То, что речь идет о любви, Юцер понял сразу. Любовь светилась, сверкала, ее глаза то глядели умоляюще, то излучали восторг и гордость. Она старалась не пропустить ни слова из разговора, но сама говорила редко и неохотно. Чаще сидела чуть отстранясь и впитывала в себя движения губ, выражение глаз, каждый жест и каждое движение своего кумира. В этом она была похожа на мать. Мали тоже впитывала в себя интересующие ее детали, а потом составляла из них собственные картинки, в которых на первый план выходило вовсе не то, что было сказано или казалось самоочевидным.
Вся последующая неделя прошла в ожидании результата кинопроб. Любови удалось втянуть Юцера в эту игру и даже сделать игру азартной.
— Если… — говорила она, приоткрывая люк надежды, в который немедленно со свистом и воем начинала втягиваться вся их с Юцером жизнь, — если… ты представляешь, какое лицо будет у Софии?
Юцер представлял и блаженно улыбался.
— Пойми, — молил он Мали, которую вытягивал из ее небытия, из пыльного угла в иных мирах и заставлял активно участвовать в их с Любовью жизни, — если у нашей девочки талант, это большое счастье, и знать об этом надо сейчас. Я справлюсь с ее разочарованием, если талант окажется небольшим. С этим мы справимся. Она привыкла к тому, что жизнь ее не балует.
Мали тревожно глядела в его зрачки, медленно качала головой, и губы ее дрожали.
— Ну, хорошо, — соглашался Юцер, — может быть, она избалована, но она очень и очень рассудительна и разумна. Я бы даже сказал — рассудочна. Она не теряет голову.
Взгляд Мали оставался напряженным. Она не соглашалась с Юцером. Когда она, в сущности, с ним соглашалась?!
Однако ее опасения оказались напрасными. Любовь выглядела на экране еще лучше, чем в жизни. Ганс много говорил об ауре и был искренне взволнован. Он решил немедленно снять те эпизоды, которые полагалось снять в этом городке у моря, с тем, чтобы отснятые кадры облегчили его ходатайство о вызове Любови в Германию.
Как-то Любовь вернулась домой со съемок раньше обычного. Стоял теплый тихий вечер. Птицы пели, скрипели, трещали, свиристели. Белки водили под елями бойкие хороводы. Вилкас, пес пани Ангелины, чуть не повалил Любовь на землю, такая в нем проснулась к ней любовь. Пани Ангелина, завидев возвращающуюся актрису, побежала на кухню греть ужин. Для полной удачи создания образа Белоснежки не хватало семи гномов и одной ведьмы. Ведьма отдыхала в Крыму, и начиненное ядом яблоко казалось обезвреженным. Юцер благосклонно принял приветственное помахивание георгин. Несмотря на бросающуюся в глаза наглость цветовой гаммы и простоту форм, эти пухлые и пестрые, как деревенские девки, цветы были наделены чувствительной и благодарной душой.
Любовь была не просто обессилена тяжелым съемочным днем, она едва держалась на ногах. Юцеру бросились в глаза втянутые щеки, опухшие губы, запавшие глаза, окруженные мрачной синевой, и необычная вялость движений.
Сволочь, подумал Юцер и потер грудь на уровне сердца, почему ему понадобилось сделать это именно сейчас?
Вторая мысль была менее пугающей, но еще более безнадежной. Надо было раскрыть этому Гансу тайну возраста Любови. А сейчас уже все равно. И ничего, кроме бешеного стука в ушах, пересохшего рта и глухой боли то ли в сердце, то ли в желудке.
— Ты очень устала? — спросил Юцер участливо. — Как прошел день?
— Нормально, — почти беззвучно ответила Любовь.
Поев и слегка порозовев, она придвинула свой стул к стулу Юцера и начала гладить его руку.
— Что ты? — пробормотал Юцер и погладил дочь по голове.
— Знаешь, я подумала, что если Ганс получит разрешение на мой выезд в Германию, я сюда не вернусь.
— Я уже об этом думал, — неохотно сказал Юцер. — Пожалуй, ты права. Пожалуй, возвращаться тебе незачем. У меня есть друзья заграницей. Они тебе помогут.
— Сначала я вызову тебя! — сказала Любовь неожиданно звонко. — Я хочу, чтобы ты был со мной.
— Если получится, так оно и будет, — подтвердил Юцер.
Он отвел качающуюся девочку к постели, помог ей стащить брюки и майку и уложил, тщательно подоткнув со всех сторон одеяло. Потом он долго сидел у ее постели, не сводя глаз со спящей.
Тем, кому на ум снова приходит Гумберт Гумберт, придется объяснить в последний раз: никаких хрупких ключиц, дергающегося пупка, кошачьего очерка скул, тонкости и шелковистости членов — короче, никакой нимфеточности, вульгарной, демонической, поддельно-бордельной или иной, в Любови не было. То была очень красивая молодая женщина с развитыми вторичными половыми признаками и нормальной психикой. Никакого запретного, скрытого или скрываемого томления она у Юцера не вызывала даже когда его взгляд пытался различить в нынешней Любови сотни других ее образов: в ее два года, пять, семь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет. Вот Любовь возвращается с Пашкой с прогулки, держа в крепко сжатом кулачке подаренные милиционером анютины глазки. И вот она стоит посередине майской демонстрации, растопырив ножки в коричневых шерстяных гетрах, и с ужасом смотрит на желтую лужицу, образующуюся между ее ботиночками. Шумный поток людей с флагами и плакатами огибает их с разных сторон, и Юцер склонился над ней, расставив локти, оберегая от толчков, не понимая, что нужно и можно сделать. А вот она на коленках в кухне перед праздничным тортом, высунув язычок, старательно водит маленьким факелом над поверхностью торта.
Картинки чередовались в каком-то своем ритме. За Любовью постарше, злобно глядящей на Мали в разгаре их очередной ссоры, возникала Любовь помладше у стопки коричневых чемоданов, издающих зловещий запах. Маленькая и полная решимости с картой Сибири в руках. И тут же — Любовь на руках у Ведьмы, прикрытая пуховой шалью. Горит костер, развалины, гетто. Юцеру чудится немецкая речь в темноте, ему хочется поскорее унести отсюда Любовь. Он видит, как ее уводят в группе детей под присмотром двух полицейских и овчарки. Она оглядывается на него. Не зовет, не плачет, просто смотрит с укором. Этого не было. Это фантазия Юцера, живущая в памяти на тех же законных основаниях, что и подлинные воспоминания.
Съемочная неделя кончилась быстро. Ганс Нетке улетел, а Любовь обезумела. Она то бродила еле живая, засыпала на ходу, не хотела выходить из дома, вылезать из кровати, то сломя голову неслась на телеграф. Менады и сатиры пытались привлечь ее внимание, но теперь они уже не были ей интересны. Бал закончился, карета превратилась в тыкву, а хрустальный башмачок валялся в незнакомом шкафу во Франкфурте. Любовь стала торопить Юцера домой, ей-де нужно собрать учебники и подготовиться к школе.
Юцер и сам не видел больше смысла в дачной жизни. Всего три недели, думал Юцер, разглядывая в окно такси бесконечные поля с расставленными по жнивью снопами, просторные хутора под черепичными крышами и бесконечную череду ивовых изгородей, прошли всего три недели, а жизнь опять летит вверх тормашками… в который же это раз за последнее время?
25. Крушение
В небольших городах новости путешествуют быстро. К возвращению Любови город уже ждал свою кинозвезду. Любови пришлось не хвастаться, а обороняться. Ничего еще не известно, съемки прошли хорошо, но роль сложная. С раздеваниями? — доверительно вопрошали доброжелателями. Любови пришлось объяснять, что фильм о судьбе еврейской барышни и немецкого офицера родом из Мемеля не включает раздеваний в обычном понимании слова. Если не считать тряпья в гетто и… Нет, нет, Любовь еще не знает всего сценария, режиссер своенравен и может изменить его по ходу действия. А правда ли, что режиссер молод и хорош собой?
Когда вопрос был задан в первый раз, Любовь покраснела и тут же сделала вид, что это произошло от возмущения и гнева. Что за подозрения, что за вопросы?! Когда тот же вопрос задали во второй раз, Любовь только удивленно подняла бровь. Ее дыхание было спокойным и ритмичным, пульс даже несколько замедленным, а мимика выражала удивление глупостью собеседника.
— Почему люди такие подлые?! — спросила она Юцера.
— Потому что такова человеческая природа, — спокойно ответил Юцер, попыхивая трубкой.
Он опять начал курить. Сложная процедура набивания трубки, раскуривания, курения и очистки прибора его развлекала и успокаивала. Старые трубки перестали ему нравиться. Юцер поехал к знаменитому трубочнику и вскоре стал обладателем трех новых трубок. В таком количестве курительных аппаратов не было нужды, но оказалось сложно выбрать между прямыми и грубовато простодушными линиями яблоневой трубки, извилистым и увертливым ходом вишневой и солидной меланхоличной трубкой из старой дуплистой груши, все еще украшающей тенистый дворик трубочника. Не найдя в себе душевных сил сделать выбор, Юцер забрал все три трубки, решив уподобить их трем рубашкам. Одну трубку он раскурит за завтраком. Это будет утренняя яблоневая трубка. Обеду будет приличествовать вишневая, а грушевая скрасит одинокий вечер вдовца. Жизнь искала новые формы, но главное — в ней стал появляться уклад.
— Ты хочешь сказать, что все люди подлые? — прищурилась Любовь.
— Нет, — покачал головой Юцер, — но не-подлость требует тяжелой работы ума, характера и чувств. На эту работу большинство людей неспособно.
Любовь удовлетворенно кивнула. Слова отца подходили к ее собственным мыслям.
Гойцманы узнали о приключениях Любови прямо на перроне. Встречавшая их Вера Меирович выпалила новость сразу после поцелуев.
— Ну что ж, — довольно хмыкнул Гец.
— Говорят, — шепотом добавила Вера и оглянулась проверить, не слышат ли ее чужие уши, — говорят, что режиссер… восхитительный молодой человек, хоть и немец. Его родители погибли в гестапо, — торопливо добавила она, заметив бледнеющую и распрямляющуюся кожу на лице Софии. — И говорят, он безумно влюбился в нашу Любочку. Говорят, это настоящий роман.
— Но ей всего пятнадцать лет! — с жаром отметила София.
— Да нет же, через пару месяцев ей стукнет шестнадцать. Для Шекспира она переросток. Так сказал мой муж. Еще он сказал, что судить надо по физиологии, а не по паспорту. С его точки зрения, Любовь уже полностью сформировалась и пригодна для исполнения всех женских функций.