– Сорвать, – велел он Васильчикову.
– Будет исполнено! – козырнул адъютант и скрылся в дыму.
– Немедленно в лазарет, – велел Граббе солдатам.
– И смотрите у меня, чтобы был как новый!
– Срастется! – пообещал санитар, уходя вслед за носилками и подкладывая под мундир Милютина корпию.
Проводив глазами поручика, Граббе принялся оглядывать взятое укрепление, вернее, то, что от него осталось. Он хотел войти, но, увидев бритую окровавленную голову горца, лежавшего у башни, остановился.
Из рухнувших ворот появился черный от дыма Пулло с шашкой в руке.
– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство… – устало начал Пулло.
– Браво, полковник, – прервал его Граббе и пожал Пулло руку.
– Отменное вышло дело, – согласился полковник.
– Жаль только, Ташав ушел.
– Как ушел? – изумился Граббе.
– Бог его знает, – в сердцах рубанул шашкой воздух Пулло.
– Прорвался, дьявол.
– Дас, – мрачно заключил Граббе.
– Ура! – кричал Васильчиков, размахивая снятым с башни знаменем наиба.
– Наша взяла!
Но, увидев мрачных командиров, сразу сник и опустил знамя.
– За такую победу царь не похвалит, – предрек Граббе.
– Достанем еще, – пообещал Пулло, вкладывая шашку в ножны.
– Он, полагаю, в Саясан ушел, в ставку свою, – предположил появившийся Лабинцев.
– Значит, и нам туда же. Дороги известны? – спросил Граббе.
– Найдем, – кивнул Лабинцев.
– Они теперь через Балансу пошли, мы там рядом проходили ночью.
– Главное – не дать ему опомниться, – сказал Граббе.
– А непокорные деревни, которые ему содействуют, надобно примерно наказать.
– Как насчет убитых прикажете, ваше превосходительство? – спросил Пулло, умывая лицо из походной фляжки.
Граббе оглянулся. Убитых относили на край поляны, где стояли санитарные телеги с ранеными.
– Много? – спросил Граббе.
– Не считали еще, но есть.
– Отправить назад, – велел Граббе.
– Но ведь война, ваше превосходительство, – сказал Лабинцев.
– Обычно мы хороним убитых на месте, а сверху – костер.
– Как – костер? – не понял Граббе.
– Чтобы не нашли, – пожал плечами Пулло.
– А если отправлять, то к обозу еще и конвой надобен. Отсюда, может, и доедут, а после – как?
Убитых и раненых решено было отправить под охраной во Внезапную. Доктор настаивал, что Милютину тоже надо в лазарет, в покой, так как пулей была повреждена кость, но поручик отказывался покинуть отряд.
После окончательного разрушения укрепления отряду был дан отдых.
Вскоре явились старейшины от местных аулов, прося выдать тела убитых.
– А ведь я предупреждал вас, – гневался Граббе.
– Не вняли! Вот и навлекли беду.
Старики молчали, угрюмо поглядывая на сожженное укрепление.
– Надеюсь, хоть теперь образумитесь! – сказал Граббе.
– Иначе ваши аулы ждет та же участь!
Тела были выданы в обмен на обещание не содействовать Ташаву-хаджи и не принимать у себя мюридов Шамиля.
Егеря, рыскавшие в лесу в поисках оставшихся мюридов, никого не нашли, зато притащили убитого шальной пулей оленя. Тушу тут же разделали и развели костер, навалив на него ветви ненавистного держидерева. Нажарив сочных, душистых шашлыков, офицеры устроили пир в честь взятия укрепления. Остальное отдали солдатам, а сверх того им была выдана двойная винная порция.
На следующее утро, когда санитарный обоз изготовился к отбытию, Граббе снова посоветовал Милютину отправиться во Внезапную, в лазарет, не подвергая свое здоровье излишнему риску.
– Позвольте остаться, ваше превосходительство, – настаивал Милютин.
– Одумайтесь, поручик, – ответил Граббе.
– На ваш век походов хватит.
– Я отлично себя чувствую! – уверял Милютин и через силу шевелил пальцами висевшей на перевязи руки.
Однако Граббе беспокоило то, что дальнейший путь был куда более опасен и отправлять транспорты во Внезапную было бы уже невозможно.
– Значит, вы уверяете, что идете на поправку? – спросил Граббе.
– Так точно, ваше превосходительство!
В доказательство своего выздоровления Милютин представил Граббе карту дела при урочище Ахмат-тала с указанием позиций противников, завалов, хода боевых действий и укрепления Ташава-хаджи, каким оно было до взятия. Причем укрепление было изображено и отдельно с показом профиля сооружения.
– Когда же вы это успели? – удивился Граббе, разглядывая подробнейшую карт у.
– Не спалось, ваше превосходительство.
Это был ценный документ, который мог очень пригодиться Граббе при составлении рапорта начальству. Да и сами рапорты с помощью Милютина выходили отменные, не говоря уже о записях в журнале военных действий отряда, ведение которого входило в обязанности Милютина как офицера Генерального штаба.
– Ну что ж, – как бы нехотя согласился Граббе.
– Только обещайте, что не будете понапрасну лезть в пекло.
– Слово офицера, – засиял Милютин.
– И запомните, – наставлял Граббе.
