В одиннадцать двадцать утра «Варяг» двинулся к выходу с рейда; в кильватере шёл «Кореец»:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает…
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
Все вымпелы вьются, и цепи гремят,
Наверх якоря поднимают,
Готовьтеся к бою, орудия в ряд
На солнце зловеще сверкают.
Видя, что на всех иностранных судах, стоявших в Чемульпо, команды выстроились во фронт, салютуя отважным русским, Руднев отдал приказ поднять на крейсере флажный сигнал по международному своду: «Не поминайте лихом!». В ответ с итальянской «Эльбы» раздался имперский гимн «Боже, Царя храни!..», подхваченный затем на других кораблях; «Ура!» гремело со всех сторон:
И с пристани верной мы в битву пойдём,
Навстречу грядущей нам смерти.
За родину в море открытом умрём,
Где ждут желтолицые черти.
Японская эскадра расположилась в строе пеленга[183] от видневшегося на горизонте острова Риху. Руднев насчитал четырнадцать кораблей: шесть крейсеров и восемь миноносцев. В 11 часов 45 минут с флагманского крейсера «Асама» был сделан пристрельный выстрел (это был первый выстрел в русско-японской войне) и… началось.
За один час самого знаменитого боя в военно-морской истории с «Варяга» было выпущено 1105 снарядов 152-, 75-и 47-милиметровых калибров. Комендоры крейсера творили невиданное чудо, повинуясь той высшей степени вдохновенного порыва, который вдруг наступает на поле боя, на сцене или в мастерской лишь для избранных и только раз в жизни. Крейсер накрыла лавина огня, однако синхронное волевое усилие, осуществлённое разом всей вступившей в бой командой, на эти десятки минут сообщило каждому эйфорическую нечувствительность к боли и страху, и все моряки действовали потому точно, спокойно, не торопясь, как и желал их командир. Сам каперанг чуть не погиб в разгар сражения, когда пополудни снаряд, разорвавшийся у фок-мачты, осыпал осколками рубку, поразив наповал находившихся рядом горниста и барабанщика. Раненный в голову, в окровавленном мундире Руднев азартно поднялся на мостик:
– Братцы, я жив! Целься верней!
Управление кораблём он не терял ни на минуту. И японцы дрогнули.
Вся японская эскадра за время боя смогла произвести около полутысячи выстрелов. Суда Уриу не поспевали за молниеносными маневренными эволюциями сумасшедшего русского крейсера (которые с исключительным мастерством прикрывал «Кореец», вступивший в бой чуть позже), и поэтому скоростную артиллерийскую дуэль невиданной ожесточённости вели с «Варягом», в сущности, лишь крейсера «Асама» и «Нанива». Эпизодически их пытались активно поддержать «Чиода» и «Ниитака». Остальные японские корабли реагировали на происходящее беспорядочной редкой стрельбой: всё происходило слишком быстро. В 12. 05. «Варяг», сотрясаемый ударами снарядов, проскочил траверз острова Иодолми и на несколько минут оказался вне зоны огня эскадры. Кормовой мостик и орудийная башня оставшегося позади «Асамы» были разрушены и охвачены пламенем. Путь на Порт-Артур был открыт, но «Варяг» на глазах ужаснувшихся японцев развернулся и вновь пошел на сближение!
Верный «Кореец» совершил оверштаг вслед за своим флагманом.
Второй раз сквозь японский строй «Варяг» прошёл, как раскаленный нож сквозь масло. Горели «Чиода» и «Такачихо», шёл ко дну метнувшийся в атаку миноносец, а русский крейсер начал оседать и крениться на левый борт, словно наскочив в узком фарватере на мель. Затем «Варяг» рванулся к Чемульпо и, оторвавшись от двух выкатывающихся на линию стрельбы японцев, оказался в нейтральных водах. «Кореец», невредимый, беспрепятственно вернулся за ним к месту прежней стоянки.
После этого японские корабли вновь отошли к Иодолми и бой закончился.
Несколько часов, которые понадобились японской эскадре, чтобы прийти в себя после сражения, Руднев использовал для того, чтобы не доставить противнику ни пленных, ни трофеев: «Кореец» был взорван, а «Варяг» затоплен. Вместе с «Варягом» был затоплен и «Сунгари», безоружный, но также не спустивший российский флаг перед противником. Все команды до занятия гавани японцами рассредоточились по экипажам иностранных судов. Подводя итог своей миссии в Чемульпо, Руднев мог констатировать, что в сложившейся ситуации сделал всё, зависящее от него. Он до последней возможности обеспечивал дипломатические манёвры российского МИДа, попытался в условиях внезапно начавшейся войны осуществить прорыв, а убедившись в невозможности такового (когда были перебиты рулевые приводы и крейсер на ручном управлении стал терять скорость), возобновил бой, стремясь нанести противнику максимальный урон:
По сведениям, полученным в Шанхае, японцы понесли большие потери в людях и имели аварии на судах, особенно пострадал крейсер «Асама», который ушел в док. Также пострадал крейсер «Такачихо», получивший пробоину; крейсер взял 200 раненых и пошел в Сасебо, но дорóгой лопнул пластырь и не выдержали переборки, так что крейсер «Такачихо» затонул в море. Миноносец затонул во время боя. Донося о вышеизложенном, считаю долгом доложить, что суда вверенного мне отряда с достоинством поддержали честь Российского флага, исчерпали все средства к прорыву, не дали возможности японцам одержать победу, нанесли много убытков неприятелю и спасли оставшуюся команду.
