— Всегда, — растерянно промямлил Янкл и нерешительно замедлил шаг.
— Так вернись сюда и посмотри, как дочь Гойцмана служит чужим людям!
— Разве ты идешь не с дочкой Юцера? — удивился Янкл.
— Так я иду с дочкой Юцера! Но почему я иду? И как я дошла до этого? Спроси меня, Янкл!
— Я не любопытен, — торопливо ответил Янкл и побежал.
Любовь внимательно следила за тем, как он бежит.
— Некрасиво следить за тем, как другие хромают, — выговорила ей Паша. — Надо сделать вид, что ты ничего не замечаешь.
Любовь поджала губки. Она уже не любила, когда ей делали замечания. Вырвав ручку из потной Пашиной ладони, Любовь побежала, прихрамывая, в сторону большой лиловой клумбы.
Оказалось, что бежать, хромая, еще сложнее, чем бегать без затей. Любовь шлепнулась в цветы, завизжала и стала сучить ногами.
На нее надвинулась большая тень, но тени она не заметила. Зато Любовь ощутила сильный запах страха. В этом запахе был оттенок «Серебристого ландыша», поэтому Любовь поняла, что он исходит от Паши.
Она перестала сучить ногами и прислушалась.
— Кто вам позволил запускать ребенка в цветы! — услышала Любовь. Голос был густой, темный и липкий, как овсяная каша «Геркулес».
— Я не запускала. Это не ребенок, а зверенок! За ней нельзя уследить! А я — нянька, понимаете господин полицейский, я просто несчастная нянька, живущая на иждивении у чужих людей!
— Мало платят что ли? — спросил голос.
— Вообще не платят! — ответила Паша трагическим шепотом.
— И правильно делают! — рассмеялся голос. — За ребенком уследить не можешь. Ушиблась, небось?!
Любовь почувствовала ветер за спиной и под животом. Она летела прямо в солнце. Потом солнце полетело в сторону, а Любовь плюхнулась во что-то шерстистое и пахнущее псиной.
— Какой кукленок! — завертелся-заскользил голос, ставший масляным.
После этого Любовь оказалась на земле и на ногах.
Почему-то это происшествие запомнилось ей на всю жизнь. Никогда больше никто не запускал ее в солнце.
Паша же рассказывала эту историю так:
— Он мог посадить нас навсегда и надолго. Подумать только, залезть с ногами и животом в первую и единственную клумбу во всем городе! А он мне сказал: «Почему вы не следите за ребенком?». А я сказала: «У нее сегодня день рождения». И инстинкт меня не подвел! Он нагнулся, сорвал несколько цветков и протянул нам букетик. А эта нахальная девчонка сказала: «Еще!». Он опять нагнулся и сорвал еще несколько анютиных глазок. У него была большая лиловая попа в протертых милицейских штанах, с дыркой в шве. Из дырки выглядывали желтые трусы. Он был похож на анютину глазку.
— Милицейская задница не может напоминать цветок, — брезгливо поморщился Юцер, — это неаккуратное сравнение.
— Все может напоминать все, что угодно, — ответила Мали, — особенно цветы. Они ведь такие разные. А почему ты соврала, что у нее день рождения? Она же родилась в ноябре.
— Люди неблагодарны по своей поганой природе! — возмутилась Паша. — Я спасла эту семью от сумы и виселицы, но спасибо мне все равно никто не скажет!
— Юцер! — процедила Мали сквозь зубы. — Если ты меня сейчас не удержишь, я немедленно отправлю этот дефект мироздания назад к Гецу.
Забегая вперед, можно рассказать, что Паша прожила у Юцера и Мали долго.
Ее никак не удавалось устроить на работу.
— Эта идиотка имеет свойства бумеранга, — жаловалась Мали Софии. — Я закидываю ее в библиотеку, она возвращается ко мне со свистом. Я запускаю ее в горисполком, она прилетает назад на третий день. Даже городская баня не терпит ее присутствия!
— Если она вернется к нам, вылечу я, — объявила София и потупилась.
— Понимаю, — вздохнула Мали, — но мои нервы на пределе. Я трачу бесценную нервную энергию на защиту от Паши вместо того, чтобы направлять эту энергию на нужные и добрые дела.
— Я это заметила, — кивнула София.
Глаза ее были такими грустными, что Мали тут же пожалела о сказанном.
— Это просто минутная слабость, — торопливо заверила она подругу. — Я буду работать над тем, чтобы этот бумеранг занесло в какое-нибудь недоступное для нас место.
— Нет, нет, — испугалась София. — Гец так страдает из-за того, что случилось с Надин.
— Об этом я и не думала! — так же испуганно прошептала Мали. — Ну может же найтись какой-нибудь Ванюшка-дурак, который приедет за нашей красавицей на самоходной печи. Согласись, это было бы неплохо. А мы бы пожертвовали на это дело последний золотой рубль Геца и пуховое одеяло.
— Даю вдобавок две подушки и скатерть. Но слишком уж это невероятно, — раздумчиво сказала София. — Однако курица и баран все-таки появились из твоей головы. Продолжай пробовать, но будь осторожна.
— Я постараюсь, — обещала Мали. — Только бы Юцер не вышел из берегов. С этим я совершенно не умею справляться.
А Юцер как раз в это время беседовал с Гецом.
— Пойми, — убеждал его Гец, — если вы вернете нам Перл, моя жизнь превратится в ад. У них с Софией биологическая несовместимость. Один из нас сядет в тюрьму за убийство, и никак нельзя предсказать, кто это будет.
