– Живописец выискался, – проворчал Граббе.
– Изобразил мне тут Сизифов т руд.
Он вышел из палатки и взглянул на Сурхаеву башню. Она показалась ему выше, чем была вчера. Граббе перевел взгляд на Ахульго, и оно тоже показалось ему не таким, как прежде. Гора будто выросла и стала больше.
Граббе был растерян. Он попытался представить, как бы поступили на его месте великие полководцы. Но ни Ганнибал, ни Суворов, ни даже Ермолов не спешили ему помочь. Перед его глазами стоял рисунок Милютина: войска штурмуют, горцы обороняются, а артиллерия слаба.
Когда Васильчиков отыскал Траскина, тот был явно пьян. Траскин сидел на тулумбасе – огромном турецком барабане и, размахивая руками, распекал каждого подвернувшегося офицера. Те стояли навытяжку и не смели перечить полковник у.
– Вы даже стоять правильно не умеете, милостивый государь, не то что воевать! – придирался Траскин.
– Почему мундир не по форме? Кто позволил? А бурку зачем нацепили? А кинжал? А фуражку свою у кого на папаху выменяли? Чистый разбойник, мюрид, а не офицер! Вот я впишу ваши фокусы в реляцию, как положено, так узнаете, как надобно служить! – И тут же принялся за другого, артиллериста.
– Должен вам заметить, милостивый государь, у вас орудия не в порядке.
– Как то есть – не в порядке? – перепугался артиллерист.
– А так, – сердился Траскин.
– Слишком громко палят, мыслить не дают!
Велите своим канонирам, чтобы стреляли потише!
– Слушаюсь, – недоуменно отвечал артиллерист.
– Позвольте доложить, господин полковник! – обратился к Траскину Васильчиков.
Но Траскин его не слышал. Он и в самом деле немного оглох от беспрерывного орудийного грохота. Кроме того, он мешал ему спать. Только хорошенько набравшись рому, ему удавалось на час-другой прикорнуть. Но его снова будила пальба. Об опасности быть подстреленным Траскин уже не думал. К этому он привык и говорил себе: «Тут поневоле храбрецом сделаешься!». Хуже было то, что Траскин потерял аппетит. Количество убитых и раненых отвратило его от всяких жизненных удовольствий, и первой жертвой пало его легендарное чревоугодие. Теперь он мог только пить. Эта война делалась для него все невыносимей.
– Господин полковник! – уже настойчивее сказал Васильчиков.
– Вас его превосходительство спрашивают!
Уразумев, что от него требуется, Траскин заметно протрезвел.
– Ступайте, – велел он своей жертве и обратился к Васильчикову.
– Как считаете, корнет, смогу я взять Сурхаеву башню? Убить-то меня не так легко, разве что из пушки. Впрочем, они меня и так уже почти убили. Неужели обязательно стрелять так громко? Громы небесные так не шумят! Даже барабан, – постучал
Траскин по барабану, на котором сидел.
– И тот, подлец, от их пальбы гудит.
Когда Траскин нетвердой походкой явился к Граббе, тот уже все решил.
– Сдается мне, господин полковник, что вы принесете больше пользы в Шуре, чем здесь, – объявил Граббе.
– Там тоже твердая рука нужна.
– В Шуре? – переспросил Траскин, решив, что ему послышалось. Это было бы слишком хорошо в его теперешнем положении. Он бы с превеликим удовольствием отправился в Шуру, в тишину и покой. А уж как бы он обеспечил отряд, каким бы бессребреником стал, отпусти его Граббе из-под этого ужасного Ахульго!
– Припасы запаздывают, – объяснял Граббе.
– Не извольте беспокоиться, – выпалил осчастливленный Траскин.
– Все будет! И даже сверх того!
– Вы уже достаточно явили подвигов на театре военных действий, – милостиво улыбался Граббе.
– А нынче большая потребность в тыловом обеспечении. Без них армия – ничто.
– Совершенно справедливо, – радостно кивал Траскин.
– За тыловыми особый присмотр нужен.
– Имейте в виду, господин полковник, в отряде на продовольствии семь с половиной тысяч, не считая милиции, – продолжал Граббе.
– А мука на исходе, мяса нет, ну и все прочее, сами знаете.
– Воруют, – сокрушался Траскин.
– Ну да я их прижму, будьте покойны.
– Расстрелять бы пару подлецов, – сказал Граббе.
– Солдаты жизни свои не жалеют, а их обкрадывают.
Траскин смутно почувствовал, что это относится и к нему, но предпочел согласно кивнуть.
– Когда прикажете отправляться, ваше превосходительство?
– Как раненых повезут, вот с ними и отправитесь. Сами и увидите, какая в медикаментах нехватка.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – бодро взял под козырек Траскин.
Обратно он летел, как на крыльях:
– К черту эту войну! К черту это Ахульго! Пусть дерутся кому охота!
Граббе расстался с Траскиным без сожаления. Полковник мало соображал в военном деле, а все штабные дела давно уже легли на плечи Пулло. Траскин никому здесь не был нужен, кроме ханов, которые устраивали для него пиры в надежде на ответные услуги и протекции по службе для своих многочисленных родственников.
Избавившись от глаз и ушей Чернышева, генерал почувствовал облегчение. Теперь ничто не заставит Граббе оглядываться назад. А дело предстояло нелегкое, и всякое еще могло случиться.
Глава 95
Засидевшиеся в Хунзахе «фазаны» под командой Михаила Нерского явились к Ахульго вместе с последним транспортом. Они соединились с ним в Цатанихе, где сходились дороги из Шуры и Хунзаха.
Волонтеры прибыли к вечеру, когда еще гремела пальба первого штурма Сурхаевой башни. Пока не явились на место, они мечтали о горячих схватках, но, увидев, что тут творится, многие согласились быть санитарами, которых в отряде не хватало. До самого утра они выносили раненых и убитых и с тоской вспоминали Хунзах, откуда борьба с горцами выглядела совсем иначе. Другие, напротив, рвались в бой, решив явить пример храбрости и свято веря в свою счастливую звезду. Были и такие, которые готовы были заплатить солдатам, чтобы те слегка их ранили. Но, прослышав, что один из волонтеров по неосторожности погиб в результате такого членовредительства, решили не лезть на рожон и поучиться у бывалых кавказцев, как и награду приобрести, и ноги унести.
Палатки походного лазарета уже не вмещали раненых, которых было слишком много. Приходилось делать шалаши. А многие просто лежали рядами на траве, ожидая своей очереди.
Отрядный врач трудился, не разгибаясь. Его подчиненные доктора тоже не отходили от хирургических столов, извлекая пули и осколки, зашивая раны и ампутируя конечности. Им помогали лекари из отрядов горской милиции, изощренные в лечении боевых ран. Особых инструментов им не требовалось, все манипуляции они производили кинжалами и небольшими, отточенными, как бритвы, ножами, которые хранились в специальных кармашках под ножнами кинжалов. Обходились они и без дезинфекции, лишь слегка прокаливая лезвия на огне. Ампутированные обрубки выносили целыми корзинами.
Неподалеку батюшка, размахивая кадилом, отпевал убиенных. Затем их хоронили в братских могилах. Офицеров хоронили отдельно.
Бывший декабрист Нерский обходил лагерь, разыскивая старых знакомых. Повсюду стучали топоры, солдаты сооружали себе подобие щитов. А некоторые вбивали в подметки гвоздики, оставляя шляпки торчать, чтобы сапоги не скользили по каменной крошке.
У музыканта Стефана Развадовского, приятеля Михаила, была прострелена ладонь. Но он рассказывал Нерскому о другом – об ужасах штурма Сурхаевой башни и о том, что готовится новый штурм.
– А щиты зачем сколачивают? – недоумевал Михаил.
– Разве пуля их не пробьет?
– От камней, которыми горцы отбиваются, – объяснял Стефан.
– Это же не башня, а настоящие Термофилы!
– Скажи еще, что мы воюем с царем Леонидом и его спартанцами.
– Я иногда думаю, Михаил, что горцы и спартанцев бы воевать поучили, – сказал Стефан.
– Такие бестии! Причем натурально, а не то что спартанцы. Те, полагаю, миф, да и только.
– Так ты снова на штурм пойдешь?
– Пойду.
– А рука твоя как же? – спросил Михаил.
Стефан слегка пошевелил пальцами перевязанной руки и сказал:
– Ничего, заживет. Я, знаешь, только начал трубить атаку, а тут пуля. Чуть инструмент в пропасть не обронил.
– Значит, с музыкой в бой провожаешь? – спросил Михаил, отворачиваясь.
– А как же? Вдруг убьют, так хоть с белым светом под музыку попрощаюсь.
– Для того ли, братец, музыка?
– По мне, так я бы лучше в опере играл. Да сам знаешь, мы люди подневольные. Однако…
– Что?
– Ахульго – это такая декорация! Мне порой кажется, что это не война, а какой-то титанический театр! И что-то нашептывает мне, что здесь и будет моя главная сольная партия.
– Какой же это театр? – не соглашался Михаил.
– Скорее, Колизей для гладиаторов.
– Нет-нет, – уверял Стефан.
– Тут свободой пахнет. Роком! Судьбой! Как в античных драмах. И мой выход – не за горами, вот увидишь. И пусть я погибну, но свою главную ноту возьму!
– Ну-ну, – скептически произнес Михаил.
– От судьбы не уйдешь. Кому – театр, а кому и могила.
– И ты призадумайся, Михаил, – говорил Стефан, улыбаясь чему-то своему.
– Тут, брат, история делается, не упусти своего часа. Ахульго больше не будет.
– Воин воюет, а жена дома горюет, – вздохнул Нерский.
– Домой хочется. А путь мой, выходит, через Ахульго и лежит.
Они помолчали, думая каждый о своем и глядя на Ахульго, которое резко вычерчивалось в сумерках от каждого залпа.
– Я слышал, ты в офицеры выбился, а все без эполет? – спросил Стефан.
– Взять было негде, – ответил Михаил.
– Да и бумага о производстве пока не пришла.
– Пришла – не пришла, офицер должен быть по всей форме.
– Не с убитых же эполеты снимать, – вздохнул Михаил.
– Отчего бы и нет? Я не в смысле мародерства. Раненых – тьма, они сами тебе отдадут, кого в Шуру увозят.
– Обойдусь, – махнул рукой Михаил.
– Мне жена их везла, так я велел ей ехать обратно, от греха подальше.
– Жена? – удивился Стефан.
– Говорят, была в отряде одна женщина…