А в Кронштадте доктор Симон-Леонард Конрадович Дзержговский начал опыты по хлорированию воды всего местного водопровода – и показал эффективность такого метода борьбы с заразой.
Сделано многое? Но и в эту эпидемию можно было добиться куда большего – и видная светская дама генеральша Александра Викторовна Богданович записала 30 июня в дневнике после встречи со столичным градоначальником генерал-майором Даниилом Васильевичем Драчевским: «Был Драчевский. Рассказывал про свои невзгоды с городским управлением по вопросу о борьбе с холерой. Его возмущает управление, которое, по его словам, небрежно относится к холере, а при данных условиях с ней трудно справиться. Назначенный председатель думской санитарной комиссии Губерт ничего не стоит – не бывает в заседаниях, что очень вредно отзывается на деле. Столыпин сказал Драчевскому, что у него как градоначальника неограниченная власть. Драчевский на это заявил премьеру, что, значит, он может арестовать Губерта. На это был ответ: „Нет, этого вы не можете, вы можете арестовывать только политических“»…».
Ну и как же без шуток? «Петербургский листок» печатал 6 июля под рубрикой «Обыкновенная история»:
«– Сестра моя заболела тифом, а попав в больницу, заразилась холерой.
– А моя сестра заболела холерой, а попав в больницу, заразилась тифом».
Пик эпидемии 1909 года пришелся на июнь: 2379 заболеваний; смертность составила 43,7 %. Больше всего болели, как и прежде, жители Александро-Невской, Рождественской и Выборгской частей; мужчины опять составляли свыше 60 % пациентов.
Постепенно холера пошла на спад, но столь же неспешно, как и год назад. Властям приходилось оставаться начеку. Читатель помнит, наверное, какие меры предосторожности принимались, чтобы не допустить холеру в Зимний дворец; на сей раз вторжение случилось.
«Петербургская газета» сообщала: «12 августа штабс-капитан 91 двинского полка Ив. Вас. Григорьев, вернувшись с караульной службы в Зимний дворец, внезапно почувствовал себя худо. У него появились все симптомы холерного заболевания.
Вызвана была карета скорой помощи, в которой он и был отправлен в Николаевский военный госпиталь. Там его признали подозрительным по холере, немедленно были приняты самые тщательные меры дезинфекции в Зимнем дворце, где заболевший провел несколько часов.
Необходимо сказать, что накануне в том же двинском полку заболел рядовой».
К 1 сентября в городских больницах оставалось чуть более 300 холерных больных; за первый день осени вновь заболевших поступило 40 человек, а умерли четверо. И снова крестный ход: 14 сентября его совершили из Матвеевской церкви, на Петербургской стороне – «об избавлении от холерной эпидемии Петербургской стороны».
Избавление постепенно приближалось: той же осенью эпидемия пошла на спад, к зиме и вовсе прекратившись. А поэт Максимилиан Александрович Волошин писал в те месяцы из Парижа в Петербург Алексею Михайловичу Ремизову: «Холера издали очень пугает. Боюсь, что все в Петербурге вдруг умрут. Лучше там самому быть. Пожалуйста, кипятите все как следует. Вот Мечников в Matin пишет, что холера самая незаразительная из всех болезней и что насморк гораздо опаснее. Только все кипятить и ошпаривать нужно».
Учил ученого: Ремизов, как мы уже знаем, и сам применял все необходимые меры. И не заболел.
Ни в 1908 году, ни в 1909-м, ни в 1910-м, когда холера вернулась снова. То была последняя в царской столице заметная холерная эпидемия: по статистике, за 1910 год холерой заболело свыше 2600 человек, умерло около тысячи.
О приходе этой холеры горожан оповестил петербургский градоначальник Даниил Васильевич Драчевский, вот его объявление от 1 июля 1910 года: «После семимесячного благополучного по холере промежутка времени в столице появились снова холерные заболевания. Для развития холерной эпидемии в настоящее время имеются благоприятные условия, как в виду теплой летней погоды, вызывающей потребность утоления жажды, так и в виду значительного скопления в городе пришлого рабочего люда…
Распоряжением моим и Городского Общественного Управления беднейшему населению столицы предоставлена возможность получения кипятка и прокипяченной воды из передвижных и постоянных кипятильников, расположенных в разных частях города…».
Семь спокойных месяцев – и снова возвращение на круги своя. Несмотря на то, что интенсивность этой вспышки оказалась меньше прежних, пресса подстегивала интерес к происходящему. 5 июля, например, сообщила, что «сегодня в Петербурге наблюдались два случая молниеносной холеры», а 10 августа поведала про «прекращение ввоза кафешантанных див из-за холеры».
Подытожить события того года может заметка в «Петербургской газете» от 29 декабря 1910 года: «В убежище для сирот, родители которых умерли от холеры, помещающемся на Крестовском острове, устроена была елка. Бедные сироты, лишенные родительской ласки, были обрадованы красиво украшенным деревом, подарками и сластями.
Дети вокруг дерева составили хоровод, исполнили несколько песен под руководством надзирательницы убежища, декламировали стихи и передавали басни. Особенное внимание обратил на себя малыш в возрасте трех лет, бойко сказавший две небольшие басни Крылова».
Пасторальная сценка, но и горькая одновременно.
Про диалог Даниила Васильевича Драчевского с председателем Совета министров и министром внутренних дел России Петром Аркадьевичем Столыпиным читатель помнит; со стороны премьера то был далеко не единственный знак внимания к проблемам столичного благоустройства. Убедившись, что городская власть зачастую медлительна и не обладает всеми необходимыми полномочиями, он на исходе того же 1910 года предложил государственной Думе передать все необходимые полномочия правительству. Думцы, впрочем, опасались чрезмерного усиления исполнительной власти – и не спешили идти Столыпину навстречу.
Выступая перед депутатами в январе 1911 года, Петр Аркадьевич говорил эмоционально: «Кому, господа, более всего нужна в Петербурге чистая вода и канализация? Ведь не домовладельцам, которые живут в более или менее сносных условиях, не министрам, не нам с вами, а столичной бедноте. Я видел, как эта беднота безропотно умирает в городских больницах, отравленная тем, что каждому должно быть доступно в чистом виде, – водой. Я знаю и помню цифру 100 тысяч смертей от холеры в настоящем году; я чувствую боль и стыд, когда указывают на мою родину, как на очаг распространения всевозможных инфекций и болезней. Я не хочу, не желаю оставаться далее безвольным и бессильным свидетелем вымирания низов петербургского населения».