С высоты гор Которская бухта поражала воображение. Острова Госпа от Шкорпьела и Святого Георгия – словно подложенные великанам камни, чтобы ходить на тот берег, не делая крюка вокруг самого южного фьорда Европы. По преданию, в Перасте некогда жили настоящие пираты. Первый остров возник из кладбища потопленных кораблей. Второй якобы появился сам по себе.
– Посмотрите наверх, – продолжал экскурсию Эфлисон, – видите: там, на высокой горе Пяти стихий, замок? Это дом человека года – Душко Вуйошевича. Тренера «Партизана» и ЦСКА (Центрального спортивного клуба армии), что бился на равных с Орландо и обыграл «Кливленд». В Черногрии вообще живут самые большие люди мира. Все как один баскетболисты.
И правда. Горы Монтенегро, словно чернокожие великаны, норовили заколотить мяч солнца в корзину из сетки перистых облаков. Теснились, толкались локтями в трехсекундной зоне. Темная кожа лоснилась, белоснежные улыбки вершин сверкали.
«А может, и правда, – думал Петр, – гигантская женщина – одна из океанид, и это она перекрывала своей цепочкой вериги – самый узкий проход в бухту, чтобы ни одна мышь не проскочила. Не может быть, чтобы второй остров был не рукотворный. Да и первый не мог быть создан руками маленьких людишек. Всего скорее это проделки Большой Женщины, позавидовавшей Франу и Катице – черногорским Ромео и Джульетте».
– Куда поедем, – спросил у Порошкански Эфлисон, – на юг или на север?
– На юг город Бар, на север Чайниче, – развернул мысль картой Давид. – А что, может, поедем в Бар? Догоняться? Я еще «Горького листа» не распрбовал в этот раз.
– Нет, поедем в хорватско-рыбацкую деревню.
– Что за рыбацкая деревня? Почему на карте нет? – спросил Порошкански.
– Уже давно жители деревни покинули эти места, – пояснил Эфлисон, – и долгое время каменные дома стояли в безжизненном спокойствии. Знаешь ли, бывает такое спокойствие, когда вроде бы живешь, а вроде бы и нет. Но бизнесмены – те на месте сидеть не хотят. Им покой неведом. Они не могут просто гордиться красотой, они знают, что на красоте можно еще и денег подзаработать. Пару лет назад англичане выкупили эту деревушку с рыбьими потрохами и все восстановили. Теперь каждый дом – либо отельчик, либо дорогой ресторан, где подают в разном виде свежевыловленную рыбу, или еще что-то, что поможет получить прибыль.
– Зачем рыбацкая деревня, если каждый может сам рыбу ловить? – не понял Петр.
– Вот именно. Раньше каждый в море выходил за рыбой, в лес за дровами. А потом какому-то большому начальнику в голову пришло, что страну надо капитализировать. А как? Все превратить в товар. Все сделать предметом продажи – и воду и лес и воздух. Есть у меня приятель – заядлый рыбак Ивица. Но когда Ивица каждый вечер выходит на берег и ловит на живца с удочки – это не считается. Пойманная рыба и устрицы становятся товаром, когда бизнесмен Ивица построит устричную ферму или консервный завод. Наймет людей в отдел маркетинга. Начнет поставлять продукцию в ресторан, превращая бруски трески в исходный, готовый к употреблению большой экономикой материал. В итоге – совокупный национальный продукт растет, а экономика пухнет, пахнет и считает, что она процветает!
– Ой, сейчас лопну со смеха! – схватился за живот Порошкански. По-хорватски это звучало как «пукнути од смийха». И тут, глядя на корчившегося в припадке гомерического хохота Давида, Петр решил, что Большая Женщина и есть глобализация. Это она, Глоби, накатывая, как приливы, со своими инвестициями, поглощает маленькую Черногорию с потрохами – чтобы, высосав и выкачав все до капли, направиться в сторону офшора на Кипре. Движение капитала не знает границ.
– Человечество задумывается о новом мировом порядке только после глобальной катастрофы, – высказал свои мысли о Большой Женщине вслух Петр. – Она, как Артемида Эфесская, ради достижения добавленной стоимости раздувала бычьи пузыри, накачивала все в округе финансовыми удобрениями. А потом – ибо удовольствие не есть удовлетворение – у Большой Женщины случилась истерика. В итоге разразился глубочайший финансовый кризис, и Большая Женщина, как старуха в сказке Пушкина, осталась с разбитым корытом.
– То же самое и с культурой, которую мы продаем туристам, – словно вспомнив Пушкина, вмешался в разговор успокоившийся Порошкански. – Думаешь, нам, албанцам, охота торговать тем последним, что у нас еще осталось за душой, – песнями и притчами? А надо – для капитализации и якобы богатства страны. Каждый частный дом, что строили наши деды, уже превратили в отель. Зачем из кладбища с могилами наших предков делать туристический объект, а из наших жен и матерей туристическую обслугу? Оставьте кости предков в покое. Оставьте наших женщин нашим семьям. Горький лист, одним словом.
Поспорив о политике и перейдя к сладкой клубничке, решили, что рыбаки должны больше знать о женщинах, чем они, поэтому Петр и Давид рванули на побережье… Эфлисон катился чуть позади, и ветер доносил лишь обрывки его рассуждений о долбаной глобализации:
– Рыбаки – они море понимают, а море – оно знаешь какое мутное.
Но не успели друзья выйти к морю, как Петр и сам понял, что его совсем развезло.