Вернувшись в Россию, командир «Варяга» с некоторым удивлением узнал, что оказался главным героем событий, которые, стремительно усвоенные и преображённые народным мнением, стали в один ряд с Куликовым полем, Полтавой и Бородиным. В Одессе, Севастополе и Петербурге прошли торжественные встречи. Руднев получил контр-адмирала, офицеры и нижние чины – боевые награды и премии. И тем не менее привкус тревоги и горечи был в этом торжестве. Результаты великого боя 27 января 1904 года до сих пор вызывают ожесточённые дискуссии историков и публицистов: кто же оказался победителем? «Варяг» не смог прорваться в Порт-Артур, и был в конце концов затоплен. Но и японскую эскадру по итогам схватки четырнадцати кораблей с двумя (или, если угодно, шести крейсеров с одним) назвать победителем, по совести, нельзя. По удивительной формуле, найденной Рудневым, «Варяг» не победил сам, но и «не дал японцам одержать победу». Эти слова, вырвавшиеся случайно и не предназначенные в момент высказывания для большой истории, точно выражали общее переживание современников странного единоборства, впервые наглядно указавшего вступающей в новое столетие Российской Империи какую-то невиданную ещё в её судьбе провиденциальную миссию: Не победить, но не позволить одержать победу над собой.
В этом было что-то очень грозное и мрачное не только для привыкшей к военным и политическим триумфам России, но и для всего европейского мира, мыслившего ещё категориями минувшего века. Это почувствовал в феврале 1904 года, просматривая передовицы австрийских газет с отчётами об открытии боевых действий на Дальнем Востоке, несостоявшийся филолог-классик, этнограф-беллетрист и автор тяжеловесных немецких стихотворных сатир Рудольф Грейнц (Greinz). Переживание было столь сильным и гнетущим, что памяти никогда не виданного им крейсера, покоящегося на грунте Жёлтого моря в девяти тысячах километрах от Тироля, он посвятил стихотворение, которое, в отличие от прочих многочисленных разнообразных сочинений, оставило за Грейнцем право на литературное бессмертие:
Lebt wohl, Kameraden, lebt wohl, hurra!
Hinab in die gurgelnde Tiefe!
Wer haete es gestern noch gedacht,
Dass er heut’ schon da drunten schliefe!
Эти стихи, появившиеся в мюнхенском журнале «Jugend» 12 (25) февраля 1904 года, спустя две недели после боя и гибели русских кораблей, в апреле были переведены Еленой Студенской и, положенные на музыку кларнетистом 12-го гренадерского Астраханского полка Алексеем Турищевым (специально для чествования экипажей «Варяга» и «Корейца» в Петербурге), стали для России XX века национальным гимном и, вероятно, самым главным итогом противостояния под Чемульпо:
Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
В кипящее море под нами!
Не думали мы ещё с вами вчера,
Что ныне уснём под волнами!
«Маленькая победоносная война» на далёких восточных рубежах началась не так, как ожидали в Петербурге, и становилась месяц от месяца всё неожиданнее, страшнее, значительнее, как будто какие-то гневные верховные силы стремились как можно больнее уязвить и жестоко смирить самонадеянную Империю, ещё недавно уверенную в своих исторических предначертаниях. Уже в царском «Манифесте» (помеченном всё тем же трагическим 27 января 1904 года) в обличениях японского вероломства неприятно задевала многословно-суетливая невнятица формулировок:
Мы изъявили согласие на предложенный Японским Правительством пересмотр существовавших между обеими Империями соглашений в Корейских делах. Возбужденные по сему предмету переговоры не были, однако, приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и разрыве дипломатических сношений с Россиею. Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артура. По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии.
Низвергшаяся на Петербург лавина дальневосточных новостей, неожиданных и неприятных, породила в столичных верхах некоторую растерянность. Мудрый Куропаткин, загодя уверенный в том, что придворные «ястребы», оказавшись перед лицом действительной военной угрозы «наделают ошибок и пошлют поправлять дело», смиренно сложил с себя должность военного министра и отбыл командовать Манчжурской армией. «Поправлять дело» Куропаткин решил «по-кутузовски», завлекая высадившиеся на континент войска противников-островитян в глубину огромного сухопутного театра боевых действий: