А когда погиб Гамзатбек и имамом избрали Шамиля, она и вовсе потеряла покой. У нее родился еще один сын, названный Гази-Магомедом в честь первого имама. Семья росла, а постоянного дома все еще не было. Приходилось часто переезжать из аула в аул, обустраиваться на новом месте и думать, куда придется перебираться в следующий раз, что брать с собой, а что оставить или раздать и куда девать корову? Битвы следовали за битвами, ханы подсылали убийц, звали на помощь царские войска, и конца этому ужасу не было видно.
Красота ее увядала от вечных переживаний. Забот прибавлялось с каждым днем. Раньше ей завидовали подруги, а теперь Патимат завидовала тем, чьи мужья занимались своими делами и в войну старались не ввязываться. Когда Шамиль женился во второй раз, Патимат стало немного легче. Она не видела в этой наивной Джавгарат соперницу. Она втайне жалела ее, не знавшую, как трудно быть женой имама, тем более такого, как Шамиль, который думает о чем угодно, кроме себя и своей семьи. И не понимает, что подарки, которые он им присылает, когда долго не может вернуться, эти красивые шали и украшения, ничто по сравнению с покоем и счастьем, которые бы обрели жены, будь он рядом с ними.
За окнами послышался цокот копыт и зафыркали кони.
– Отец едет! – закричал с террасы Джамалуддин.
Джавгарат бросилась к окну и увидела, что к дому подъезжает Шамиль с наибами и своими вечными спутниками – Юнусом и Султанбеком.
– Не забудь приготовить чай, – велела Патимат, накладывая на чеканный поднос угощения.
– Как только помолятся, все должно быть готово.
Джавгарат разожгла самовар, бросив в трубу уголья из очага. Затем достала фабричный чайник и принялась накладывать заварку: обычный чай, немного шиповника, розовых лепестков, чабрец, листок мяты, чуть-чуть тмина. Такой чай был почти лекарством.
Джамалуддин слетел с террасы и принялся открывать ворота. Шамиль и гости спешились. Наибы следом за имамом вошли в дом и поднялись по лестнице на второй этаж. Обычно лестницами в саклях служили толстые бревна, на которых вырубались ступени, но для имама чиркатинцы сделали настоящую каменную лестницу, как у ханов. Да и кто были эти грешники по сравнению с имамом?
Мюриды сняли с коней седла и внесли их во двор. Затем Юнус повел коней на водопой, а Султанбек закрыл ворота и принялся насыпать овес в торбы для лошадей.
Когда приезжали гости, у Джамалуддина появлялись свои обязанности. Сначала он уважительно жал протянутые ему руки, коротко отвечал на приветствия, а затем брал небольшой кувшин с изогнутым носиком и лил воду, помогая гостям совершать омовение. Вот и в этот раз не успели гости войти, как с минарета запел будун, призывая правоверных на молитву.
Пока совершалось омовение, маленький Гази-Магомед, уже понимавший что к чему, расстелил коврики для намазов, один – впереди для отца, а остальные – за ним в ряд по числу гостей.
Шамиль встал на молитву, поднял к голове раскрытые ладони и произнес азан. Гости повторяли молитвы шепотом, а где полагалось подхватывали вслух, следуя за имамом по заведенному порядку.
Среди молитв, произносимых во время намаза, были две непременные. Первая сура Корана «Аль-Фатиха» или «АльхIам» – «Открывающая» возвещала:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Хвала Аллаху, господу миров, Милостивому, Милосердному, Царю в День Суда! Только Тебе мы поклоняемся и только Тебя просим о помощи! Веди нас по дороге прямой, По пути тех, которых Ты благодетельствовал, А не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших.
В сто двенадцатой суре «Аль-Ихляс» или «Къулгьу» – «Очищение» говорилось:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Скажи: Он, Аллах – Един, Аллах – Вечный, Не родил и не был рожден И не был Ему равным ни один!
Позади старших успели стать и сыновья Шамиля. Джамалуддин уже все знал и умел, а Гази-Магомед старался повторять за братом и был горд, что хотя бы в молитве он такой же, как и взрослые.
Когда молитва закончилась, Шамиль сел на тахту, поджав под себя ноги. Ахбердилав с Ташавом-хаджи последовали его примеру. Сурхай и Али-бек сели на стулья, чтобы видеть лица свои друзей.
Жены Шамиля принесли угощения. Уходя, они хотели забрать мальчиков, но Шамиль сказал:
– Пусть расскажут, как у них дела. Все же Джамалуддин оставался старшим мужчиной в доме.
– Все хорошо, отец, – сказал Джамалуддин, почтительно опустив глаза.
– Доволен ли тобой учитель?
– Я стараюсь.
– Я слышал, он делает успехи, – похвалил Сурхай.
– Идите, – велел детям Шамиль, не считая правильным, что их хвалят при отце.
– Потом поговорим.
Дети убежали.
– Отпусти его со мной в Ирганай, я сделаю из него настоящего алима, – сказал Али-бек.
– Здесь тоже есть хорошие ученые, – сказал Шамиль.
– А кади пора сменить, – сказал Ахбердилав.
– У меня есть подходящий, – кивнул Ташав.
– Аул сожгли, теперь без дела в лесу сидит.
– Дела всем хватит, – улыбнулся Шамиль.
