— Царевич, — коротко ответила и стала убирать со стола бумагу и стило. Негармонично они смотрелись в домике тёмной старухи.
— Зачем пустила? — ревниво заворчал Филипп.
— По инструкции положено. Мы с тобой только зовёмся наблюдателями, а по сути — шпионы Совета. Наша задача собирать информацию, писать и отправлять отчёты. Отпрыск царский — носитель информации. Понял? И еще… Ты, пожалуйста, помолчи, пока он здесь. Ментально пообщаемся.
Недовольный фамильяр прошелся по лавке, перепрыгнул на лежанку и свернулся пушистым клубочком, спрятав нос в шёрстку. Но я видела приоткрытую щёлку жёлтого глаза. Бдит.
— Мир вашему дому, хозяюшка, — протиснулся в дверь гость.
— Проходи, садись, добрый человек, — кивнула на лавку, а сама присела на лежанку рядом с Филипом. — Рассказывай, чего тебе дома не сидится. Какая нужда в такую погоду шляться по лесам?
— Бабушка, ты бы меня сначала в баньке попарила, накормила, а потом уже и расспрашивала.
— «Наша песня хороша, начинай сначала». Знаю я вашего брата. Ты поешь и уснёшь, а утром уйдёшь. Сейчас рассказывай!
— Сестра моя сбежала. Василиса Премудрая. Мы с ней близнецы, но я старше. К ней царь Кощей посватался, а она сбежала. Вот иду возвращать. Ишь чего надумала — политику мне добрососедскую портить! Найду, за косу домой приведу.
Парень со злостью стукнул кулаком по лавке, и та жалобно скрипнула. Пора отвлечь царевича от проблем, а то он меня без мебели оставит.
— А тебя как зовут, милок?
— Василий Прекрасный, — горделиво задрал нос царевич, шаря глазами по стенам в поисках зеркала. Не найдя, опять заныл: — Есть хочу!
— Так у меня нет ничего. Гостей не ждала. Нам с котиком много не надо, запасы кончились, — скорбно повздыхала я.
«Нечего прикармливать. Быстрее уйдёт», — ответила на вопросительный взгляд фамильяра.
— Так у меня есть из чего готовить! — царевич вскочил и кинулся к двери.
Вернулся с тощей походной торбой. Помогая себе зубами, распутал узел и вытряхнул на стол сову.
— Вот, подстрелил в лесу. Ощипай, из потрошков суп свари, а тушку запеки, — распорядился «охотник».
— Разве сов едят?
— Когда есть нечего, едят всё! — авторитетно заявил парень. — Даже кота твоего съесть можно.
Филипп мгновенно закончил притворяться спящим, прыгнул мне на спину и скомандовал:
«Давай!»
Мы повторили отрепетированную композицию «Умри, несчастный!», которую я дополнила словами:
— Это я тебя сейчас съем! Вырву сердце и скормлю Фильке!
Хорошо быть героем на безопасном расстоянии, да еще и за оградой, а вот когда скрюченные пальцы с чёрными птичьими когтями тянутся к твоему горлу, а перед глазами — оскаленная пасть с крокодильими зубами… Василий побледнел и по лавке скользнул в угол. Осознав, отчего скольжение было таким стремительным, царевич покраснел. А я, демонстративно зажав иллюзорный нос, отвернулась.
— Шёл бы ты отсюда…
— Куда? — робко спросил парень, понимая, что с мокрыми портками на морозе ему придётся туго.
— В баню! — рявкнула я и, немного смягчившись, добавила: — Хотел же с дороги попариться. Там штаны в щёлоке постираешь, да на полке разложишь. Глядишь, к утру просохнут.
Вся спесь с моего гостя стекла вместе с мочой. Он даже меньше ростом стал и потускнел как-то. Прихватив торбу, пятясь спиной вдоль стены, выскочил в дверь. Простучали каблуки красных сапог по ступенькам крыльца, заскрипел снег на дорожке, хлопнула дверь баньки.
— Слабак! — констатировал Филипп и вернулся на лежанку.
Инструкцию по пользованию баней заказывала специально. Поломав голову над тарабарщиной терминов, с трудом разобралась, как эксплуатировать приятное приложение к избушке. Размела сугробы, очистив дорожку, и пробралась внутрь заброшенной мыльни. Наводя порядок, в предбаннике наткнулась на дистанционный пульт управления. Методом научного тыка разобралась и с ним. Подумаешь, разочек устроила небольшой потоп, не поставив водозабор на автомат, и однажды чуть было не изжарилась, не поняв, как фиксировать верхний предел температуры. Зато теперь по настроению и желанию расслабляюсь в парилке, пользуя вместо контрастного душа сугробы.
Услышав от царевича «В баньке попарь», пультом включила режим нагрева воды и каменки. Так-то она всегда тёплая, даже ночевать можно, но на пар, даже лёгкий, не тянет. Мне не тяжело, а в доме не будет вонять походным потом.
Вызвав из клети ведро и тряпку, убрала последствия нашего с Филиппом представления.
— Аккуратнее надо бы, а то ненароком до инфаркта кого доведём. Куда потом труп девать будем? — ворчала я, отправляя инвентарь назад.
— Агуня, — позвал меня кот, сидевший на столе около птицы. — Она живая.
Сова и вправду открыла глаза. Лёжа на левом боку, она оглядывалась, осторожно поворачивая голову. Правое крылышко, измазанное в крови, безжизненно лежало вдоль тела.
— Эх ты, горемыка! Как же тебя угораздило? Дай посмотрю крылышко. Не бойся, трогать не буду, просто просканирую. Закрыла глаза и провела над тельцем рукой. Ладонь щипнул легкий удар энергии, а перед глазами появилась рентгеновская картинка скелета. Обе косточки предплечья крыла были сломаны. Френки бы вмиг всё вылечила, а у меня целительской силы мало. Придется крыло фиксировать.
