Рядом с Анной никого нет, так что убийца воспоминаний не расскажет ей, что стало со скульптурами, когда Модильяни покинул сите Фальгьер и перебрался в новую мастерскую на бульваре Распай. В 1913 году Осип Цадкин был потрясен, увидев на грязном дворе загадочную выставку полуразрушенных голов и скульптуру, перевернутую головой вниз, словно после нашествия грабителей.
На другом берегу Сены улицы становятся более узкими, извилистыми и крутыми. Анна выпрямляет спину – наконец-то перед ней тупики, ступеньки, дрожащие кроны деревьев, манящие островки тени за уличными фонарями. Ничто не изменилось. Ясность ума – кому она теперь нужна? Надо лишь оставаться честной перед собой, честной в своих мечтах. Теперь пора признаться, что в Париж Анна приехала ради иллюзорной встречи.
На кого был бы похож Модильяни спустя столько лет? На святого мученика, раздавленного славой? На озабоченного усталого художника в конце рабочего дня? Интересно, какой взгляд у него был, когда первый рисунок купили наконец за хорошие деньги? Взгляд хитреца? Мошенника? Возможно, Анна никогда не видела у Модильяни такого взгляда. Они так рано познакомились, их история закончилась, не начавшись.
Ахматова не осмеливается попросить водителя притормозить. Чего она боится?
Если бы Амедео вдруг появился перед Анной, произошло бы то же, что и всегда: они бы взялись за руки и двинулись вперед, радостно шагая в ногу и понимая друг друга без слов; они продолжили бы начатый диалог, эмоциональный и взволнованный, в котором высокие нотки спора внезапно сменялись бы мягкими интонациями, он перебивал бы Анну, сжимая ее руку, и превозносил бы судьбу, подарившую им счастье встречи под парижским небом, этим единственным в мире небом, подслушавшим обольстительный певучий голос: «Лишь вы можете это осуществить. Мы понимаем друг друга!»