Однажды ночью меня разбудил звук бегущих ног на дворе. В три часа пополуночи такой звук где угодно навеет мысль о какой-то беде, а в зоопарке возможности бед не поддаются учету. Не успев толком продрать глаза, я уже сбегал вниз по лестнице. Просторное помещение под моей квартирой — тогда там помещались кабинеты, теперь оно играет роль приемной — было заполнено дымом. Я ринулся по коридору, ведущему к кабинету Джереми; с каждым шагом дым становился гуще, жар сильнее. Просто поразительно, на какие нелепые поступки способен человек в критической ситуации. Я думал лишь о том, что в кабинете Джереми находится выкармливаемый нами детеныш колобуса (тогда у нас не было такого медицинского центра, каким мы располагаем теперь) и наши драгоценные картотеки; то и другое надо было спасать. Я распахнул дверь кабинета, и на меня, словно тигр, обрушилась стена пламени, мгновенно лишив меня части шевелюры, бровей и бороды. Попятившись, я как-то ухитрился закрыть дверь. Было очевидно, что в таком аду не уцелеть ни крохотной обезьянке, ни картотекам. Оставалось только ждать, когда явятся пожарные; они, как водится, прибыли с проворством угря. Очень скоро их усилиями нечто вроде Великого лондонского пожара было сведено на уровень милого потешного праздничного фейерверка, и мне дозволили посетить едко пахнущие закопченные руины кабинета, где на полу стояли лужи маслянистой воды, Запоминающей запахом угольный забой.
Несчастная обезьянка, естественно, погибла, и среди жуткого хаоса возвышались наши четыре картотечных шкафа — обугленные и черные, будто пни после лесного пожара. И как же я был удивлен, обнаружив, что карточки уцелели, разве что чуть намокли и опалились по краям.
— Знамо дело, — заявил держащий в руке шланг с капающей из него водой дородный пожарный с черным от копоти лицом. — Вам повезло, что ваши бумаги хранились в этих шкафах.
— Что вы хотите этим сказать?
— Понимаете, они ведь деревянные, — объяснил он. — Толстые доски не сразу поддаются огню. Будь на их месте современные шкафы, металл раскалился бы докрасна и от бумаг остался бы один пепел. Дерево их спасло, понимаете? Горело медленно.
Так допотопные шкафы спасли наши драгоценные архивы. Иной раз верность старине себя оправдывает.
Итак, мы все прочнее становились на ноги, и наша деятельность выглядела все более организованной, однако, сдается мне, для большинства коллег в мире зоопарков мы во многом оставались загадкой. Мы не придерживались общепринятых правил. Что у нас на уме? Было бы нелепо думать, что консервативные деятели в области природоохранных мероприятий когда-либо примут всерьез идею размножения в неволе исчезающих видов. Такова была в общем и целом тогдашняя атмосфера; вместе с тем наблюдались проблески ума в мире как зоопарков, так и природоохранных организаций. Вернее, речь шла о двух изолированных друг от друга мирах, и проблески были не ярче прерывистого света светлячков. Давно известно: когда людей смущает некая новая идея, их следует сперва подготовить, затем изложить идею и наконец объяснить, что вы сказали. Памятуя сие полезное наставление, мы решили организовать и принять у себя, при содействии Общества по сохранению фауны и флоры, первую «Всемирную конференцию по вопросам размножения в неволе угрожаемых видов». Конференция прошла с большим успехом, хотя теперь я бы сравнил ее с чем-то вроде сборной солянки. Впрочем, иначе и быть не могло, поскольку размножение в неволе сводилось к разрозненным попыткам, отдельные лоскутки никак не могли составить единую ткань. И все же, думается, конференция смогла придать самой идее импульс в нужном направлении. Приятно на душе от мысли, что после первой конференции на Джерси в 1977 году это мероприятие стало регулярным и свои услуги по его проведению предлагают зоопарки и организации в разных концах мира, способствуя сбору и распространению важной информации.
Как раз во время первой конференции нам дважды невероятно повезло. У нас были две гориллы-подростка, Н’Понго и Нанди, которые причиняли нам немало хлопот. Во-первых, из-за отсутствия самцов они набирали лишний вес, что могло стать препятствием для получения приплода. Во-вторых, им явно становилось тесно в их обители. И тут чудом разрешились обе проблемы. Проживающий на острове Джерси Брайен Парк, ставший впоследствии членом совета нашего Треста, а затем и занявший председательское кресло, внес на наш счет щедрый дар — десять тысяч фунтов, увидев, как я в передаче местного телевидения слезно жалуюсь (чем я постоянно занимался в те дни) на отсутствие средств для развития нашей деятельности. Свалившиеся на нас будто с небес деньги пошли на строительство новехонького жилища для девиц; это было замечательно, однако не решало растущих затруднений в их сексуальной жизни. Нас выручил директор Базельского зоопарка Эрнст Ланг, выступивший в роли, так сказать, зоологической свахи. Эрнсту первому удалось получить потомство от гориллы в неволе, причем — в отличие от практики многих других зоопарков — детеныша не пришлось выкармливать, мамаша сама вырастила его. Эрнст Ланг посещал нас на Джерси и одобрял нашу деятельность; теперь он позвонил и сказал, что решил передать нам доказавшего свои способности производителя Джамбо (первого представителя вида, выращенного в неволе матерью-гориллой), чтобы тот помог решить деликатную проблему наших девственниц. Получить в подарок молодого самца гориллы, проверенного, так сказать, в деле, — событие, сравнимое с тем, как если бы вам вместе с кредитной карточкой «Америкэн Экспресс» вручили ключ к хранилищу золотого запаса США.
Итак, проблема была вроде бы решена. Оставалось продумать, как пошире разрекламировать открытие нового комплекса для горилл и прибытие Джамбо. Кого просить выполнить ритуал? В то время существовала горстка видных природоохранных деятелей, повсеместно привлекаемых к такого рода процедурам. Мне же хотелось привлечь кого-нибудь непричастного к природоохранной деятельности, хотелось показать, что судьба дикой фауны волнует не только биологов и натуралистов. Разумеется, не помешало бы громкое имя. Поразмыслив, я не без известного трепета остановился на кандидатуре замечательного актера Дэвида Нивена, которым давно восхищался. Весь вопрос заключался в том, пожелает ли такой известный во всем мире человек прибыть на Джерси, чтобы открыть обитель горилл. Я обратился по телефону за советом к моему литагенту, и он связал меня с сыном Нивена, работавшим в Лондоне. Согласится ли, спросил я Нивена-младшего, его отец исполнить роль шафера на свадьбе горилл?
— Понятия не имею, — весело отозвался Нивен-младший, — но вообще-то он обожает совершать неожиданные, безумные поступки. Почему бы вам не написать ему?
Я написал и вскоре получил телеграфный ответ:
«С удовольствием совершу обряд бракосочетания горилл при условии, что меня ни на минуту не оставят наедине со счастливой четой. Дэвид Нивен».
Я встретил Дэвида и его прелестную жену в аэропорту, и, хотя шел проливной дождь и дул штормовой ветер, он был в прекрасной форме. За обедом в полной мере проявились острый ум и обаяние, кои прославили Дэвида Нивена, и что самое главное — обаяние было естественным, а не наигранным. Он рассказал мне множество потешных и непечатных историй про Эррола Флинна, к которому явно относился чуть ли не с обожанием.
— Тем не менее, — заметил Дэвид с серьезным видом, что бы ни говорили про Флинна, в одном отношении на него можно было всегда положиться. В трудную минуту он неизменно подводил вас.
На другое утро еще до открытия зоопарка я показал наших питомцев Нивенам, и они были в восторге. Мы завершили обход у дома орангутанов, и я представил гостям милейшую красавицу Бали. Она была на последних месяцах беременности и возлежала на соломе, словно Будда, созерцая нас чудными карими миндалевидными глазками; на выступающий под оранжевой шерстью живот свисали набухшие от молока груди, которые, несомненно, обеспечили бы ей звание Мисс Орангутан в соответствующем состязании.
— Что скажешь, — обратился я к Дэвиду, — тебе не кажется, что перед тобой орангутанья Лоллобриджида?
В эту минуту из нижней полости Бали вырвался неподобающий леди громкий звук.
— Она не только похожа на Лоллобриджиду, — согласился Дэвид, — но и пахнет, как она.
После отличного долгого завтрака, обильно орошаемого шампанским, Дэвид вдруг забеспокоился.
— Послушай, дружище, — сказал он, — где бы я мог переодеться?
Я посмотрел на его в высшей мере элегантное одеяние, верх портняжного искусства.
— Не понял — зачем тебе понадобилось переодеваться? — удивился я.
Дэвид сурово нахмурил брови.
— Нет, ты в самом деле полагаешь, что я соглашусь участвовать в таком событии в этом костюме? — Он подкрепил свои слова презрительным жестом.
— А чем он тебя не устраивает?
— Недостаточно хорош. Я привез с собой костюм, который мне специально шили к свадьбе сына, и намерен его надеть. Или, по-твоему, костюм, подходящий для свадьбы сына, не годится для свадьбы горилл?
Я не стал возражать и проводил Дэвида в свою спальню, предусмотрительно снабдив его еще одной бутылкой шампанского, чтобы облегчить ему процесс переодевания. Заглянув туда через десять минут, я увидел, что Дэвид с расстроенным видом бродит по комнате в одних трусах, потягивая шампанское.
— Что случилось? — спросил я.
— Я беспокоюсь.
— Что тебя беспокоит?
— Боюсь, что забуду текст, — ответил один из самых знаменитых актеров Голливуда.
— Забудешь текст? Какой текст? Тебе всего-то надо объявить комплекс открытым и пожелать гориллам большого счастья, — постарался я успокоить Дэвида, подливая еще шампанского.
— Нет, ты не понимаешь, — жалобно возразил он. — Я приготовил речь. И теперь страшно боюсь забыть слова.
— Сколько раз ты снимался?
— Не знаю… картин пятьдесят, наверно. А при чем тут это?
— Если ты снялся в полусотне картин, — подчеркнул я, — то уж наверно у тебя хватит опыта, чтобы не сбиться, произнося речь по случаю открытия какой-то обители горилл!