– Что это такое? – спросил Порошкански у Эфлисона сдавленным голосом, когда они проезжали мимо красных пластиковых столов под большими зонтами. Палатка на самом утесе напоминала римскую триеру.
– Это наши конкуренты.
– «Стамбульские сладости», – по слогам прочитал Порошкански.
– Раньше ближе всех к морю была моя таверна, а теперь турецкая забегаловка. А ведь море – стратегический объект, – поднял палец к небу Эфлисон.
– Как так? – спросил Порошкански.
– Средиземное море – сердце мира. Кто владеет Балканами, тот владеет миром. Вот так, геополитика.
– Как им это удалось завладеть всем миром? – еле сдерживаясь, спросил Петр.
– Глобализация. Раньше, когда я был маленьким, а отец еще был жив, нас все в городке уважали за силу. У нас был вес. Комар пискнуть не мог. Кто посмел бы поставить у нас перед носом свою харчевню? Только представь. А эти…
Петр попытался представить.
– Смотри, сколько сладостей предлагают. Коктейли разные. Мороженое украшают зонтиками. А откуда у них деньги на зонтики?
– Откуда? – спросил Порошкански.
– Ясное дело, деньги из банка. «Америкен экспресс». Запомните, ребята: кто владеет Балканами, тот владеет миром.
– Все, больше не могу, останови машину. Не могу больше, сейчас меня стошнит, – сказал Петр. Он вылез из кабриолета и плюхнулся на пластиковое кресло.
– А… – Эфлисон аж потерял дар речи. – Ты что, к туркам, к американцам в кафе?
– Ага, – сказал Петр.
– Мою эксклюзивную таверну на их общепит…
– Ага, – сказал Петр.
– Мою натуральную еду на их полуфабрикаты?
– Ага. – Петр самодовольно улыбался.
– Убью!
К столику тут же подбежал среднего роста турок с морщинистым лицом. Было ему лет пятьдесят, но благодаря сноровке и черным, как смоль, волосам он чем-то походил на юношу.
– Что желаете, эфенди? – спросил турок.
– Если можно, тазик и кувшин воды.
– Что он заказал? – спросил Эфлисон у Порошкански.
– Чего-то тазик и кувшин. – Порошкански изобразил в воздухе кувшин.
– Вот сволочь! У меня ничего ни есть, ни пить не хотел. Если ты закажешь тазик чего бы то ни было и кувшин, – Эфлисон грозно помахал перед носом Петра кулаком, здоровенным, как баскетбольный мяч, – ты мне больше не друг и не приятель.
Но турок уже нес заказ.
– Пожалуйста, эфенди.
– Спасибо.
Петр снял рубашку, нагнулся над тазиком и стал поливать себе шею.
– Фрр, фрр.
– Что, полегчало? – спросил Порошкански.
– Ой, хорошо.
– А у меня рядом с домом родник есть. Вода там чище и холоднее, – принялся за свое Эфлисон, – а здесь она какая-то тухлая.
– Молчи, – ударил его по спине Порошкански.
– Хорошо, хорошо, – продолжал фыркать Петр.
– Даже в море вода приятнее. Два шага осталось. Там бы волны на тебя набегали. А здесь вода такая тухлая. Стухла вся.
Петр почувствовал, что ему опять становится дурно.
– А в море волна накатывает за волной, – не унимался Эфлисон, – набегает на тебя, раскачивает и тухлятиной не воняет.
Благо тазик был под рукой, подумал Петр пять минут спустя.
– Ну что, пойдем к рыбакам? – спросил Эфлисон. – Чего расселся?
– Куда? К каким рыбакам? Ой, как плохо!
– Вон там пристань, – Эфлисон махнул рукой, – вдоль по песчаной косе.
– Хорошо, вы идите, а я здесь посижу.
– А на кой ляд нам самим идти без тебя? – поинтересовался Порошкански. – Это ведь ты ищешь женщину с пятнадцатью сиськами.
– Давид, не в службу, а в дружбу, – попросил Петр.
– Ну, я даже не знаю… – Порошкански мялся, как девушка у развилки собственных ног…
– Давид, ради меня, – поднес руку к сердцу, нет – к желудку Петр.
– Только, чур, если мы находим женщину с пятнадцатью сиськами, делим ее пополам.
– На три части, – сказал Эфлисон, разбиравшийся в математике.
Обнявшись, друзья скрылись за дюной в хорватско-рыбацкой деревне.
И кто это придумал идти к рыбакам уже пьяными и с набитым брюхом? – подумал Петр. Если в глазах двоится, можно какую угодно женщину отыскать!
Петр остался под зонтом на пластиковом кресле наблюдать за песчаной косой. Сначала там никого не было, только ветер трепал клочья газет. Затем женщина лет сорока, вся в черном – черный платок, черное платье до пят, рукава прикрывают даже кисти рук, – прошлась по кромке волны. Туда. Обратно. Затем остановилась в центре. Развязала платок, дернув за концы. Как раз напротив Петра и ветра.
– Не желаете ли чего-нибудь, эфенди? – спросил турок. – Чего-нибудь еще?..
– Еще… Пожалуй, апельсиновый сок.
Пить Петр не мог, но и сидеть просто так в чужом кафе тоже не мог себе позволить.
Задрав темную плиссированную юбку и обнажив белые ноги, она будто разгоняла пенистые волны ступнями. Гладила. Заигрывала. Закручивала вихри пены и кос.