— Я постараюсь успокоить Мали, — обещал Юцер.
Придя домой, он долго выжидал, прежде чем приступить к разговору с женой.
— Присутствие Паши в нашем доме, — начал объяснять он, — даже полезно Любови. Перед ребенком нужно все время держать как самую высокую, так и самую нижнюю планку.
Он говорил это, время от времени оглядываясь на дверь в столовую, где Паша писала очередную статью в газету. Мали надоумила ее писать статьи и посылать их в газеты под псевдонимом. «Что видишь, то и описывай, — объясняла Паше Мали. — Драка в очереди — опиши. Беспорядок в аптеке — освети. Только без имен и адресов. Этого не надо».
Паша занималась творчеством часами, отрываясь только для того, чтобы проконсультироваться относительно очередного псевдонима. Казалось, что она погружена в это занятие с головой, но уши ее вибрировали, втягивая все раздававшиеся в доме звуки.
— Так это я — нижняя планка? — визгливо крикнула Паша, просунув голову в дверную щель. — И кто это говорит?! О, моя бедная мама, если бы ты это слышала! Ты пригрела на сердце змею! Да, я низко упала телом, но мой дух еще парит над зловонием этого дома! О, если бы я могла описать те безобразия, которые тут происходят!
— Это будет твой последний подвиг в этом мире, — угрожающе произнесла Мали.
— Меня можно запугать, но нельзя опорочить! На сей раз я подпишусь псевдонимом «Чуткая душа». Тебе нравится?
— Лучше подпишись «Чуткие уши», — не поднимая глаз от вязания, ответила Мали.
Паша с шумом захлопнула дверь.
— У нее это называется: «Я сказала правду им в лицо!». Юцер, эта планка лежит так глубоко подо всем, что есть человеческого в нашем мире, что лично я поступилась бы ею, не раздумывая, — сказала Мали.
— Помни о Надин! Если бы я был к ней более внимателен, возможно, Надин была бы сегодня с нами.
— Ты тут ни при чем. Ты ничего не знал о намерениях Надин. А кроме того, не скажешь ли ты мне, от кого это Надин бежала в тайне от всех? Не от Пашки ли? Поверь мне, советская власть мешала ей меньше, чем это чудовище!
— Ш-ш, — приложил Юцер палец к губам, — у стен есть уши.
— Чуткие уши! — громко сказала Мали.
Умение никому не нужных людей занимать мысли людей полезных друг другу и обществу, непостижимо. В тот же час и ту же проблему обсуждали, сидя в гостиной за чашкой кофе, Гец и София.
— Я чувствую себя жутко неловко из-за истории с Перл, — сказал Гец, отложив газету. — Мы посадили ее на чужую шею, и у этой истории нет конца.
— Юцер и Мали нам не чужие, — ответила София чуть резче, чем ей хотелось бы. — Фактически, Юцер и ты — братья.
— Может быть, но Перл ему не сестра.
— Давай снимем ей комнату.
— У кого? Приличные люди не согласятся, а подонки ее кому-нибудь сдадут или куда-нибудь запрячут. Она же идиотка.
— Но вредная. Может быть, побоятся?
— Не стоит рисковать. Может быть, возьмем ее к нам? Можно выделить для нее комнату с отдельным входом. Смотри, я уже все придумал и нарисовал. Мой кабинет переходит в столовую, мы отнимаем всего полтора метра у Адинки, получается коридор. А тут мы прорубаем дверь.
— Кухня.
— Что — кухня? — переспросил Гец.
— Остается общая кухня. Гец, в качестве приживалки она еще терпима, а в качестве полноправного члена семьи — нет! Мы долго шли друг к другу, а она опять нас разведет. Прошу тебя, оставь эту мысль.
— Как ты можешь смотреть в глаза Мали?
— Стараюсь этого не делать.
— А я не могу больше играть с Юцером в шахматы! Все время прислушиваюсь, не стоит ли Перл за дверью.
— Играйте здесь. Что касается взгляда в глаза — вы уже на такое друг у друга насмотрелись…
Эти разговоры в обоих домах возникали и погасали неоднократно. Вопрос все же решился, неожиданным для всех образом.
— Значит так, — сказала Паша однажды вечером, — Я уезжаю в Израиль через Польшу.
— То есть как? — поразилась Мали. — Поразилась она не столько Пашиным словам, сколько совпадению. С тех пор, как поляков начали выпускать в Польшу, Мали все время пыталась найти в своей голове жениха для Паши. Образ не появлялся. Никакое лицо не казалось достаточно ужасным, чтобы совершить над ним подобное насилие.
— А так, — гордо произнесла Паша. — Поляки едут в Варшаву. Из Варшавы пускают, куда берут, а берут сегодня только в Израиль. Я уже нашла себе фикцию, и он будет приходить каждый вечер дотемна, потом я буду выводить его из дома тайком, как ты выносишь сумки из гастронома. Соседи должны думать, что фикция живет с нами. Я не скажу тебе, что он хороший человек. Он пьяница и паскудство. Но это хорошо, потому что раз я никогда не была замужем, мне могло бы это понравиться, а он — гой.
— Нормальные люди так не поступают, — сказала Мали. — Нормальные люди советуются со своей семьей и друзьями, прежде, чем принимать такие решения.
— Нормальные люди не заставляют родных сестер прислуживать в чужих семьях, не женятся на змеях и не воспитывают чужих кукушат, — отпарировала Паша. — Мне не о чем советоваться с Гецом, я могу только советовать ему, но он пускает мои советы вокруг ушей. А вы мне не семья, и что я делаю, это не ваше дело!