ы восточных армий то на одном, то на другом участке.
В августе на границу Восточной Пруссии, на Вислу и к Карпатам вышли войска пяти советских фронтов. "С этих рубежей они могли теперь обрушить на врага новые удары в полосе между Балтийским морем и Карпатами, вторгнуться в Восточную Пруссию и выйти на подступы к Берлину"{1376}. Красная Армия продолжала неудержимо двигаться на Запад. "Удары, нанесенные Советской Армией германской военной машине, до основания потрясли третий рейх, подорвали его военную мощь, привели фашистский блок на грань распада"{1377}.
Героическая борьба Красной Армии теперь, как и прежде, заставляла германское военное руководство бросать максимум сил на советско-германский фронт. Эти силы затем растирались под мощными ударами, сжигались в горячем пламени непрерывно и неумолимо идущего наступления советских войск. Уже после открытия второго фронта в июне 1944 г. две трети сил вермахта, причем самых отборных, оставались на Восточном фронте. Здесь гитлеровское командование по-прежнему несло все главные потери, здесь, в частности, оно потеряло до сих пор в общем итоге две трети своей авиации. Только с ноября 1942 г. до апреля 1943 г. на советско-германский фронт было переброшено из Франции, Голландии, Дании, Германии 35 дивизий, в том числе 20 дивизий непосредственно из Франции.
Говоря о кризисе методов стратегического руководства гитлеровского командования, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков пишет: "В отличие от первого периода войны немецкое командование стало каким-то тяжелодумным, лишенным изобретательности, особенно в сложной обстановке. В решениях чувствовалось отсутствие правильных оценок возможностей своих войск и противника... Столкнувшись с трудностями при вынужденных отходах и при ведении стратегической обороны, командование немецких войск не сумело перестроиться. Оно плохо учло и то, что Красная Армия, Воздушный и Военно-Морской Флот как в количественном, так и особенно в качественном отношении в целом неизмеримо выросли, а войска и командные кадры оперативно-стратегического звена в своем искусстве далеко шагнули вперед, закалились в тяжелейших условиях вооруженной борьбы"{1378}.
Но кризис военного искусства еще не означал военного краха, Силы фашизма не иссякли, а ярость сопротивления обреченных достигала высшей степени.
...Глубокой ночью 31 июля 1944 г. в бараке для совещаний ставки Гитлера собрались на очередное обсуждение военной обстановки главари нацистского вермахта. После взрыва бомбы прошло лишь десять суток. Фюрер сидел сгорбившись, левая рука безжизненно висела. Мутным взглядом отекших глаз он смотрел на входящих один за одним Кейтеля, Иодля, Варлимонта и других сообщников. Настроение всех было подавленным. На физиономиях лежали глубокие тени. Что дальше? Как найти выход из всей этой ситуации? Что думает и скажет фюрер?
Гитлер стал говорить глухим, прерывающимся голосом. Его речь стала сбивчивой.
- Иодль, - сказал фюрер, - когда я изучаю большие заботы сегодняшнего дня, то понимаю, что первой проблемой является стабилизация Восточного фронта большего в данный момент не существует.
И я задаю себе вопрос: действительно ли общее положение настолько плохо и мы так тесно сжаты? По существу в этом имеются не только отрицательные, но и положительные стороны. Если область, которую мы сейчас занимаем, будет удержана, то на этой области мы все-таки сможем жить и мы не будем иметь этого гигантского тыла.
Превосходная логика! Нужно ли было "завоевывать мир", чтобы потом отказаться от "гигантского тыла", созданного завоеваниями?
Гитлер путанно говорил далее о необходимости удерживать занятое пространство и о том, что в общем положение не так плохо, как может казаться. Надо только любой ценой остановить Красную Армию.
- На Востоке, по моему самому священному убеждению, - с пафосом воскликнул он, - наше положение можно стабилизировать.
Но как? Ведь это говорилось в дни, когда Красная Армия полностью сокрушила центр германского фронта, завершила изгнание с советской земли захватчиков, совместно с 1-й Польской армией начала освобождение Польши, выходила к Висле, в предгорья Карпат, к Рижскому заливу и к Восточной Пруссии.
Можно ли еще удержать Францию?
Ответ Гитлера на этот вопрос мы воспроизводим буквально по стенограмме его речи, сбивчивой, но не лишенной одной ясной мысли:
"Нужно точно себе представить, что во Франции вести операции, - а это, как мне кажется, необходимо считать кардинальным вопросом любой оценки при современных обстоятельствах, - в так называемых открытых полевых сражениях вообще полностью невозможно. Этого мы не можем. Мы в состоянии двигаться только какой-то частью наших соединений; но и то лишь при известных обстоятельствах. Другие соединения не могут двигаться не потому, что мы не в состоянии по существу заставить наши соединения двигаться: соединения ни по своему вооружению, ни по снаряжению непригодны для ведения подвижной войны. Они ее не могут вести, они ей не обучены, а общую численность сил во Франции вообще нельзя определять в количестве дивизий, которые мы там теоретически имеем. Счет надо вести по количеству соединений, которые действительно способны передвигаться, а таких там мало.
Дивизий, способных двигаться, имеется столь малое число, что оно определяется единицами, дробью. Не будь эта характеристика столь важной, то здесь простое решение вопроса открылось бы само собой, а именно: побережье следовало бы просто очистить, а подвижные силы немедленно отвести, поставив их снова в одну линию, которую тогда мы обороняли бы на одной неподвижной позиции..."
Проще говоря, на Западном фронте нет реальных сил для продолжения борьбы. Они - на Востоке. Еще один неплохой комментарий к утверждениям тех, кто через много лет будет писать, что будто на Западном фронте Гитлер держал основные силы.
Отметим, что речь об этом шла в дни, когда национально-освободительное движение во Франции достигало высшей точки развития: в Париже проходили забастовки, а коммунист полковник А. Роль-Танги со своими товарищами готовил восстание в столице; в дни, когда 1-я американская армия прорвала немецкую оборону у Сен-Ло, заняла Авранш и вновь созданная 21-я группа армий под командованием О. Брэдли готовилась наступать к Сене. Это говорилось в дни, когда немецкие войска отходили в Северной Италии, оставили Рим, Ливорно и, подвергаясь ударам партизан, вышли к Северным Апеннинам, готовясь оказать здесь последнее сопротивление.
...Из речи Гитлера присутствующие не могли не уловить по крайней мере трех прискорбных истин о положении на Западе: фюрер понял неспособность войск Западного фронта удержать Францию; немецкие дивизии там крайне слабы и малоподвижны; в ближайшее время никаких надежд на перелом в воздушной войне нет, с потерей Франции будет утрачена база подводного флота, и подводная война прекращается.
Но послушаем, что говорил Гитлер дальше:
"Каковы наиболее опасные моменты, - повысил он голос, - которые встретились нам? Это прежде всего, конечно, прорыв на Востоке с вполне очевидной угрозой немецкой родине - будь то угроза промышленному району Верхней Силезии или угроза Восточной Пруссии, включая и психологически тяжелые последствия. Но я верю, что теми силами, которые мы сейчас выставили и которые постепенно подойдут, мы вполне в состоянии стабилизировать Восток - в это я верю - и мы этот человеческий кризис, этот моральный кризис преодолеем".
Гитлер продолжал, переходя на тему о 20 июля: "Он неотделим от тех событий, которые происходят здесь. Эти события нельзя воспринимать как изолированные, они ведь являются, я бы сказал, симптомом нарушения внутреннего кровообращения, симптомом внутреннего отравления крови, что у нас и произошло. Чего же вы в самом деле ждете от вашего верховного руководства, от всего фронта в целом, если, как это теперь видно, в тылу важнейшие посты заняты предателями, не просто вредителями, а предателями и шпионами?"
Здесь Гитлер сел на новый конек фашистской пропаганды: виновники поражения - это предатели в тылу! Не Красная Армия побеждает рейх, а шпионы! Удивительно грубо Гитлер и его клевреты стали теперь повторять лозунги 1918 г. об "ударе кинжалом в спину армии".
"Безусловно, русские за один год не стали делать все лучше, разглагольствовал он. - А мы, вне всякого сомнения, стали хуже, потому что пошли к ним на службу. Нужно лишь задать себе вопрос: каким образом противник вообще узнает наши мысли? Почему нашим начинаниям немедленно противодействуют? Почему с молниеносной быстротой противодействуют многим нашим начинаниям? Это, вероятно, вовсе не такая уж прозорливость русских, а беспрерывное предательство, проводимое какой-то одной проклятой, небольшой кликой".
И он завершил: "Итак, положение на Востоке, по моему мнению, мы можем исправить. От стабилизации Восточного фронта зависит еще кое-что другое. В общем от нее зависит позиция всех малых балканских государств: позиция румын, болгар, венгров и позиция турок".
Это говорилось в дни, когда в Румынии с каждым днем нарастали антифашистские и антивоенные настроения, росла ненависть к "союзникам"; когда Коммунистическая партия Румынии на основе всестороннего учета обстановки, обострения классовых противоречий еще в августе прошлого года взяла курс на вооруженное восстание; когда Единый рабочий фронт всеми средствами разрушал гитлеровскую военную машину, подрывал усилия Антонеску по продолжению антисоветской войны, готовил массы пролетариата к вооруженной борьбе против военно-фашистской диктатуры. Это говорилось в дни, когда партизанское движение охватило почти всю территорию Болгарии и партизанские отряды начали устанавливать народную власть в некоторых районах.
...Затем он перешел к венгерским делам. "Самым необходимым было и остается для нас прежде всего обеспечение венгерского пространства. С точки зрения продовольствия - это единственная возможность замены того, что мы потеряли; сточки зрения сырья это источник очень многообразный: бокситы, марганец и т. д. Но главным образом - это центр транспортной сети всего Юго-Востока. Обеспечение венгерского пространства жизненно важно для нас, настолько важно, что его вообще невозможно переоценить".