— Чаю? — спросил Гемизе.
Час был поздний. За шкафом, разделяющим комнату на два неравных отсека, кто-то храпел. Мендель Гемизе не был женат. Кто же это? Спросить? Гец несколько раз взглянул в сторону шкафа.
— Пусть вас это не пугает, — сказал хозяин. — Это заезжий человек. Он измучался в дороге и спит крепко.
— Может быть, все-таки перейдем на кухню? — предложил Гец. — Мне не хотелось бы будить усталого человека.
— Разумеется, — охотно согласился Гемизе.
— Я попал в беду, — сообщил Гец.
Гемизе кивнул. Он уже знал.
— Откуда? — удивился Гец. Не получив ответа, спросил: — За что, вам тоже известно?
Гемизе покачал головой. Нет, этого он не знает. Это Гец должен ему рассказать. Если хочет, разумеется. Гец изложил историю Алдоны Миткене во всех подробностях. В некоторых местах Гемизе неодобрительно крякал. А после рассказа о том, как Гец требовал от Славы письменного приказа и как легко от этого требования отказался, он даже ударил кулаком об стол.
— Плохая история, — сказал он после того, как Гец закончил говорить. — Они ищут продолжения для дела московских врачей. В каждом городе будет свое дело, а в нашем городе это будет ваше дело.
— Но я могу доказать…
— Ничего вы не можете доказать! — перебил его Мендель Гемизе.
— Нет, могу. Вот, я все написал. Тут содержание разговора с министром, стенограмма разговора со Славой, копия заключения первого осмотра…
— Заверенная копия?
— Кто может ее заверить? — удивился Гец.
— То-то же! — горестно вздохнул Гемизе.
Они помолчали.
— И все же я хочу, чтобы мир знал обо всем, что случилось, — прервал молчание Гец. — Сначала я думал ехать в союзное министерство, но Юцер считает, что это — пустые хлопоты. Он в панике, кто-то рассказал ему о каких-то эшелонах.
— Юцер знает правду, — перебил Гемизе. — Эшелоны есть, и план вывоза евреев — всех евреев со всех концов страны — в Сибирь тоже есть. Участковые милиционеры и добрые люди в министерствах и на заводах составляют поименные списки.
— Вы шутите! — вскрикнул Гец.
— Не до шуток. Нам остается надеяться на громкий крик евреев всего мира, но трудно сказать, станут ли они кричать.
Они опять помолчали.
— И все-таки я хочу, чтобы мир узнал правду обо мне, — вдруг всполошился Гец. — Я не хочу уходить из этого мира преступником. Я потратил слишком много сил, чтобы им не быть.
— Ваше желание справедливо и будет исполнено, — сказал Гемизе, — но только в случае, если вас арестуют. В ином случае надо молчать. А теперь давайте подумаем о хлебе для вашей семьи на ближайшее время. Об адвокате беспокоиться не надо. Ни один из них не сможет вас защитить, поэтому тратиться на адвоката не надо. Я возьму вас к себе, чинить лифты. Вы умеете держать в руках отвертку?
— Не очень… — растерялся Гец.
— Я вас научу. Это несложно. Лифтов стало больше, и мне давно нужен помощник.
— Боже мой, — простонал Гец и заплакал.
— Ну-ну, — потеребил его Гемизе по плечу, — это лишнее. И потом, все познается в сравнении. У меня есть знакомый, который просидел в лагере пятнадцать лет только потому, что его жена и его квартира понравились нехорошему человеку. Теперь его выпустили, но обязательно посадят снова, потому что они не любят выпускать мышей из мышеловки. Он скитается из города в город, пытается избежать страшной участи. Ищет самую маленькую и отдаленную норку, в которую мог бы спрятаться. И его сын не хочет его узнавать, а несчастный не может сказать мальчику: «Это я, твой отец», потому что тогда его опять посадят. Отчим ребенка — важный человек. У вас же есть семья, друзья, дом…
— Пока что они у меня есть, — задумчиво подтвердил Гец. Он хотел спросить, не того ли странника, что храпит за шкафом, Гемизе имеет в виду, но сдержался.
— В этой стране у всех все есть только до тех пор, пока кто-нибудь не решил это отнять, — пожевал губами Мендель Гемизе. — Завтра я жду вас ровно в восемь на Кафедральной площади возле часов. С этого часа вы — мой ученик.
— А если отдел кадров откажет?
— Оставьте это мне.
Гец проработал ремонтником лифтов всего с полгода. Потом его восстановили на работе, признав всю историю ошибкой. За него хлопотали и Слава, и Алдона, и даже ее брат. За это время умер Иосиф Сталин и начались перемены. К лучшему или к худшему, никто не знал, и только карты показывали «без перемен».
В тот день, когда Любовь рыдала вначале мыльными, а потом и подлинными слезами на школьной сцене, Мали снова разложила свои карты и, к своему удивлению, убедилась, что расклад остался неизменным.
— Черт-те что, — сказала Мали Ведьме, — эту колоду словно заморозили. И Головлевы тут точно ни при чем. А еще я думаю, что вскоре мы увидим Натали. Это карты обещают, но ничего хорошего все равно не сулят. Есть ли у тебя соображения по данному вопросу?
— Не до соображениев, — буркнула Ведьма, — огород вскапывать надо. А что Натали скоро будеть, это правда. Мне во сне привиделся покойник, и в его глазу застряла большая рыба.
