— Ну и дыры у вас там в туалете! — сказала Мира.
— У нас сейчас все безмерное и безразмерное. А как бы вы вытаскивали из туалета баобаб? Мужчины не хотят, женщины не могут, ситуация рэ-волюционная. И с этого места идет рассказ о моем подвиге. Поэтому я беру самоотвод. О моем подвиге расскажет доктор Гойцман.
— Я же уже сказал, что я плохой рассказчик. И почему я должен рассказывать о блоках и веревках? Это было ужасно. Сарра привела больничную кобылу, на которой возят уголь, дрова, белье и покойников. Товарища Никитину обвязали веревками, перекинули веревки через толстый дубовый сук и кобыла пошла. Саррочка вела ее под уздцы сквозь осенний туман, а возле туалета выстроились нянечки с простынями. Товарища Никитину госпитализировали на ночь и четыре раза отмывали. Один раз дегтярным мылом, два раза хозяйственным и один раз туалетным. А нашего завхоза уволили. Поскольку он был тихим евреем по фамилии Крест, то теперь в больнице из этой проклятой нации остались только Сарра и я. Впрочем, с сегодняшнего дня осталась одна Сарра.
— Связано ли это только с туалетной историей? — задумчиво спросила Мали. И тут же попросила Миру Яглом спеть, пока горячее не принесли.
Мира отказалась. София шепнула Мали, что после гибели сестры Мира не поет. За столом поселилась гнетущая тишина. А в это время Любовь с Чоком пировали под столом. Они допивали остатки из спущенных под стол бутылок и закусывали украденными Любовью на кухне пирожными.
— Смотри, — показала Любовь на две сплетающиеся и расплетающиеся ноги, оголенную женскую и наполовину прикрытую задравшейся брючиной мужскую. — Что они делают?
— Блядуют.
— А что это?
— Закрой глаза, покажу, — шепнул Чок.
Любовь послушно закрыла глаза.
— Ну? — спросил Чок.
— Ты меня поцеловал.
— Это и называется «блядовать». Еще они ложатся друг на друга. Хочешь, покажу?
— Нет, — почему-то разозлилась Любовь.
— Когда-нибудь я тебе все равно покажу.
Любовь стала выбираться из-под стола.
Как раз в это время Эмилия внесла телячье жаркое под хреном и брусникой. По комнате разошелся запах, в котором специалисты пытались обнаружить составные части маринада.
— Чеснок, цедра и коньяк, — вскрикнула Вера.
— Имбирь! — радостно выдохнула Сара.
— Яблочный уксус! — твердо произнесла София.
Ведьма растянула губы в то, что по понятию ее организма было улыбкой.
— Это — мешковая телятина, — громко сказала Любовь. — На ней нет штампа.
Улыбка сползла с лица Ведьмы. Мира со стуком положила вилку на скатерть. За столом воцарилось замешательство.
— Мали, — сказала Сарра, сидевшая на дальнем конце стола, — положите мне кусок этой восхитительной некошерности. Я доверяю Эмилии больше, чем санинспектору. Ее взгляд не замутнен корыстью.
И снова вилки зацокали, и ножи застучали.
— Как ты могла! — шепнула дочери Мали.
— Рассчиталась за цукерки, — тихо произнесла Эмилия. — Не печалься, Мали, это дзецко за себя постоить.
— Пусть уйдет с моих глаз! — зло сказала Мали. — Ненавижу предателей!
— Расскажи мамусе, что было в школе, — попросила у Любови Эмилия.
— А ничего не было. Адинке сказали, что ее папа — отравщик. Танька Зайцева сказала.
— Адина мне ничего не рассказала, — растерянно прошептала София.
— А чего ей было рассказывать? Она рыдала.
— Ну, ну, и что ты сделала? — спросила Эмилия. Глаза ее лучились.
— Рассказала директрисе, что говорила про нее Танька в раздевалке. Теперь Таньку выгонят из школы.
— Час от часу не легче! — крикнула Мали.
— Дак она же за Адинку заступилась! — растерялась Эмилия.
— Когда в белой семье рождается негритенок — это позор. Но когда в порядочной семье растет безнравственное чудовище… это… это…
— Это подарок небес, — хмуро заключил Гец. — Вот как бы я мог защитить Адинку? А пигалица смогла. Может быть, нам следует у нее учиться?
— Мне страшно, — прошептал Юцер.
— А мне уже нет. Я уже привык, — ответил Гец и положил себе на тарелку еще кусочек гуся. — Ешь, друг. Не исключено, что это наша последняя совместная трапеза.
13. Пожар
Любовь отдали в школу раньше времени. Ей было всего шесть лет, а в школу принимали с семи. Но выхода вроде не было.
Сначала к Мали пришла дворничиха Андзя. Ее большие красные щеки тряслись, как студень.
— Ваша бандытка, — сказала Андзя, — привязала пустую консервную банку к хвосту кота Мица и отнесла его на чердак. Там сушится белье, там я убираю, как в квартере, там завсегда тихо и чисто. И Миц — добрый кот, никого не тревожит. Но банка на хвосте может зварьевать кого угодно. Мой Миц начал носиться по белью мадам Познер. А я все ее белье перестирала, кто мне за это заплатит?
Мали пошла за кошельком.
Через несколько дней к ней пришла Рахель, мама толстого Ильюшки.