– Излишняя храбрость бывает губительна, если не сопряжена с благоразумием.
– Запомню, ваше превосходительство, – пообещал Милютин.
Написание рапорта на этот раз было поручено Васильчикову, которому помогал советами Милютин. Они устроились в генеральской палатке и приводили в надлежащий вид то, что диктовал Граббе:
– В сем деле с нашей стороны ранены гвардейского Генерального штаба поручик Милютин, Кабардинского полка штабс-капитан Генуш и нижних чинов двадцать два. Контужены: Навагинского полка подполковник Быков и Кабардинского полка подпоручик Китаев и нижних чинов семь. Убито: рядовых четыре и унтер-офицер один, ранено и убито четыре лошади. Потери неприятеля по собранным сведениям весьма значительны, в наших руках остались шесть тел, исколотых штыками, и двое пленных. Сверх того отняты: лафет из-под фальконета (самое орудие горцы успели увезти), оружие и одежда Ташава-хаджи и многих абреков, знамя, подаренное Кази-муллою, при котором собирались всегда мюриды, и некоторое количество продовольственных запасов.
Граббе не хотел открывать Васильчикову тонкости составления подобных рапортов, в которых преуменьшение потерь и приукрашивание побед считалось чуть ли не обязательным делом. А потому генерал заранее изменил реальные потери и обстоятельства, которые были представлены Пулло и Лабинцевым. Двенадцать убитых и тридцать пять раненых – это показалось Граббе досадным недоразумением, учитывая не слишком впечатляющий результат. Тем более что бой у Мескеты никак нельзя было раздуть до масштабов Ватерлоо. Это Граббе решил оставить для более подходящего случая.
Обоз ушел по тому же пути, по которому пришел отряд Граббе. А войска двинулись через лес к аулу Балансу, мимо которого прошел летучий отряд Лабинцева. Аул стоял недалеко от реки Ямансу, вдоль которой предполагалось пойти на север, к верховьям реки, а оттуда свернуть к Саясану, где, по имевшимся сведениям, и находилась главная ставка Ташава-хаджи.
Глава 54
Ахульго теперь считалось официальной столицей Имамата, и сюда отовсюду шли люди. Одни, откликнувшись на призыв Шамиля, сами покидали родные аулы, создавая пустыни на пути надвигавшихся войск. Другие оставляли насиженные места после боев с неприятелем. А колеблющихся мюриды выселяли силой. Аулы пустели, разрушались, горели, и люди превращались в беженцев. Многие уходили выше в горы, к своим родственникам и кунакам. А те, кого нигде не ждали, приходили к имаму.
Шамиль не успевал принять одних, как являлись другие старшины джамаатов. Шамиль старался их обнадежить и отдавал необходимые распоряжения секретарю Амирхану. Повеления Шамиля, касалось ли оно еды или другой помощи, тут же исполнялись мюридами, о чем Амирхан делал запись в специальной книге.
Люди нуждались в помощи. Они поднимались на Новое Ахульго, располагались на Старом или разбивали шатры в садах Ашильты в ожидании решения своей участи. Приходили целыми аулами. Ахульго превращалось в огромный лагерь. Дни уже были теплые, но ночью люди мерзли, и их нельзя было долго оставлять без крыши над головой. Кого-то, особенно детей, удавалось разместить в ахульгинских жилищах, в мечети или в уцелевших домах Ашильты. Но места для всех уже не хватало, а поток переселенцев-мухаджиров не иссякал. Тогда Шамиль призвал своих наибов и велел им устроить мухаджиров в своих обществах.
Когда Шамиль вышел из резиденции проводить очередного старейшину, хлопотавшего о своем джамаате, то увидел своего старого друга, которого давно ждал. Это был наиб Андалальского общества Омар-хаджи Согратлинский. Он был немного нескладен телом, но в глазах Шамиля был красивее многих, потому что был известен большой ученостью и бесстрашием истинного воина. Если ему что-то поручалось, он думал не о том, сумеет ли это исполнить, а о том только, как сделать больше, чем от него ждал Шамиль.
Согратль, откуда прибыл Омар-хаджи, был знаменитым аулом ученых и храбрецов, зодчих и умелых торговцев. Согратлинцы с самого начала поддерживали имамов, твердо держались шариата и были надежным бастионом на границе Имамата с Кази-Кумухским ханством. Многие приходили в Согратль, чтобы учиться у знаменитого алима Абдурахмана-хаджи Согратлинского.
После обычных приветствий Омар-хаджи сказал:
– Прости, что не явился сразу, как только получил твое повеление, имам.
– Значит, на это были серьезные причины, – ответил Шамиль.
– Обустраивали беженцев, которые пришли от тебя, – объяснял Омар-хаджи.
– Люди приходят и из других мест, у многих есть кунаки в наших селах.
– Такие времена, – сказал Шамиль.
– Люди оставляют свои аулы не от хорошей жизни. Потерпите.
– Принять гостей – дело богоугодное, – улыбнулся Омар-хаджи.
– Что мы имеем, то будут иметь и они.
– Пойдем в дом, – сказал Шамиль.
– Тебе нужно отдохнуть и поесть.
– Спасибо, имам, – вежливо отказывался наиб.
– Очень хочется посмотреть, что сотворил здесь Сурхай, да будет доволен им Аллах.