Затем произнес: «Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим» – и положил на кончик языка несколько крупинок соли.
– Бисмилля… – повторили гости, принимаясь за еду.
Тем временем дети Шамиля испытывали силу Султанбека. Любимым их занятием было смотреть, как он поднимает тяжеленный каток, вытесанный из горного мрамора. Им утрамбовывали после дождя земляные крыши домов. А так как двор одного дома зачастую был крышей другого, то от этого выходила двойная польза.
Султанбек легко поднял каток и поставил его стоймя. Затем вынул саблю и чиркнул ею о каток, да так, что полетели искры.
Мальчишки заворожено наблюдали. Джамалуддин провел по катку своим кинжалом – и тоже полетели искры. Гази-Магомед ухватился за брата, требуя дать кинжал и ему. Заполучив кинжал, он принялся царапать им каток и смеялся от счастья.
Когда ужин был закончен, когда унесли самовар, Шамиль сказал:
– Алхамдуллиля.
И все прочитали благодарственную молитву, прося всевышнего уделить душам ушедших в мир иной долю из того, что они съели за этим столом.
Затем явился Гази-Магомед с кувшином, чашей для мытья рук и полотенцем. Покончив с трапезой, Шамиль перешел к делам, ради которых они собрались.
В горах не только просыпалась природа, гораздо важнее было, что обновлялась, очищалась вера. Люди, освобождавшиеся от невыносимых оков своих давних владетелей, начинали понимать, что счастье неразрывно связано со свободой, что Шамиль не стяжает богатства, а трудится для их блага. Позор хоть и неявного рабства все более тяготил зависимых горцев, когда другие, по соседству, давно жили по своей воле, а если приходилось – с оружием в руках отстаивали свою независимость.
– Ханы почуяли, что под ними зашаталась земля, – говорил Али-бек Хунзахский.
– Они боятся, – добавил Сурхай Колинский.
– Уже сами рады, что царь строит на их землях крепости, надеются отсидеться за высокими стенами.
– Наш враг – не русские, – говорил Шамиль.
– С ними можно поладить, когда имеешь дело с умными генералами. Царю от этой войны никакой пользы. Вся беда от своих, от знати, которая никак не хочет расстаться со своими правами. Вот эти алчные шайтаны и ищут от нас защиты.
– Будь поблизости турки или персы, они бы и за их армиями спрятались, – согласился Ахбердилав.
– Люди от них устали, – говорил Шамиль.
– Когда ханы боролись против иноземцев, народ был с ними. Но теперь они пошли против своего народа и против нашей веры. Когда я читал проповедь в одном ауле, люди сказали, что проповедь может быть и покороче, главное, чтобы сабли были подлиннее.
– Это верно, – кивнул молчавший до того Ташав-хаджи Эндиреевский.
– Но здесь, в Дагестане, воевать трудно.
– И нам трудно, и генералам нелегко, – не соглашался Сурхай.
– Нельзя оставлять Дагестан, – поддержал его Ахбердилав.
– Лучше очистим его от недругов.
– Тут каждый аул – крепость, – говорил Сурхай.
– И до них еще добраться надо.
– В Чечне – совсем другое дело, – убеждал Ташав.
– Леса! И укрыться легко, и до царских крепостей близко. Оттуда хоть каждый день нападай.
– Леса вырубить можно, – сказал Али-бек.
– А скалы никуда не денутся.
– Скалы тоже не железные, – сомневался Ташав.
– Русские пушки вон что с Ахульго сделали, весь аул разнесли.
– Не так надо было строить, – сказал Сурхай.
– Всегда так строили, – возразил Али-бек.
– Адаты тоже были всегда, зачем же мы их искореняем? – спросил Шамиль.
– Потому что шариат лучше, – согласился Али-бек.
– Как одна большая крепость вместо сотен башенок.
– Так как же теперь надо строить? – допытывался Шамиль у Сурхая, зная его инженерные способности.
– Я кое-что придумал, – ответил Сурхай.
– Но сначала надо испробовать.
– Они обкладывают нас со всех сторон, – сказал Ахбердилав.
– Так что ты, Сурхай, думай, но только поскорей.
– Нам нужна не просто крепость, – сказал Шамиль.
– Нам нужна неприступная столица Имамата. В Чиркате и в самом деле становится тесно.
– Мы построим такую крепость, какой еще не было! – пообещал Сурхай.
– Люди должны видеть, что мы никого не боимся, – говорил Шамиль.
– Должны знать, что мы всегда готовы придти на помощь, тогда и они нас не оставят, если придется трудно. Нужно выбрать такое место, откуда можно угрожать врагу и быть для него недоступным.
– Аргвани, – предложил Ахбердилав.
– Крепкий аул.
– И расположен хорошо, – согласился Сурхай, – Но это аул. Его не переделаешь, как я задумал.
– Может, лучше уйти в Чечню? – напомнил Ташав.
– Их леса не так легко вырубить.
– Твои укрепления нам еще пригодятся, – сказал ему Шамиль.
– Но я думаю об Ахульго.
– Ахульго? – удивился Ахбердилав.
– Генералы уже знают туда дорогу, – сказал Али-бек.
– Они ее забудут, – пообещал Сурхай.
– Увидите, во что я превращу Ахульго!
Чтобы положить конец сомнениям, Шамиль твердо сказал: