К вечеру того дня, как в Садовой выкинутые из окна медики совершали свое воздушное путешествие, двоюродный брат мой (А.Н. С-в) был свидетелем другой сцены, подобной этой. Он жил в Подьяческой и от него через канаву была больница, помещавшаяся в одноэтажном деревянном доме. Точно также, как и в Садовой, толпа повыкидала из больницы все, что там было, потом взобралась на крышу, раскидала железные листы ее и разобрала дом до основания. Потом, найдя на дворе холерную карету, запряглась в нее и с песнями возила по улицам, до тех пор, пока, утомившись, не сбросила ее в канаву…
На другой день приехал государь император и произошла известная сцена на Сенной площади.
Дмитрий Иванович Хвостов
Поэт. Племянник генералиссимуса А.В. Суворова.
Ступил на Север зверь крылатый,
Лия мгновенно смерти яд,
Язык горящий омокает
В потоки быстрые Невы;
Река, лишась прохладной неги,
В себя прияв недуга семя,
Внутри питает зной и жар;
Струя, подобна белизною
Златой Аравии жемчугу,
На воздух стелет смрадный дым.
Единственный Петрополь, славный,
Краса Европы городов!
Пошто твои унылы стогны,
Не слышно стука колесниц?
Вздремали быстрых рек проводы,
В дубравах соловьи умолкли,
В кустах за милого дружка
Средь полдня горлица томится,
Трепещет горестных свиданий,
Вздохнув, пускает тяжкий стон.
* * *
Почувствуя Холеры тягость,
Спешит на торжищи народ[3];
Не постигая скорби корня,
Тоскует лакомств вредных раб:
Обители забав закрыты,
Не веют в тростнике зефиры;
Увяли на лугах цветы,
Пресеклись съезды и гулянья;
При встрече бар, простолюдинов,
О черной немочи запрос[4].
Царь Россов бодрствует, не дремлет,
Унынья, страха чужд… Он рек!..
Одушевились миллионы[5],
Пред небом выю преклоня,
Мгновенно пали на колена,
Рыданья воссылают к Богу,
Спасенья просят у Творца.
Как благовонный дым кадила,
Огонь молитвы теплой, чистой,
Лазурный проницает свод.
* * *
Могущего отверсты храмы,
Уста Пресвитеров гремят;
Се зрелище великолепно!
Первосвященники грядут,
Грядут с хоругвями смиренно
И, полня славословьем стогны,
С земли возносят к небу глас.
Там пастыри среди народа,
Горящим сердцем в звучном лике,
Святую сеют благодать.
Дружина Македонян в древность,
Без опасения меча,
Врагам казалася стеною,
Неразрушимою ничем;
В России чада Иппократа
Питомцы мудрости, науки —
Бесстрашные богатыри,
Болезнь в ущельях достигают,
Из пасти льва приемлют жертвы
С восходом солнца и в полночь.
* * *
Огромны здания больницы[6],
Полмертвые пьют жизни сок,
Граждане знатные, вельможи,
От смерти входы сторожат;
Сугубя миг, врачи всечасно
Пространство облетают града,
Их ум крылатый, быстрый взор,
Под кровом хижин и в чертогах
Страдальцев бедных видят муки
И облегчение несут.
Отцов и матерей лишенны
Покров младенцы обрели,
Благотворенья длань открыта,
Сирот встречая колыбель.
Кто на умерших кинул взоры,
Кто обеспечил их в могиле? —
Великодушный Царь-отец:
Отвсюду полилося злато,
Святому следует примеру[7]
Сословие купцов, Бояр.
* * *
Уже истощеваясь в силах,
В обратный путь стремится Лев;
Уже к Неве спустилась Дева —
Посланница святых небес[8],
Она Отечеству обильно
Подаст богатство, славу, радость.
Сам Бог России твердый щит:
Он в бурях жизни – избавитель;
Но мирных дней благополучных
Создатель – кроткий, добрый Царь.
Средь рева бурь, средь искушений,
Непобедимый в мире Росс,
Святою Верой огражденный
На Бога крепко уповай.
Друг человеков, муж правдивый,
По сердцу Бога венценосец,
К тебе любовью полный Царь,
Твоим оплотом вечно будет;
Смотри, тупеет смерти жало,
Сияет снова твой Сион.
* * *
В летах моих унылых, поздних,
Покрытый сединой давно[9],
Я жив… Но много жертв достойных
Недуга пало под косой;
Кто здесь Отечеству полезен,
Тот в гроб всегда нисходит рано,
Ловя последний сердца луч,
Певец и скорби и печали,
Могу соземцев на гробницах,
Могу еще я слезы лить.
Петр Петрович Каратыгин
Литератор, сын актера Петра Андреевича Каратыгина. Автор многих исторических очерков, романов. Его текст «Холерное кладбище на Куликовом поле» был опубликован в журнале «Русская старина» в 1878 году.
