И красные волосатые кулаки, размером чуть ли не с голову младенца, на прилавок положил. Мол, измордую, если хвостом вилять станешь.
— А что сразу обман? — приказчик аж сморщился, словно горький лимон надкусил. Но быстро опомнился и в один миг принял позу невинно оскорбленного: насупился, глаза вылупил, того и гляди слезу пустит. — Вы, уважаемый, лучше посмотрите на комиссию, которая будет победителей определять. Чай, грамотные?
Протянул здоровяку большой лист, на котором было большими буквами написано — «Состав особой комиссии по проведению лотереи 'СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ», а ниже уже меньшими буквами — внушительные должности и фамилии членов комиссии.
— Грамотные, — недовольно буркнул мужчина, оглаживая бороду. Затем важно поднял указательный палец и добавил. — В нашем торговом деле без грамоты никак нельзя. Так… Яго высо-ко-благо-родие капи-тан Лев Сер-гее-вич Пушкин…
Знание грамоты купчина явно преувеличил. Читал он весьма и весьма скверно: по слогам, то и дело возвращаясь назад, запинаясь, проглатывая целые слога, оттого местами получалось совершенно непонятно.
— … Яго высо-ко-благо-родие надвор-ный совет-ник при Минис-терстве Духов-ных дел и народ-ного прос-веще-ния Игорь Пав-ло-вич Мышкин… Ух, вспотел даже…
Тяжело вздыхая, приказчик мягко забирает бумагу себе.
— Почтенный, может я прочитаю? Еще у нас есть его преподобие иерей Свято-Афанасьевского монастыря отец Сергий, — парень оторвал глаза от документа и строго посмотрел на купца. — Надеюсь, к духовному сану у вас почтение имеется? Или тоже не верите?
Того аж пот пробил от такого обвинения. Это ведь не простая провинность. За оскорбление святой церкви можно и в Сибирь отъехать, причем вместе с семьей.
— Ах ты, вша подзаборная! — красный, как помидор, купец замахнулся своим кулачищем. — Да я тебе пришибу, как му…
И такой бедлам уже третий день творился. Как этот номер газеты начали продавать и о лотерее стало известно, так все и началось. На рынке у прилавка с газетами чуть ли не каждый час драка. Одному газеты не хватило, у другого сдачи не нашлось, у третье оказался кончик газеты надорван. И каждый норовит другого облаять по матушке, плюнуть прямо в лице или того хуже нос расквасить.
Оттого было поручено у прилавка с газетами полицейский пост с тремя околоточными поставить. Дюжие полицейские ножнами быстро порядок навели. Чуть кто начинает шуметь, его хвать по спине или по шее. Если с кулаками лезешь, то могут и в зубы дать, а то и в кутузку на хлеб и воду посадить.
Теперь вот осталось субботы ждать, когда будет объявление победителя. С надеждой ждать. А вдруг мой номер выиграет? Это же какие тогда деньжищи будут…
Петербург, Сытнинская улица, Сытный рынок
Тот самый день…
Небо над городскими крышами Петербурга заалело, мороз с ночи еще кусался, а уже чувствовалось что-то эдакое, непонятное. Городские старожилы, что еще французских фуражиров Наполеона помнили, нутром такое чуяли. Что-то слишком тихо стало на главном проспекте. Куда-то пропали извозчики-ухари, что устраивали скачки на проспекте. Нищих, побирушек и бесноватых богомольцев, что на паперти сутками отирались, как водой смыло.
Когда такое было? Вспоминается лишь день коронации государя Николая Павловича больше десяти лет назад. Вот так тогда и было. Все, кто живой и даже полуживой, на дворцовую площадь пошли, поприветствовать нового императора. читай, весь город там собрался. Детей на руки поднимали, чтобы они хоть одним глазком на государя посмотрели, а потом про то и своим детям рассказали. А сейчас что?
— Батюшки, свят, свят, — у замызганной парадной стояла невысокая девица и испуганно озиралась. Во дворе не было ни души, из арки просматривалась совершенно пустая улица. — Где же люди-то? Нежто праздник какой-то случился, али горе? –ничего не понимая, шептала она. — Божечки, чего же делать-то?
Авдотья Котельникова была из казенных крестьян, здесь у тетки жила и прачкой у купца Вешникова трудилась. Целыми днями в холодной воде с бельем возилась, оттого и с горячкой почти трое суток в своей комнатенке и провалялась. Сейчас же вышла и замерла, как оглашенная. Стояла посреди двора, не знала, что и думать.
— Ой, страшно-то как…
Худую шубейку поплотнее запахнула, чтобы теплее было. Ведь, ее еще знобило, кашель толком не прошел. Но валяться в постели больше никак нельзя было. Ведь, тетка прямо сказала, что грязной тряпкой на улицу погонит, если она на работу не выйдет.
Выйти-то она вышла, а что дальше? На улице страшно.
— Война что ли?
Вдруг за аркой мелькнула темно-серая шинель полицейского. Похоже, десятский по их улице идет.
— Ерофей Палыч⁈ Ваше благородие⁈ — тоненько крикнула она, бросаясь бежать к арке. — Постойте, ради Христа! Ерофей Палы…
Бодрый звук шагов с подковками на каблуках стих. Похоже, услыхал.
— Ерофей Палыч⁈
Авдотья вылетела из-за поворота, как ядро из пушки, и едва не свалила с ног дюжего полицейского. К счастью, тот устоял, одним махом заключив ее в крепкие объятья.
— Авдотья⁈ Ты чего так носишься? «Зашибешь еще кого», — строго спросил десятский, нахмурив брови. Правда, строгость была напускной, что пусть и не явно, но чувствовалось. — Отвечай, как есть.
Хмурится, а сам кончик уса подкручивает. В уголках глаз хитринка прячется. Точно не злится. Скорее наоборот, веселится. Известно ведь всей улице, что бывший драгун, а ныне полицейский десятский Котельников, к Авдотье не ровно дышит.
— Ерофей Палыч, миленький, я же с горячкой слегла. Почитай, уже три дня из комнаты носа не высовывала…
Авдотья опустила глаза к земле. Пальчиками же край шубейки теребила. Чай не слепая, тоже такое отношение к себе чувствовала.
— А седни вышла, и обомлела. Людей-то почти и не видно, — она показала рукой сначала в одну сторону улицы, а потом в другую. Там, где вчера, позавчера и всегда тянулся нескончаемый поток людей, сейчас был едва ли тоненький ручеек — десяток, может меньше, прохожих. — Чего же творится? Нежто что плохое случилось?
— Что ты такое говоришь, Авдотьюшка-красавица! — полицейский, явно красуясь, выпятил широкую грудь, которую ладно обтягивала серая шинель. Шашка на одном боку придавали еще большей внушительности. Орел, словом.- Ничего плохого не случилось! Чего у нас может быть⁈ Столица, чай! Санкт-Петербург! А происходит вот что…
Чуть приобняв девицу за худенькие плечики, он начал ей рассказывать про невиданное для города событие. Мол, действо, что сейчас проходит, называется лотерея «Счастливый случай». Любой может купить газетку «Копейка» за гривенник и получить шанс выиграть тысячу рублей.
— Целых тысячу целковых? — чуть не задохнулась Авдотья. — Божечки, спаси и сохрани…
Такое количество денег она не то, что в руках не держала, а даже представить не могла. Для нее все, что больше сотни рублей, было просто несусветными деньжищами.
— Это сколько же денег-то?
— Много, Авдотьюшка, очень много. Можно ладный домик с садом под городом прикупить, да с милым другом жить припеваючи, — полицейский лихо подмигнул ей, снова заставив покраснеть. — Вот бы столько денег получить, Авдотья? Купила бы тогда такой домик?
Та сглотнула вставшей в горле ком и медленно кивнула. Чего спрашивать, если и так ответ известен. Конечно же, ей сиротке при живых родителях, что мяса вдоволь никогда не ела, хотелось и домик, и денег. Да и от милого друга она бы не отказалась. Только кто же ее такую замуж позовет?
— А что же вы тогда, Авдотьюшка, не на Сытнинском рынке? — девушка недоуменно вскинула голову. — Так сегодня станут выбирать того самого счастливчика. Чай, тоже газетку прикупили?
Она сунула руку за пазуху и, правда, нащупала листок. Она, ведь действительно, три дня назад купила «Копейку» для тетки, но по болезни забыла отдать.
— Тогда может на рынок? Мне все равно туда по служебной надобности нужно. Готов такую красавицу сопроводить.
С этими словами Котельников предложил ей руку, чтобы, значит, вместе пойти. Несмело улыбнувшись, она осторожно коснулась его локтя. Никогда еще с таким важным кавалером не ходила.
— А нравятся ли вам, Авдотьюшка, малиновые монпансье? Очень они уж вкусные и, главное, полезные. Сам господин Арнцглольд, поставщик Его Величества, рекомендует.
Откуда-то достал крохотную жестяную коробочку с красивой картинкой и протянул ей. Крышечка откинулась, а там, словно драгоценные камушки сверкнули. Монпансье…
— Берите, берите. Очень вкусные, — широко улыбнулся кавалер, двигая коробочку ближе.
Девушка взяла леденец, положила его в рот, и тут же почувствовала такую сладость, какую никогда не чувствовала.
— М-м-м-м, как же вкусно, — у нее заблестели глаза от восторга. — Благодарствую за доброту и заботу, Ерофей Палыч! Очень вкусные! Никогда такой вкусноты не ела!
— А то! — полицейский уже в который раз крутанул ус, и так уже имевший весьма и весьма залихватский вид.
Посасывая уже третий леденец, девушка украдкой косилась на полицейского. Чего греха таить, любовалась. Ведь, из Ерофея Павловича кавалер самый что ни на есть первостатейный. Сам из себя весь видный, степенный. Такого за одни усы полюбить можно. В конце концов, он при важной должности, получает зарплату. За такого замуж выйти, всю жизнь будешь, как за каменной стеной. Только, кто же ее возьмет-то?
— Что же вы вздыхаете-то, Авдотьюшка? — ее тихие вздохи не остались незамеченными. — Али что-то не так де…
Договаривать Котельников не стал. Они свернули на улицу у Сытнинского рынка и встали с разинутыми ртами. Людей перед ними было столько, что и словами не описать. Целое море, которое грозно громыхало, накатывалось на стены домов и грозило выплеснуться дальше, на другие улицы.
— Божечки, — пискнула девушка, испуганно прижавшись к мужчине.
— Вот тебе и раз! — и у того улыбка с лица исчезла. — Сколько народу-то… Настоящая тьма!
— Я боюсь, Ерофей Палыч, — прошептала Авдотья, еще сильнее прижимаясь к полицейскому. — Затопчут же.