— Твоя дочь, — сказала Рахель, умяв два куска яблочного пирога, — играет в ножички на деньги и дружит с хулиганами. Вот! — Рахель засунула руку в карман юбки, пошарила в бездонных глубинах этого кармана и где-то возле колена обнаружила то, что искала. — Вот! — повторила она торжествующе. — Этим она хотела бить Ильюшу. Я это у нее отобрала. Вот!
— Что это? — удивилась Мали, разглядывая свинцовый браслет с дырками и выпуклостями.
— Кастет! — торжествующе крикнула Рахель. — В дырки суют пальцы, моя рука не входит, кто-то отлил эту штуку по ее нежной ручке. Вот! Этим бьют и убивают! Это — холодное оружие! Оно есть только у хулиганов! И за это сажают!
— Боже мой! — испугалась Мали. — А из чего его делают?
— Из свинца.
— И где они его берут?
— Хулиганы? Откуда я знаю! Спроси у своей красотки.
Мали решила отложить разговор с Любовью до удобного момента. Долго ждать не пришлось.
— Юцер, — осторожно приступила к делу Мали, решив вовлечь в разговор еще и мужа, — сегодня Любовь приехала домой на милицейской машине. Она каталась со своими дружками на задней лестнице троллейбуса.
— Отчаянный ребенок! — покрутил головой Юцер.
— Дома была только Пашка, — хмуро продолжила Мали. — Она открыла дверь, увидела милиционера. И у нее потемнело в глазах.
— О! — улыбнулся Юцер.
— Не смешно! — отрезала Мали. — Выслушав рассказ милиционера, Перпашка стала гоняться за Любовью по квартире. А твоя Либхен скакала по диванам, столам и стульям, как Андзин кот по белью мадам Познер.
— Какой кот? По какому белью?
— Неважно. Как кот, который бегает по белью. А потом она выскочила на задний балкон, где стоят кадушки с капустой и мочеными яблоками. Пашка ринулась за ней. Тогда Любовь залезла на балконную решетку и стала на ней балансировать.
— Это опасно! — всполошился Юцер.
— Твоя очаровательная дочь говорит, что ничуть, потому что ноги прочно держатся в кольцах решетки. Она имеет привычку залезать вместе со своими новыми друзьями на балконы с крыш и там не раз проделывает этот смертельный трюк.
— Господи! — испугался Юцер. — Это действительно не смешно. Кто эти новые друзья?
— Не знаю. Она отказывается назвать имена.
— И что было дальше?
— Дальше Пашка испугалась насмерть и просила Любовь слезть. Обещала, что ничего ей не сделает. Наша красавица велела ей сесть за кадушку, иначе она, мол, с решетки не слезет. Паша послушно полезла за кадушку. Тогда Любовь спрыгнула с решетки, юркнула за балконную дверь и закрыла ее на крючок. А потом подперла дверь щеткой. Пашка просидела на балконе до моего прихода. Она так стучала в балконную дверь, что…
— Могу себе представить. А где была Эмилия?
— Эмилию я отпустила на несколько дней.
— Либхен наказана?
— Нет. Я ждала твоего прихода.
— У меня не было ощущения, что моего прихода кто-нибудь ждал. Кроме пересохших котлет. Им было скучно на обгоревшей сковороде. А где Паша?
— Куксится в столовой. Позвать?
Юцер кивнул. К его удивлению, Паша не стала ни рыдать, ни обвинять Любовь. Напротив, она ее защищала.
— Ребенок сходит с ума от скуки, — сказала Паша. — И я давно говорила, что нельзя разрешать ей бегать по городу со всеми этими шкоцим. Чему хорошему они могут ее научить? А капустой надо было заняться давно. Она напустила столько пены, что если бы я не оказалась на балконе, капуста бы скисла.
— Чем ты ее протыкала? — поинтересовалась Мали. — На балконе была палка?
— Нет, я сделала это пальцем.
Мали поморщилась.
— Ребенка надо отдать в школу, — объявила Паша.
— Она еще маленькая, ее не примут, — возразил Юцер.
— Я берусь поговорить с Серафимой.
Учительница Серафима была подругой Паши.
— Школа — не самое большое счастье, — сказал Юцер, — но нынешняя улица страшнее. Впрочем, эта улица тоже учится в школе, и уберечь от нее нельзя. Может быть, лучше отправить Либхен с Ведьмой в деревню? Там нет опасных крыш и балконов. И дети там не балуются, а работают. Пусть годик попасет гусей.
Услыхав столь неожиданное предложение, Паша сначала вскочила, потом села на пол.
— Это еще что? — крикнул Юцер. — Что это должно означать?
— Он еще спрашивает! — разрыдалась Паша. — Я протестую! А как еще я могу протестовать, если меня никто не слушает?! В этом доме я — Иов. Ведьма совсем одурманила твою голову! Зачем тебе понадобилось отсылать девочку в леса? Чтобы она вконец одичала? Чтобы у нее стали большие ноги от ходьбы босиком? Когда вы послали ее прошлым летом на дачу с этой жмудью, они там только и делали, что копали картошку и ели ее наряду со свиньями. Почему еврейский ребенок в еврейском доме должен есть только свинину, вареную, копченую, жареную и просто так? Это называется воспитание? Отдайте ее в школу. Я буду провожать ее туда утром и забирать после уроков. Я могу сидеть на лавочке в школьном дворе целый день и следить. После школы она будет обедать, потом отдыхать, потом я пойду с ней на прогулку. Потом она будет делать уроки, играть гаммы, вышивать и клеить, как все нормальные дети. А во двор мы ее больше не пустим. Ты велел мне дать ребенку немножко дышать, и вот чем это кончилось!