Но еще через несколько дней Гумилев привык к джунглям, научился идти сквозь заросли так, чтобы меньше уставать, и опять начал радоваться жизни. А под конец пути, когда они были уже почти у цели, у него появилось время и на то, чтобы во время стоянки спокойно посидеть у костра и записать давно пришедшие ему на ум первые строчки нового стихотворения. Правда, на следующий день времени перестало хватать даже на самое необходимое: экспедиция вошла в Абиссинию.
Юный племянник Николая за месяцы пути по джунглям стал смотреть по сторонам менее восторженным и более осторожным взглядом. Однако теперь, когда экспедиция приближалась к своей цели, его глаза снова загорелись той жаждой приключений и открытий, которую Гумилев видел в них в самом начале пути. Он надеялся, что теперь скучная и тяжелая часть путешествия закончится и начнется все самое интересное. Гумилеву было очень жаль разочаровывать племянника второй раз подряд, но он ничего не мог с этим поделать. Юноше предстояло окончательно убедиться, что романтики в этнографических экспедициях не бывает вовсе.
Однако в самом конце пути Николаю стало не до племянника и его чувств. Гораздо сильнее его беспокоили другие спутники, в разговорах которых проскальзывали странные намеки в его адрес. Все чаще они удивлялись, почему Николая, не имеющего ни высшего этнографического образования, ни особого опыта путешествий, назначили на одну из главных должностей научной экспедиции. Объяснения этой странности у участников похода были разные. Самое популярное Гумилеву сообщил окончательно освоившийся в походе племянник.
— Ребята говорят, что тебя взяли в Африку, потому что кто-то влиятельный попросил за тебя в Этнографическом обществе, — поведал он дяде на очередной стоянке, когда они оказались вдвоем в палатке. — Многие почему-то думают на дедушку! Но ведь он нас обоих сюда отпускать не хотел! А в первый раз ты в Египет вообще тайком от него сбежал, разве нет?
— Тайком, — подтвердил Николай, с улыбкой вспоминая свое первое путешествие в трюме. Но уже в следующую минуту снова посерьезнел — с болтовней спутников о том, как он попал в экспедицию, надо было что-то делать…
— Дедушка тут ни при чем, — заверил Гумилев племянника. — Меня отправили сюда в основном потому, что никто из наших «ученых мужей» не хотел переться в эти дикие места. Это ж мы с тобой — из тех «ненормальных», кому все это интересно! — добавил он, повысив голос и надеясь, что его смогут расслышать и за стенами палатки. — А обычным людям больше нравится в теплых кабинетах сидеть и умные книжки писать!
Николай-младший понимающе кивнул, и на его лице расплылась презрительная улыбка, адресованная кабинетным ученым, не понимающим прелести опасных путешествий. Слова Гумилева убедили юношу, но вот убедят ли они так же легко всех остальных участников экспедиции? В этом Николай был совсем не уверен. А развеять слухи о чьей-либо протекции нужно было во что бы то ни стало.
На следующий день во время длинного перехода через джунгли Гумилев изо всех сил старался вести себя как можно более легкомысленно. На узкой тропе постоянно сворачивал в окружающие ее заросли, высматривая там что-то интересное, на более открытых местах отставал от группы, а потом вообще и раньше всех начал просить устроить привал, хотя до этого никогда не жаловался на усталость.
На привале, организованном раньше, чем планировалось, именно из-за просьб Николая-старшего, спутники бросали на него то снисходительные, то укоризненные взгляды. А он в ответ лишь устало улыбался.
— Что-то ты не в форме сегодня! — посмеивался над Гумилевым Сверчков. Тот бормотал какие-то несвязные оправдания и будто бы старался вести себя аккуратнее, но особого успеха в этом так и не добился.
Зато когда экспедиция подошла к реке, через которую был натянут подвесной мост из лиан, Гумилев заметно оживился и принялся уговаривать остальных, чтобы ему дали пройти по мосту первым. Путешественники согласились на это с явной неохотой и, когда Николай оказался на середине моста, начали жалеть о своей уступке. Вместо того чтобы поскорее перебраться на другой берег, молодой человек остановился на мосту, глядя вниз, и, казалось, забыл обо всем на свете.
Под мостом действительно было на что посмотреть. Не слишком широкая река протекала в довольно глубоком ущелье с крутыми склонами. Бурный поток нес широкие листья и яркие лепестки тропических цветов, они закручивались в водоворотах и исчезали в шапках пены вокруг выступающих из воды камней.
— Потрясающе! — восхищенно воскликнул Гумилев, наклоняясь через поручни и прищуривая глаза, чтобы как следует рассмотреть бушующую внизу стихию.
— Коля! Николай Степанович! — возмущенно закричали на него остальные исследователи. — Давайте скорее, мост же не прочный, еще оборвется!
— Да не оборвется, не бойтесь! — повернулся Гумилев и, словно желая доказать своим спутникам безопасность моста, несколько раз подпрыгнул, держась за выполнявшие роль поручней лианы. Мост заплясал над ущельем, едва не сбросив неосторожного путешественника в реку.