— Как оба связаны с Натали?
— Не помнишь, что ли, ее письма? Там было написано, что еды у них много, потому что они шли по лёду и видели под им покойника с этой рыбой, но колоть лед не стали. А были бы голодные, раскололи бы.
— Ну, и как это связывается с приездом Наташи?
— А лед-то над покойником таял. Во сне, я говорю, таял лед. Вот оно что.
17. Гортензии в цвету
Натали, действительно, освободили, но случилось это не раньше, чем Геца восстановили на работе, и не раньше, чем Паша, сестра Геца, уехала с фиктивным мужем в Варшаву, а оттуда в Тель-Авив. А с того времени, как Натали уже могла прибыть к Юцеру и Мали, и до того времени, когда она все же приехала, произошло еще несколько событий: Чок поступил на юридический факультет, Адина вышла замуж, а Любовь расцвела так, что ей нельзя было дать пятнадцать лет.
— Почему она не едет? — с тоской вопрошала Мали.
— Мне уж на тот свет собираться пора, а ей не к спеху! — вторила Мали Эмилия.
Но не все, вовсе не все торопили Натали с приездом. Юцер напряженно молчал. Теперь Натали часто являлась ему во снах. Один раз она появилась на бронзовом коне, только слегка напоминавшем Султана. Конь был огромен, его подковы не цокали по булыжнику, а гремели, как литавры. Гудели тяжелые поводья, гулко ударялись друг о дружку бронзовые кисти, украшавшие седло. Сама Натали тоже была из позеленевшей бронзы. Особенно раздражали Юцера ее бронзовые щиколотки, косточки которых выпирали мощными шпорами. Натали сидела в седле по-мужски. Бронзовые бриджи туго охватывали мощные икры, бронзовый камзол обтягивал гигантский бюст, медные щеки свисали на манер бульдожьих, а жокейская шапочка с заломленным козырьком с трудом держалась на копне медной стружки, собранной ветром в фигуру, напоминавшую задранный хвост скорпиона. Приглядевшись, Юцер убедился в том, что перед ним гигантский медный скорпион, посаженный на бронзовое женское тело. Тело же не было телом Натали. Не ей принадлежали бульдожьи щеки, гигантский бюст и тяжелый бронзовый зад. Но и скорпион ничем не напоминал Натали. Тогда почему он решил, что это Натали, и почему это все же была Натали, несмотря на то, что на Натали она не была нисколько похожа?
А бронзовый конь ступал не разбирая дороги, и вскоре Юцер оказался под ним. Зеленоватое брюхо позвякивало над головой, столбы ног перемещались по сторонам, даже не перемещались, а раздваивались и троились, создавая ощущение ряда движущихся колонн. Воздух порозовел, словно мимо этих колонн невидимые демонстранты несли сотни развевающихся красных знамен. И вдруг из огромной, неизвестно откуда взявшейся пушки на Юцера полился зловонный зеленовато-желтый пенный поток. В этот момент он услышал голос Натали: «В полном согласии с Филлисом, кобыл я не покупаю вовсе, поскольку они часто хвостят и мочатся под шпору». Вначале ее смех был проказливым и звонким, потом стал тяжелеть, обрастать металлическими обертонами, а в конце загудел и задребезжал, как огромный колокол. Юцер проснулся, ощупал себя и затрясся от страха. Пижама была насквозь мокрой и дурно пахла. К счастью, накануне вечером Любовь наотрез отказалась от ванны, поэтому в колонке осталась теплая вода. Юцер намыливался, смывал пену и снова намыливался, но даже третья вода воняла конской мочой и имела зеленовато-желтый оттенок.
Назавтра после этого сна Юцер заговорил об ожидаемом приезде Натали с Гецом.
— Я думаю, она понимает, насколько это все непросто, — сказал Гец. — Мы все изменились, Юцер. Ей не надо жить у вас. Пусть поселится у нас на первое время, потом найдем ей комнату.
— У нас нет места, — вмешалась София. — Чоку нужна отдельная комната для занятий. Кроме того, Гец с трудом выпутался из неприятностей. Приезд Натали к нам разбудит спящих призраков. И потом… нужно ли ей вообще приезжать сюда, Юцер? В вашем доме растет Любовь. Многие вещи будут ей непонятны. Времена слишком изменились. То, что вчера казалось естественным, сегодня выглядит безумием.
— Мали ждет ее приезда с неистовой тоской, — неуверенным голосом произнес Юцер, — она словно поставила всю свою жизнь на кон. Приезд Натали ей просто необходим.
— Субституция, — пробормотал Гец. — Может быть, мне стоит поговорить с ней?
— Попробуй.
Гец удивился вялому сопротивлению Юцера. В голосе друга не было не только следов былой страсти к Натали, в нем не было даже дружеского расположения к бывшей даме сердца. Юцер явно боялся приезда Натали и не хотел его. Это обстоятельство придало Гецу смелости. Но разговор с Мали получился такой, что лучше бы его не было.
— Ты?! — вскрикнула Мали. — Ты из всех людей? Как ты мог!
— Я пытаюсь защитить тебя, — тихо-тихо произнес Гец и взял Малины руки в свои.
При этом он пытался заставить Мали смотреть ему в глаза. Если бы это удалось, можно было попробовать что-то вроде гипноза.
— Нет! — крикнула Мали. — Это подлость! Подумай, сколько она пережила.