— Филипп, ты сможешь её мягко подержать? Надо кости немного сдвинуть, а это больно. Боюсь, что дергаться будет и навредит себе еще больше.
Но сова так энергично закрутила головой, что я задумалась: «Разумная, что ли? Прямо не изба Бабы-Яги, а цирк со зверями. Кот говорящий и сова».
— Ты понимаешь меня? — на всякий случай спросила птицу.
Кивает.
— Пусть тебя кот подержит. Больно будет. Вдруг ты дёрнешься.
Опять отрицательно крутит головушкой, вытаращив глаза.
— Ну смотри, я предупредила.
Закрыла глаза и на магическом зрении принялась врачевать. Старалась делать быстро, но навыков особых нет, и руки как крюки. Птица терпела, но, когда я закончила фиксировать кости и приматывать крыло к тельцу, ослабла окончательно. Она лежала на столе, закрыв глаза, и дышала через приоткрытый клюв.
— Бедняжка… Мало мы его напугали! — кот погладил лапкой птицу по голове и спросил: — Куда ты её пристроишь? Избушка маленькая, спрятать негде.
— Давай в туалете? Там тепло и покойно. Положу в корзинку и повешу на крючок для полотенца.
Так и сделали.
В наших запасах давно уже хранилась тушка неизвестной птички. Побольше перепелки, но меньше курицы. Когда мы её получили на заказ по пункту «тушка птицы, готовая для приготовления», то единогласно и не раздумывая хотели отправить назад. Птица явно умерла своей смертью. После тяжёлой и продолжительной болезни. Но что-то меня удержало от возврата. Так и морозился трупик на дальней полке кладовки, пока царевич совиных потрошков не захотел.
— Тьфу! Тьфу! Гадость какая! Что это? — отплёвывался Василий от гадкого привкуса после двух ложек супа из «совы».
— Похлебка из дичи, что ты принёс, — смиренно ответила я, поглаживая Филиппа.
Не стану же я ему рецепт рассказывать, при помощи которого заведомо испортила варево. Вдруг суп из неведомой птицы понравился бы и ввел бы царевич моду на сов охотиться. А мне такая затея не по душе. «Баба-Яга против!» Вот чугунок выбрасывать придется, как и тарелку с ложкой. Хорошо, что я их нашла во время уборки в клети среди хлама и мусора. Запас, как говорится, карман не тянет да может сгодиться.
— Больше есть нечего? — тоскливо спросил гость, отталкивая от себя тарелку.
Сползла с лежанки, пошаркала в кухонный закуток, вернулась с кружкой отвара из смородиновых веточек. Рядом два сухарика ржаных положила.
— Почему Василиса не хочет замуж за Кощея?
— Потому што дура, — катая во рту сухарь, ответил царевич. — Штарый, говорит, и штрашный. Не думает, что шарство у него больше нашего. И армия шильнее. Наслушалась шказок. Говорит: по любви шамуж пойду. Нерашаль… Не, не так… Нераш…
— Нерационально? — подсказала, удивляясь, откуда Василий слов таких нахватался.
— Вот!
— Бедная девочка. Как же она по такому морозу и снегу одна в лесах? — пожалела царевну.
— Ничего ш ней не штанет! Она Шивку угнала. Знаешь, какой шеребеш? Другого такого во вшём швете нет!
— Одна шерстинка серебряная, другая золотая?
— Вот! Даже ты слышала, — встрепенулся Василий и, кажется, сухарь целиком проглотил от возбуждения. Потому что шепелявить перестал. — Конь — огонь! Бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Теперь за ней и не угнаться.
— Так где же ты её сыщешь, когда она на таком коне?
— Она к тётке нашей подалась. Больше некуда, — сонно пробормотал царевич и повалился на подушку, которую я заранее положила на лавку.
Заснул и захрапел. Вынесла на крыльцо и поставила в сторонку испорченный чугунок, прикрытый тарелкой. Надо бы за ограду, но ночью за ворота выходить опасно — там мороки и волки.
Убрав со стола, ширмой, чтобы свет гостя не разбудил, поставила заслонку от печи и села дописывать письмо деду. «Дорогой Константин Макарович…» Да, это про меня. Как же хотелось быстрым росчерком стила вывести: «Дедушка, забери меня от сюда, Христа ради! Хватит, погостила. Сил нет терпеть боль одиночества, страх перед будущим и отсутствие кофе». Конечно, написала другое: «Всё прекрасно! Здоровье хорошее. Избушка уютная. Еда отличная. Погода замечательная. Курорт пятизвёздочный, не меньше». Не перечитывая, запечатала, подписала и бросила в сундук доставки.
Зашла навестить совушку.
— Чего не спишь? Крылышко болит? Пить хочешь? — принесла в большой ложке воды, подержала, чтобы удобнее было жажду утолить. — Ты, птичка, не переживай. Всё хорошо будет. Крыло заживёт, я тебя выпущу. Потерпи, глазастая.
Спала плохо. За оградой выли волки. В избушке храпел Василий. На лежанке шипел раздражённый Филипп. В корзинке шуршала сова.
Невыспавшаяся и от этого злая, встала и, ненадолго заглянув в уголок за печкой, принялась готовить завтрак. Принесла из кладовки чугунок гречневой каши с грибами да крынку простокваши. Замесила тесто и, пока оно подходило, накрошила лука побольше, обжарила в сливочном масле и смешала с гречкой. Лепила пирожки под пристальным взглядом проснувшегося царевича.