С печами пришлось разобраться прежде чем подниматься наверх. Точнее, с тем, что из них выползло. Неизвестно, с чем пеклись булочки в этой пекарне, но теперь несостоявшаяся закуска, жизнерадостно похрюкивая-посвистывая, выползала из печи…
— Это… это… — бедная пекарка, потеряв вместе с даром речи все желание жаловаться на убытки, беспомощно тыкала в преобразившиеся булки, — это…
Цвет у булок остался примерно прежним, золотисто-коричневым, размер насколько мог судить северянин, тоже не слишком изменился. Но остальное! Бывшие комочки теста каким-то невообразимым способом умудрились отрастить подобия складчатых подошв на манер улиток, на которых довольно уверенно ползли. И, самое неприятное — ягоды, которыми для вкуса сдабривали тесто. Темные крупные точки поблескивали в неровном зеленоватом свете, как бусинки. И они… они смотрели.
Прежде чем маги решили что-то предпринять (или хотя бы сообразить, чем при необходимости бить в это условно-враждебное новообразование), булки узрели свою сотворительницу. И преобразились еще раз. Вялое выползание превратилось в бодрые скачки в непревзойденной жабьей манере, а похрюкивание — в дружный писк. И с этим писком несостоявшийся ужин живо рванул к оцепеневшей жертве.
Жертва возопила, как голодный трубонос, и попыталась влезть на чудом уцелевший стул. Как выяснилось, стул держался на одной божьей милости, а вес хозяйки эту милость перевесил. Тело пекарки с шумом рухнуло на пол, из-за чего парализующий знак, который на всякий случай кинул Пало, угодил не в ту цель и накрыл лежащее тело.
Второе парализующее тоже прошло мимо цели — а нечего зрителям лезть куда не просят. А третье не состоялось — ожившие булочки прыгнули пекарке на юбку… и принялись нежно о нее потираться, как выпрашивающие ласку мурчонки…
Пало поймал себя на том, что не особо и удивляется. Достойное продолжение безумного дня. Уже были летающие женщины и зазолотившаяся лавка — отчего бы не быть ожившим булкам.
С хозяйки сняли знак и извинились, булки попытались собрать и запереть. Но тут Пилле Рубин допустил стратегическую ошибку — он, пытаясь утешить даму, обронил, что он лично готов избавить ее от этой живности… и даже может доплатить немного.
Пекарка, мутными глазами таращившаяся на ластящиеся к юбке булочки, вдруг подобралась и прищурилась, как узревшая добычу тихра.
— Деньги? Немного? Не меньше целика! За каждого!
Мда, люди есть люди.
Ну… по крайней мере, за ее рассудок можно не волноваться. Тоже вид лечения, если поразмыслить.
Оставив пекарку в компании ее новых друзей (и счастливого Пилле, надзирающего за пополнением накопителей), вельхо засобирались на второй этаж. Народ оживленно зашептался, и тут умница-Пилле обмолвился, что мол, просит принести оттуда что-нибудь такое, позубастее и поинтереснее. Мол, раз тут все так тихо-безобидно, значит все опасное убралось туда?
Вот после этого зрители как-то резво осознали, что смотреть на чужие неприятности — хороший шанс заработать свои собственные. И тихо испарились, тем более, что другие сочувствующие за это время могут окончательно лишиться совести и наверняка допьют без них бочонок…
Больше всего Пало хотел, чтобы остальные «сочувствующие» тоже ушли к этому проклятому Пятью бочонку и избавили вельхо от своего присутствия. Чтобы ни один не видел (а главное, рассказать не смог!), как трое опытных вельхо всерьез отбиваются от бывших пирожков или булок!
Счет к дракону рос на глазах.
Так, теперь лестница на второй этаж. Накладывать на нее какой-то знак Пало опасался. К сожалению, в его наборе Знаков не было чар преобразования вещей и предметов. В этой сфере мастером был коллега Бира, забери его Пятеро! И тут подгадил. По лестнице пришлось идти с такими предосторожностями, будто по драконьему гребню тащились.
А вокруг продолжала бушевать магия. Кое-как впитанная стенами, она еще не растворилась в ветре, не унеслась с вихрями, она пропитала стены дома своими силами. И теперь идти тут было очень непросто…
А сюда мы, кажется, зря зашли. Прежний дом, со всеми его вывертами, пекарнями и харчевнями, был жилой, и там при желании легко было приделать ноги полезным вещам. Вор из меня так себе, в детдоме пробовал несколько раз, но без особого толку. Нет, на что нацелился, то и свистнул, с этим порядок был. Но чувствовал себя при этом не то крысой, не то тараканом кухонным (таскал-то в основном кормежку, сгущенку там, тушенку). А главное, как вспоминал лицо моей бывшей бабки, так это краденое вообще поперек горла становилось. Она мне все время, как я у них жил, талдычила, что они себе малолетнего преступника растят на свою голову. Что я как вырасту, обязательно у деда его медали украду, а у нее — цепочку и сережки. Напророчила…
Так вот, если я поставил себе цель найти, где плохо лежат какие-нибудь штаны, то обязательно отыщу этот предмет одежду и укажу ему более правильное место для залегания. Вот только в жилом доме это было бы попроще. А тут… сомневаюсь я, что тут вообще найдутся штаны (если, конечно, не в комплекте с владельцем). Нежилой был дом. Нет, не развалины, а именно нежилой, в смысле, не для жилья.