Летом 1830 года холера свирепствовала в низовых губерниях; осенью пробралась в Москву; весною 1831 года появилась в северо-восточных краях и в остзейских губерниях; окаймила Петербург со всех сторон и быстро надвигалась на столицу, подобно громовой туче. Самые недальновидные люди были в полной уверенности, что эпидемия, несмотря на карантины, непременно появится в Петербурге и найдет в нем богатую поживу. При всем том наше русское «авось» разгоняло преждевременные опасения: беспечно веселились жители столицы и на Масляной, и на Святой (которая в тот год было 19-го апреля); оживлены были гульбища, театры полны; общественное здоровье находилось в самом удовлетворительном состоянии, смертность в больницах была незначительная. Нева вскрылась 4-го апреля; наступила весна, такая теплая, благодатная, какой давно не было: сады и острова зазеленели в половине мая; воздух был чист, ароматен, не было заметно в нем и малейшего атома заразы. 29-го мая к Калашниковой пристани в числе прочих судов прибыла барка из Вытегры. Через две недели на ней заболел судорабочий припадками, похожими на холерные, но благодаря медицинской помощи выздоровел, и на этот случай никто не обратил особенного внимания; против обыкновения, городская молва не воспользовалась им для распространения тревожных, преувеличенных слухов. Июнь походил к половине. Весеннюю теплоту сменил зной необыкновенный. Ясное, безоблачное небо приняло какой-то зеленоватый отлив, горизонт покрылся туманом; солнце без лучей казалось раскаленным ядром, но жгло невыносимо при совершенном безветрии. Термометр доходил до 25° в тени… Такова была обстановка, при которой в С.-Петербурге обнаружились несомненные признаки появления холеры.
17-го июня в «С.-Петербургских ведомостях» (№ 141) было напечатано первое объявление от генерал-губернатора о том, что накануне в Рождественской части холерной эпидемией заболели и умерли маляр, будочник, а в Литейной – трактирный маркер, в течение нескольких часов; 18-го числа появился первый бюллетень о заболевших и умерших в течение первых четырех дней: цифры, очевидно приблизительные, могли дать только понятие о пропорции умиравших к заболевавшим – 24 : 48 – половина на половину.
Несправедливо было бы, безусловно, порицать врачебно-полицейские меры, немедленно принятые. Из них бо́льшая часть была весьма разумна в теории, но, к сожалению, не в их применении к делу. Излишнее усердие исполнителей правительственных распоряжений и неопытность докторов имели, как известно, самые печальные последствия. Был учрежден особый комитет; были в каждую часть города назначены особые попечители; устроены больницы; отмежеваны под городом особые участки для погребения холерных; в газетах ежедневно печатались диетические наставления, рекомендовались лекарства, предохранительные средства… но все эти меры были совершенно бессильны против ужасной паники, обуявшей все сословия столицы, – паники, которая в простом народе вскоре перешла в безумное отчаяние. В горе народ, как один человек, взятый в частности – упрям, раздражителен; кротость, разумные убеждения – единственные орудия против болезненной, нервической раздражительности. Эта простая истина была упущена из виду тогдашнею администрацией. Нижние полицейские чины, на которых была возложена тяжкая обязанность отвозить холерных больных в больницы, отнеслись к ней с яростным усердием, исполняя свою обязанность с мягкосердием фурманщиков. Больничные кареты разъезжали по городу и в них забирали заболевавших на улицах и в домах. Чтобы попасть в подобную карету, жителю Петербурга, в особенности простолюдину, достаточно было или быть под хмельком или присесть у ворот, у забора, на тумбу. Не слушая никаких объяснений, полицейские его схватывали, вталкивали в карету и везли в больницу, где несчастного ожидала зараза – если он был здоров, и почти неизбежная смерть – если был болен. Умирали в больницах вследствие чрезмерного старания и совершенного неумения докторов. С ожесточением вступая в борьбу с холерой в лице больных, бедные врачи были к ним безжалостны. Мушки, горчичники, микстуры, горячие ванны – наконец, кровопускания… вся эта масса средств рушилась на несчастных больных целой лавиной и, разумеется, всего чаще их придавливала. Особенно неуместно было кровопускание в болезни, при которой вся кровяная пасока извергается человеком! Но тогда этого не принималось во внимание. Фурманщики, забиравшие больных из домов, бывали к ним еще безжалостнее, нежели к прохожим на улицах. Последним еще удавалось иногда убегать, откупаться; но к ограждению больных в домах (особенно в артелях) от усердных полицейских даже деньги были бессильны. Боязнь, что «начальство взыщет», заглушала в них чувства и человеколюбия и корыстолюбия. Одной из побудительных причин мятежа на Сенной и разгрома больницы в доме Таирова был следующий, действительно, возмутительный факт