— Дядя! — в панике завопил Николай-младший и рванулся на мост. Другие исследователи тоже закричали, ругая своего неосторожного спутника последними словами. Кто-то назвал его сумасшедшим, кто-то пожелал упасть в реку и стать обедом для крокодилов, кто-то просто вспомнил все крепкие ругательства, какие знал…
— Все, все, успокойтесь! — рассмеялся в ответ Гумилев и зашагал по мосту дальше, стараясь при этом раскачать его еще сильнее.
Вслед ему продолжали нестись возмущенные крики, но он не обращал на них внимания. Последние несколько шагов до берега Николай преодолел вприпрыжку, но мост выдержал и это — путешественник благополучно перескочил с него на землю и, повернувшись к наблюдающим за ним товарищам, весело замахал им руками:
— Идите сюда, мост крепкий, не упадете!
Продолжая ругаться вполголоса, по мосту двинулись все остальные. Гумилев ждал их, отойдя в тень раскидистого и обвитого лианами дерева, и на его лице застыла хитрая удовлетворенная улыбка…
Глава XIIIУкраина, Киев, 1910 г.
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
Анна спала так крепко, что не услышала, как Николай встал с постели и, подойдя к окну, отодвинул светлую занавеску. Хотя он не пытался вести себя тихо, даже наоборот — надеялся, что она проснется, и они заговорят о чем-нибудь несерьезном и веселом. Хоть о состоявшейся вчера свадьбе, хоть о будущих визитах к их общим знакомым… Да о чем угодно, лишь бы он мог отвлечься от своих теперешних совсем не праздничных мыслей!
Но Анна спала и даже не шелохнулась, когда он двигался по комнате. Ее темные волосы свесились с края высокой подушки, изящная рука бессильно лежала поверх одеяла, глаза были закрыты, а длинные ресницы изредка чуть подрагивали — ей снился какой-то сон. Судя по тому, что она чуть заметно улыбалась, приятный…
Николай смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Она была так красива, и растрепавшиеся волосы нисколько не мешали любоваться ею. Женщиной, которую он любил много лет, почти отчаялся добиться и которая все-таки стала его женой. Женщиной, любившей до него кого-то другого.
Слухи об этом доходили до Гумилева и раньше, до того, как они стали мужем и женой, в те далекие годы, когда у него была лишь слабая надежда, что когда-нибудь это произойдет. Николай не верил им, не хотел даже слышать ни о чем подобном и уверял себя, что это всего лишь грязные сплетни, не имеющие никакого отношения к действительности. И вот теперь ему стало ясно, что сплетники говорили правду…
Эту правду нужно было как можно скорее выкинуть из головы, пока Анна не проснулась и не поняла по его лицу, что с ним что-то не так. Меньше всего на свете ему хотелось показать ей, что теперь, когда самая большая его мечта сбылась, он снова не чувствует себя счастливым. Но как скрыть от женщины, только что ставшей его законной супругой, свое разочарование? Она слишком хорошо его знает, хотя, в то же время, вряд ли сможет понять, чем он недоволен.
Николай все еще мучительно пытался решить, как теперь ему вести себя с женой, когда Анна внезапно открыла глаза. В первый момент она сощурилась от льющегося из окна яркого солнечного света и совсем по-детски улыбнулась, а потом, моргнув несколько раз, увидела Николая и сонным голосом спросила:
— Ты уже встал?
— Да, встал, только что… — неуверенно пробормотал Николай. — Как тебе спалось?
— Замечательно! — Анна приподнялась на кровати, потянулась и снова откинулась на подушку. Николай продолжал смотреть на нее, едва сдерживая панику. Он не мог отвести взгляд от молодой жены и не мог скрыть от нее свое смятение.
— Что-то не так? — удивленно спросила Анна. — Ты чем-то расстроен?
— Нет, что ты! — с трудом выдавил из себя Гумилев и подошел к ней. — Я счастлив, очень счастлив. Просто еще не привык к этому счастью, наверное… — Он наклонился, поцеловал протянутую Анной руку и, поспешно выходя из спальни, добавил: — Пойду распоряжусь о завтраке.
Вскоре они сидели за столом друг напротив друга с салфетками в руках и ждали, когда им подадут еду. Николай улыбался Анне, но в душе его по-прежнему боролись самые противоречивые чувства. «Вот сидим мы, завтракаем, как примерные супруги, как бывает во всех семьях… — думал он со всевозрастающей досадой. — Мне только не хватает газеты, чтобы читать новости и обсуждать их с Аней. Может, когда-нибудь мы будем и с газетами завтракать, и обсуждать хозяйственные дела… Но все равно я так же буду думать о том, что до меня Аня любила кого-то другого…»
Николай продолжал молчать и только смотрел на свою молодую жену напряженным взглядом. А когда она замечала это и в ее глазах возникал немой вопрос «Что случилось?», улыбался и усиленно делал вид, что все хорошо.