Коротенькая, в десять ступенек, чердачная лесенка привела нас в темноту. Терхо длинно, как-то нервно выдохнул и зашуршал, отыскивая свои значки.
— На фига вы так неудобно их прячете?
— Ты о чем?
— Ну знаки эти твои. Под рукавами… неудобно же. Зимой вообще пока доберешься, тебя пять раз съедят. Рисовали бы на щеках, например.
Маг фыркнул.
— На лбу не хочешь? Хотя случаи были, кое-какие знаки раньше на лицо цепляли. Но это еще неудобнее.
— Почему?
Терхо наконец добрался куда надо, и в воздухе стал наливаться небольшой желтоватый шарик-огонек.
— А ты что лучше видишь у себя — руки или лоб? Знаков-то много. Нужный найти надо. Попробуй отыщи его ощупью и не перепутай.
— А-а… — и я замолк, приглядываясь. Надо же…
Честно говоря, местные заморочки в декоре-интерьере меня иногда напрягали. Здесь жили тесно. Вспомнить хотя бы тот приют для личинок, который пройдоха Эркки выдал нам за свой дом. Там ведь жили пятеро человек. А комната одна на всех. И везде так. Сколько нас носило по разным городкам-поселкам, везде одно и то же. Небольшие комнатки всегда были очень плотно заполнены.
Низкие деревянные кровати, иногда в два яруса, стол, сундуки, полки для одежды и посуды, (до шкафов тут не все додумались), полочки для свечек, на стенах «лики» этих пятерых богов, каждый в окружении положенного веночка из положенных травок-цветочков, с потолка часто свисают запасные травки — пучками и целыми вениками. Если в доме есть хоть одна невеста (а она обязательно есть, потому как невестой считается даже сопля в возрасте нашей Янки… будущей, правда), то на одной стенке обязательно должен был висеть образец ее мастерства как невесты, коврик там какой-никакой, вышивка, платочек. Когда дело доходило до платьев, то невеста считалась дозревшей и можно было заговаривать с ней про ухаживания. Будущий жених тоже должен был представлять гостям свое «мастерство», и стенки украшались еще кривобокими горшками, жуткими кожаными «вроде-туфлями» или резными поделками. Словом, в любой комнате можно было найти все, что угодно, кроме простора.
А вот здесь простор был.
Довольно большая комната, продолговатая, какая-то очень спокойная, предоставляла незваным гостям только ряд скамеек и темный длинный стол.
— Актовый зал какой-то. Сцены не хватает.
— Как?
— Да ничего, забудь. Бедненько как-то…
Глава 19
Иногда проводы бывают лучше встречи.
Вельхо, раздумывавший о чем-то над своим рукавом, взгляд от этого рукава оторвал и обратил внимание на меня:
— Ты о чем?
— Ну пустовато тут на мой вкус. Ни коврика завалященького, ни статуй, ни фонтанов.
И штанов. А главное — еды или чего-то, на что ее можно купить в нужном количестве. Останется Славка драконом или обернется обратно, без еды он просто не протянет. Вот же влипли, спасибо одному вруну, черт его дери.
Терхо уставился на меня с интересом. Так, будто я бутылка с незнакомой выпивкой — и вот досада, пока нельзя пробовать!
— Ты иногда такое говоришь… — наконец ухмыльнулся он. — Прямо будто низка на тебе сразу проступает.
Еще и выделывается. Видали? Я мрачно уставился на заразу, из-за которого мы влипли круче прежнего и даже ноги унести нормально не в состоянии:
— Кто?
— Низка, — парень вздохнул, отвел глаза и принялся рукав раскатывать, пряча свои значки. — Такой знак магический. На преступивших вешают, если преступления небольшие. Или наоборот, если большие, но сам преступивший не сидит под запором, а сбежал и теперь перед ним «пять дорог да пятьдесят тропинок». Смысл в том, что знак проступает, если человек сталкивается с любой магией.
Ну-ка, ну-ка… это то, о чем я думаю?
— Как же его вешают, если человек сбежал?
— Ну, если от человека что-то осталось — скажем, любимая вещь, его обувь, если ношеная, его расческа с волосами… что-то такое, в чем его сущность отпечатана, то для хорошего вельхо не проблема сформировать низку и «толкнуть» ее в пространство — дальше она ищет преступившего сама.
Похоже, то.
— И что, быстро находит?
Новое осложнение. Что ж, еще один аргумент в пользу того, чтобы не попадаться.
— Конечно, — не утешил меня вельхо. — Она ведь не сторожа, не искатель, ей отдыхать не надо. А когда найдет, то незаметно налипает на человека, и теперь, когда он соприкоснется с любой магией — ну там, арку на воротах проходить будет, вещь вороженую тронет, мимо дома вороженого пройдет — знак загорится. И всем видно будет: беглый преступивший идет. Любой вельхо должен тут же его схватить. И не только вельхо…
— И что, спрятаться никак?
Терхо с чего-то помрачнел.
— Есть способы… — туманно высказался он. Подумал и принялся рукава закатывать обратно. — Но они трудные. Так вот, ты вообще осторожный, но иногда говоришь такое, что и низки не надо. Сейчас, например…